Куб [Редактура]

Удары сотрясали все тело. Эдуард бил спокойно и ритмично, четко выдерживая темп. Вдох-удар-выдох. Вдох-удар-выдох.

Сначала я пыталась как-то прикрываться руками, пытаться защититься, как можно выше задрав колени и прикрыв живот, но выходило только хуже. Один раз он ударил меня прямо по выставленной вперед руке с растопыренными пальцами. Раздался тяжелый хруст.

Раны открылись, и кровь заново начала сочиться как из тех мест, где раньше были ногти, так и из-под повязки у локтя.

Дыхания не хватало, и я постоянно хватала ртом воздух, отчего удары становились еще больнее. Кажется, в какой-то момент я наплевала на здравый смысл и попытки хоть как-то сохранить кислород в легких и принялась кричать, умолять его остановиться. Я не видела его лица, только ботинки и неумолимо сгибающиеся колени. Удар - шаг в сторону - удар. То одной ногой, то второй. В живот, в спину, во все, что придется.

В конце концов он наклонился ко мне, опалив мою щеку горячим дыханием, и рывком заставил подняться на ноги. Тело больше не слушалось, и я, не сумевши удержать равновесие, на подкошенных коленях рухнула обратно. Тогда Эдуард повторил процедуру. На этот раз не отпуская моего плеча, он дотащил меня до угла и прислонил к стене. Прохладный бетон приятно охладил покрытую потом кожу. Перед глазами все кружилось. Куда не посмотри, повсюду летали какие-то странные черные мушки. Жужжали и весело мне подмигивали.

Эдуард коротко размахнулся и ударил меня по щеке, так что моя голова, повинуясь инерции, отлетела в сторону и безвольно упала на грудь. Волосы прикрыли лицо, мешая видеть, но видеть, впрочем, я больше не могла и не хотела. Глаза застилала плотная белая пелена - то ли от слез, то ли от боли. Ноги подкашивались, и я вот-вот могла упасть обратно на пол. Эдуард схватил меня за плечо и поставил обратно. Как следует встряхнул, приводя в чувство.

«Ему нужно, чтобы ты не теряла сознание, - догадался за меня металлический голос. - Если потеряешь сознание, то не будешь ничего чувствовать».

Новый удар. Голова вновь полетела в сторону, на сей раз вправо. В горле что-то булькнуло, и я, не выдержав боли, согнулась пополам. Краем глаза все-таки уловила кусочек лица Эдуарда и застывшее на нем безэмоциональное выражение, не показывающее ровным счетом ничего. Я закашлялась и выплюнула что-то, застрявшее во рту.

На пол упал осколок зуба. Ниточка розовой от крови слюны повисла на губе, еще одна, точно паутинка, прилепилась к подбородку.

- Хватит! - прохрипела я и выставила вперед дрожащую руку. - Хватит! Прошу тебя! Пожалуйста! Перестань!

Все внутренности сжались, инстинктивно готовясь к новому удару, но его не последовало. Желудок скрутило и, казалось, разрывало напополам. Мочевой пузырь не выдержал напряжения, и теплая жидкость обжигающим ручейком потекла по ногам.

Рыдая, я медленно сползла по стенке на пол и уткнулась лицом в подогнутые колени, обхватила руками голову.

Последний удар пришелся прямо по оставшемуся незащищенным боку. Я упала и распласталась на полу, подмяв под себя обе руки. Поврежденные пальцы прожгло болью, потому что я не успела вовремя спрятать ладони, но куда более острая боль пронзила все тело, и в особенности спину. Кажется, на сей раз не поздоровилось почкам.

Эдуард сделал несколько шагов в сторону, а затем нечто тяжелое упало совсем рядом со мной. Я зажмурилась и задрожала еще сильнее, внезапно вообразив, что это топор или нечто в таком роде, что Эдуард наконец-таки решил свести со мной счеты и избавить от бесчисленного количества мучений.

Что-ж, я была бы не против, только если это случится быстро.

- Там вода, - послышался сверху его голос. Все еще отстраненный, но все же ставший на несколько ноток теплее. - Ты не пила несколько дней. Может начаться обезвоживание.

Я не пошевелилась. Раздался тяжелый вздох. Снова шаги. Эдуард пересек подвал и сел на раскладушку - по крайней мере, я так решила, услышав скрип пружин, прогнувшихся под весом его тела.

Через несколько мгновений все стихло, так, что я слышала только собственные поскуливания.

Думаю, времени прошло немало, прежде чем я заставила себя подняться с пола, вытянуть вперед затекшие и онемевшие руки и сесть. Конечно, желательно бы было сделать это не на ледяном и обгаженном полу, но доползти до раскладушки я бы все равно не смогла.

Свет по-прежнему был включен. Изо всех сил стараясь не кричать, я перевернулась на пораненный бок и, оттолкнувшись руками от пола, наконец сумела принять сидячее положение, прислонившись спиною к стене. С трудом отдышавшись, принялась разглядывать собственное тело, насчитывая зоны бедствия и лелея скопившуюся внутри боль, делая все, чтобы не дать ей прорваться наружу.

Кровотечение на месте ногтей снова открылось. На ладонях теперь красовались длинные и глубокие порезы - судя по всему, падая, я не раз и как следует ободрала кожу. Голова гудела, точно в ее набили соломы и использовали вместо мальчика для битья. Все тело дрожало, разнося импульсы адской боли и заставляя думать, что я вся превратилась в один большой комок оголенных нервов. Мокрые штаны неприятно липли к коже, но я хотя бы не чувствовала запах мочи. На правой штанине расплылось небольшое темное пятно, и я, сама не зная зачем, дотронулась до него тыльной стороной ладони - мокрое и еле теплое.

Как-то раз, когда я еще училась в начальных классах - третьем или четвертом - один мой одноклассник обделался прямо во время урока, сидя за партой. Это был плотный и не по годам рослый мальчишка, с вьющимися и вечно сальными рыжими волосами, с кучей веснушек на щеках и на носу. Я запомнила его именно благодаря тем веснушкам, а еще тому, что он обделался, но больше не запомнила ничего - ни имени, ни фамилии. Он ушел из нашей школы вскоре после того случая. Потом я узнала, что у него были проблемы с психикой, и его родители приняли решение перевести сына в специализированную школу. Тогда еще был дикий скандал, на родительских собраниях требовали директора, разбирались, кто прав, а кто виноват. Вроде бы в тот день Наталья Викторовна накричала на него, потому, что не подготовился к уроку, а, может, занимался чем-то постороннем вместо того, чтобы слушать. Наталью Викторовну потом хотели уволить, но за нее вступился родительский комитет - она была хорошим педагогом, и дети ее любили.

Тому мальчику просто не повезло, хотя я не могла вспомнить, чтобы над ним кто-нибудь издевался. Скорее наоборот, его побаивались, чувствуя, что он не от мира сего. Естественно, когда он надул в штаны, все смеялись, но это вовсе не означало, что мы его травили, как потом заявила его мама. Я тоже смеялась, потому что это было смешно, и каждый это понимал. Когда Бибикова несколькими месяцами позже отравилась чем-то в школьной столовой и блевала перед всем классом, мы тоже смеялись, а потом несколько дней обсуждали это все вместе, пока Женька отлеживалась дома, хотя она была всеобщей любимицей и заводилой. Она и не переставала потом таковой быть.

Я помнила, что мама устроила мне дома небольшой допрос, спрашивала, не обижала ли я этого мальчика, и я старательно мотала головой, в общем-то, говоря правду. Я тоже была, пусть и не звездой класса, но всеобщей любимицей. На всеобщих любимчиков вечно падает подозрение, потому что все мы любим других за поступки, зачастую не самые хорошие, на которые нам самим смелости попросту не хватает.

Аккуратно подняв руки, я растопырила пальцы и задрала край футболки - как можно более осторожно, стараясь не задевать ничего кончиками, тем местом, где раньше были ногти.

На боку сквозь проступающие сквозь кожу кости проступал синяк, который с каждым мгновением становился все более и более отчетливым.

- Лучше не трогать, - проговорил голос из-за спины, заставив меня вздрогнуть.

Эдуард все это время был здесь, но я успела совершенно о нем позабыть. Медленно повернув голову, я посмотрела на него исподлобья, хотя мне было сложно что-то разглядеть из-за свисающих на лицо волос.

Эдуард встретился с моим замутненным взглядом.

- Тебе лучше попить, иначе случится обезвоживание, а это плохо. Ты слишком ослабла, чтобы еще и перенести болезнь.

Я молчала.

Эдуард сделал неопределенное движение рукой, заставив меня рефлекторно отпрянуть в сторону. Все мышцы тут же сжались, несмотря на дикую боль, а горло напряглось, готовясь исторгнуть крик. Я подумала, что избиение в каком-то роде пошло мне на пользу и вернуло чувствительность телу.

- Просто выпей воду, и я тебя не трону, - мягко произнес Эдуард. Не отводя от него взгляда, я послушно взяла пластиковую бутылку с водой и, свернув крышку, приложилась разбитыми губами к горлышку. Во рту тут же почувствовался привкус крови, и я закашлялась, поперхнувшись. Выплюнула воду вперемешку с кровью. Каждый вздох отдавался невыносимой болью в животе. Я решила, что вряд ли смогу сделать хотя бы глоток. Наверно, Эдуард задел какие-то жизненно важные органы. Иначе откуда такая боль?

Запястьем я вытерла губы. Посмотрела на оставшийся на руке кровавый след. Вновь поднесла ко рту бутылку и попробовала сделать глоток. На сей раз пошло лучше, и я поморщилась, ощущая, как прохладная жидкость скользит вниз по пищеводу. Провела языком по зубам и нащупала вместо одного острый осколок. Вспомнила, как выплюнула его несколько минут назад.

Никогда мне уже не прийти на собственный школьный выпускной, сверкая голливудской улыбкой во все тридцать два зуба, в нарядном вечернем платье, с ленточкой выпускника и под руку с самым красивым парнем во всей параллели. Мне уже вообще больше никогда и никогда не прийти.

Я отняла руку и посмотрела на этикетку на бутылке. «Сенежская». Я всегда покупала такую в школе, после того, как у нас запретили разливать воду в кулерах. Ленка часто просила у меня попить, особенно после уроков физкультуры, и я всегда неимоверно злилась, крича, что ношу лишнюю тяжесть не для нее, а для себя. Ленка дулась. Сейчас я была готова дать ей столько воды, сколько угодно. Я бы все могла сейчас отдать, лишь бы снова ее увидеть.

Эдуард встал с раскладушки и подошел ко мне. Я вздрогнула и едва не выронила и рук бутылку.

- Не бойся, я помогу тебе подняться.

Я хотела ответить «нет», но язык заплетался, отказываясь меня слушаться. Сильные руки Эдуарда подхватили меня за талию и, оторвав от земли, подняли в воздух.

Сознание начало уплывать, возможно, еще и от страха. Эдуард легко нес меня к раскладушке, удивительным образом не дотрагиваясь до избитых мест.

Только зря старается. Мне все равно было слишком больно.

Эдуард опустил меня на раскладушку. Осторожно сложил мои руки у меня на груди. Встал рядом.

- Скоро это закончится, я тебе обещаю, - прошептал он еле слышно, так, что я с трудом разбирала слова. - Все почти закончилось, нам осталось совсем немного. Ты очень сильная, и не представляешь, как я тобой горжусь. Мы все тобой гордимся.

Я дернула головой. Уходящее от меня сознание зацепилось за упомянутое Эдуардом местоимение. Под «мы» он вряд ли имел в виду нас с ним - кого-то другого.

Из груди вырывались рваные хрипы. Боль постепенно успокаивалась, из адской превращаясь в более-менее терпимую. Потом я узнала, что была права в своих догадках - мой организм действительно имел необычную способность блокировать боль, которую не мог перенести. Я просто не ощущала то, что ощутить была не в силах.

«Ты не понимаешь. По-прежнему не понимаешь, хотя уже не раз пыталась тебе объяснить, и он тоже пытался. Все не так просто, как ты думаешь. Есть те, кто наблюдает, сверху, и не дают сделать шага ни таким, как я, ни таким, как он. Ты становишься сильнее. Его методы начинают действовать».

- Кто такая Элизабет Кри? - одними губами прошептала я и приоткрыла глаза. Несмотря на то, что открылся только левый - правое веко распухло от пришедшего на него удара и, похоже, больше не желало мне подчиняться - мне удалось разглядеть Эдуарда. Его губы скривились, а на лицо набежала странная тень, точно он съел лимон, и я никак не могла понять, что это означает: либо презрение, либо то, что он из последних сил старается не заплакать.

- Откуда ты о ней узнала?

«Ты слишком многого не понимаешь, потому что слишком маленькая, чтобы хоть что-нибудь понимать. И не самая умная. Им пытаются объяснить, Эдуарду пытаются объяснить, но он никого не слушает. Что это за любовь, скажи мне?»

Я промолчала и сделала неловкую попытку мотнуть головой. В боку словно бы завелась какая-то птица. Она свернулась калачиком у меня под рукой и долбила мое тело, раз за разом, будто пыталась проклевать плоть и добраться до внутренностей своим острым клювом, ударяющим точно в одно и то же место, нанося удар то слабей, то сильней. Чайка, или, может быть, дятел - из головы почему-то разом выскочили все известные мне названия птиц. Кто из них обладает столь острым клювом?

- Олеся? Олеся? - Эдуард легонько коснулся моей руки, заметив, что реальный мир для меня начинает прекращать свое существование.

«Тогда я предупреждала тебя. Сказала, что Марс - это рай, что Марс всегда в конечном итоге оборачивается раем».

Какой птице могло понадобиться такое большое гнездо? Огромное, свитое из человеческих внутренностей и кусочков плоти, специально для того, чтобы вылупившиеся птенцы тут же смогли отведать своего первого в жизни кровавого лакомства.

- Олеся?

- Элизабет... - снова прошептала я, и только после этого в голове мелькнуло нечто вроде озарения. Она сказала, что он легко сможет понять, что мы с ней разговаривали, просто пока мне удалось себя не выдать, сказала, что нужно быть осторожнее, что Марс - это рай, а значит, марсианский язык - это тоже райский язык, птичий язык, божественный лепет.

- Это героиня романа Питера Акройда, - сквозь пелену услышала я задумчивый и напряженный голос Эдуарда. - «Процесс Элизабет Кри». «Мы снова тут как тут». Вот только не могу взять в толк, откуда ты это взяла. Где ты об этом узнала?

Я хотела что-то сказать, но вместо слов издала лишь протяжное мычание.

- Тебе надо поспать. Осталось только одно испытание, слышишь? Совсем скоро все кончится.

Раздался звук удаляющихся шагов. Они замерли только возле самой двери, когда Эдуард, уходя, по привычке обернулся назад и, скорее всего, окинул меня тяжелым, изучающим взглядом. Сквозь наваливающуюся на грудь дурноту и карканье птицы, внезапно обретшей голос, я подумала о том, что не стоило с ним об этом говорить. Зачем я вообще с ним говорю? Мне не стоит с ним говорить.

- Через несколько часов я принесу тебе еды.

Дверь захлопнулась, и я погрузилась в спасительное небытие.