amorousness
следующее утро - опять чувство дежавю, снова все тот же день сурка, как у героя старого фильма. только чеён за полтора с лишним месяца научилась все это делать автоматически: полы, пыль, кухня. примерно раз в неделю - оконные стекла.
бабушка много спит в последние дни, и чеён, моя полы в ее комнате, старается не шуметь, не дышать, не разбудить. вспоминает, как бабушка все время говорила чеён в детстве: сон - лучшее лекарство. чеён аккуратно собирает пустые упаковки от препаратов в мусорный пакет. пусть спит. не решается притронуться к скрипучим оконным рамам в самой комнате, но в соседних распахивает окна, а дверь к бабушке оставляет открытой. солнечный апрельский воздух становится совсем теплый, и пахнет весной. пусть бабушка лучше спит, окруженная запахом моря, а не лекарств.
чеён, пока ставит кастрюлю на огонь, вспоминает почему-то кафе в пригороде мёльбурна, как день сводился к обмену фразами и улыбками с клиентами, к натиранию столов до блеска, к мытью посуды в сверхурочные и ленте инстаграма в обеденный перерыв. красные пластиковые стаканы на небольших дружеских вечеринках, просмотр сериалов перед сном, планы сдать, наконец, на права - все это кажется таким далеким, на расстоянии миллиардов световых лет. так давно, что, кажется, было с чеён в прошлой жизни. да и было ли.
закончив с делами, чеён не уходит, как обычно, к лалисе, не то, чтобы даже как-то планируя это - само выходит. и не обиделась, как в детстве, чтобы больше не разговаривать и "я с тобой не дружу". чеён забывается, усевшись разбирать старые фотографии, случайно обнаруженные в большом выдвижном ящике. большинство - черно-белые, и, то ли засвеченные фотографом при печати, то ли потерявшие яркость от времени; почти все - постановочные, когда приезжие фотографы всю сотню обитателей деревни пытались уместить в один кадр то на фоне склона, вверх по которому россыпью мостятся старинные дома, то на фоне доков, пирса, моря.
странно, думает чеён. бабушка с дедушкой меняются: из ее ровесников превращаются как-то в стариков, седея, съеживаясь, становясь меньше и слабее, болезненнее. а деревня - ничего. дома сегодня стоят, как стояли вчера, или десять, или пятьдесят лет назад. меняются, конечно, незначительные детали внутри: комнаты временно набиваются вещами людей, приходящих и уходящих, по углам расставлена шумная бытовая техника, в садике у крыльца теперь можно посадить семена цветов из каких-нибудь америк, из оазисов африк, с зеленой каймы по побережью австралийского материка. но это все значения имеет не больше, чем просто верхняя обертка. каркас конструкции во времени остается абсолютно неизменным. люди живут в домах своих предков, живут мыслями, унаследованными от прошлых поколений. как и эти поколения - живут на одной части острова, не ступая из уважения и отсутствия необходимости на другую. пройдет еще хоть сотня, хоть две, лет, небоскребы сеула будут тянуться еще выше к солнцу, в каком-нибудь токио роботы развяжут третью мировую, а этот остров так и останется стоять. и не изменится ничего: ни люди, ни их дома, ни то, как они ловят рыбу.
ну и море, конечно. море, такое же вечное, как само небо или смена дня и ночи. людям просто позволено жить где-то на периферии; да и то - стихия сама всегда решает, когда им приходит пора уходить.
чеён чихает от пыли. где-то за стеной в унисон поскрипывают диван и кресло-качалка.
спите. сон - лучшее лекарство.
а вечером трижды отрывисто стучат во входную дверь.
лалиса прямо с порога говорит:
- ты чего не пришла сегодня в доки?
опять эта складочка меж бровей. дурацкая складочка, чеён вечно тянет протянуть руку и разгладить пальцем. сдерживается. а лалиса засовывает руки в карманы своей безразмерной куртки и странно переминается с ноги на ногу.
- а ты чего не вынырнула вчера? - в тон ей говорит чеён.
лалиса тогда поджимает губы. говорит: а.
стоят, смотрят друга на друга. молчат.
чеён видно, как лалиса в карманах то сжимает руки в кулаки, то снова разжимает - смешная.
чеён говорит:
- хочешь - заходи, - и сторонится, пропуская внутрь.
лалиса медлит чего-то, но все равно заходит. двигается как-то с опаской, что ли, осторожно и медлительно, словно вышла на минное поле. чеён это чувство знает еще с детства: как добирались с мамой на большую землю, чтобы писать в школе переводные контрольные. холл и коридоры казались огромными, покрытые салатовой краской стены, массивный потолок с лампами дневного света - все казалось таким массивным, таким огромным, словно вот-вот рухнуло бы, как карточный домик, свалилось бы на чеён. или как несколько лет спустя, уже в мёльбурне, странно было идти по длинным, серым улицам, встречать десятки, сотни сверстников каждый день, и запах рыбы чувствовать только во время походов на рынок с родителями.
- бабушка и мама спят весь день, - говорит чеён на всякий случай. - так что придется быть потише, ладно?
лалиса кивает, и чеён тогда берет ее за холодную ладонь - вроде как, смотри, все в порядке. мы дружим, я рядом. ведет по коридору в комнату, где они с мамой спят. и дверь закрывает за собой, чтобы лалиса наверняка знала, что они в безопасности, и ничего с чеён не боялась.
и не похоже это на то, как когда-то приходили в гости ребята после школы, а потом - друзья с работы. лалиса не садится на софу, не бегает глазами по полкам с чужими вещами. стоит посреди комнаты, смешно поджимая пальцы ног, в упор смотрит на чеён.
- ты прости меня, - говорит лалиса, - я не хотела, чтобы так получилось.
чеён отходит от двери и приближается к лалисе. наверное, со стороны странно выглядят двое людей, вот так просто стоящие друг напротив друга, близко и без всяких смежных действий. клип любимых чеён альтернативщиков на треть состоит из сплошного такого кадра, и там тоже море, тоже неясности, недосказанности в лирике.
весело тебе вчера было, наверное, хочет сказать чеён. смотрит на нервное, уставшее какое-то лицо лалисы, глядит, как лалиса морщит нос, как сжимает губы в тонкую нитку - и вместо этого из горла само собой выходит:
- да я не обижаюсь. просто знаешь, как я испугалась, когда поняла, что тебя рядом в воде нет, - у чеён не получается больше выдерживать взгляд лалисы, ноги сами собой ведут плюхнуться на софу. - еще шла потом одна вверх по склону. сынхёна встретила.
лалиса расплывается в самой широкой своей улыбке:
- смеялся как дурак, наверное.
чеён говорит: еще бы, блин.
и смеется сама.
лалиса в пару осторожных шагов приближается к софе. легонько толкает коленом ногу чеён. можно я, говорит.
- конечно.
лалиса садится, как привыкла, - совсем рядом. софа почти не прогибается под тяжестью ее тела. их с чеён бедра и предплечья соприкасаются, но тепла совсем не чувствуется. чеён думает: и куда вот ей такой в холодное море. хорошо, что не прыгнула.
молча сидеть вдвоем совсем и близко и вместе смотреть в стену напротив, разглядывать всевозможный хлам, забивший открытые полки. чего только нет: книги, сервиз на кружевной салфетке, документы, которые деда держит в разноцветных папках-конвертах, старые фото в рамках...
- это виниловые пластинки там? - вдруг говорит лалиса. - круто, у меня когда-то был проигрыватель, кажется.
складочка меж ее бровей разглаживается.
- кажется? - чеён даже не пытается сдержать улыбку. - я бы точно не забыла, если бы у меня была такая штука. и я бы ее принесла к тебе в доки, и мы бы слушали эти пластинки с утра до вечера. не знаю, правда, что на них. сомневаюсь, что песни g.o.d - ну и слава богу.
лалиса улыбается своим ладоням, сложенным на коленях.
лалиса двигает ногой и отрывисто трогает ступней лодыжку чеён.
чеён хочет сказать: холодно.
чеён хочет сказать: что за человек носит обувь на голые ноги.
чеён хочет сказать: спасибо, что пришла.
не говорит - засматривается на спутавшиеся реснички лалисы. на золотистые крапинки на радужке.
лалиса сама собирается еще что-то сказать (может, опять извечное это свое: ну давай), но успевает только коротко облизнуть губы, а чеён -
чеён сминает ворот ее куртки и притягивает к себе, целует в уголок рта - осторожно, а то опять сейчас унырнет куда-нибудь и все. у лалисы холодные даже губы, и она не отстраняется, но и не отвечает - замирает и сидит с открытыми глазами, как настоящая кукла. то, как она смотрит на чеён - вообще без выражения - самое страшное, круче американских горок и любого ужастика. и до чеён вдруг доходит, что это, видимо, конец всему: и посиделкам за прилавком в пустующем магазинчике, и планам на совместное освоение большой земли, и всем будущим прыжкам в море с вышки. чеён думает: блин.
неуютная тишина пробирается как-то внутрь чеён и сворачивается в животе холодным колючим комом. сразу становится интересно, как закатное солнце рисует коралловым, рыжим, розовым на стенах комнаты - черно-белые фото в больших рамках заливает таким теплым, ласковым светом.
чеён думает: было бы здорово сейчас поставить ногу в солнечное пятно на ковре. и чтобы в этот ковер затянуло вдруг воронкой, и вниз, к центру земли, чтобы больше никогда не показываться на поверхности.
а потом лалиса придвигается одним рывком и утыкается своим холодным ртом в губы чеён.
они сталкиваются ладонями утыкаются друг в друга коленями - на скрипучей софе путаются в настоящий человеческий узел - чеён думает, интересно, насколько тесно они могли бы сплестить.
за стенкой оглушительно, как сирена, скрипит мамино кресло-качалка.
чеён и лалису, как две стороны магнита, на раз разносит к разным полюсам.
-
-
чеён всегда думала, что у нее вместо сердца камень - настоящий, с кулак размером, холодный и мертвый. и что дружить с кем-то близко, сердечно, а куда уж там влюбляться - все это не для нее. не для нее, не про нее, попросту в другой системе координат.
парочки в школьных коридорах, больше, чем каждый второй фильм, просмотренный ею, русская классика, на которую как-то само собой подселось в первый год после выпуска и на волне общей моды - там все это было: и умение выделить вдруг кого-то из всей людской массы знакомых, и привязанность, и интерес к кому-то конкретному из множества, такой, который не угасал бы скоропостижно и несмотря на все попытки его сохранить. в окружающем мире все это было: день святого валентина, родительские годовщины, песни депеш мод.
а у чеён - камень вместо сердца.
- неправда, говорит лалиса, болтая ногами. - камни тонут. на раз ко дну идут.
они сидят вдвоем на вышке и смотрят на ультрамариновое море - до самого горизонта со склоняющимся к водной глади солнцем и лодками, держащими курс обратно на остров после тяжелого дня рыбной ловли. на стыке апреля и мая весна уже не накатывает единично волнами, существенно разнящимися своей магнитудой, а полностью топит остров. дни становятся длиннее, закаты теплеют, сумерки становятся вязкие, неторопливые. чеён приходится убрать в шкаф свои любимые ботинки; когда в тот же вечер выходит гулять к лалисе, та первым делом говорит: ура. троекратное.
- думаешь, я не пойду? - улыбается чеён. просто потому что последние дни совсем разучилась тянуть уголки губ вниз - да и зачем?
потому что и сама знает: не пойдет. и в груди у нее не камень, теперь-то она наверняка понимает. не со всеми эмоциями, не со всей их искренностью. не с готовностью исходить с лалисой весь остров вдоль и поперек, не с покорным согласием забираться на вышку по гнилым ступеням. не с поцелуями, от которых по всему телу разливается тепло, как от солнечных лучей в разгар дня. камень так не умеет.
в груди, может, и не камень, но и не человеческое сердце, думает чеён. какой нибудь воздушный шар, который раздувается так, что от чеён не остается ни толковых мыслей, ни продуманных слов, ничего, кроме чего-то нервного и радостного в горле, стоит ей только увидеть лалису.
лалиса говорит: думаю, нет. не пойдешь.
говорит:
- хочешь, я тебя покатаю на лодке? можем хоть завтра взять в доках какую-нибудь и доплыть до той части острова, куда я тебя водила в прошлый раз. там ведь очень красиво на закате, а ты даже не видела.
- а так можно? лодку брать, в смысле.
- ну мы же не расскажем никому.
чеён смеется: ловко.
- ну знаешь же, как говорят, - лалиса откидывается назад, складывая руки за головой. - чего я не знаю, меня не расстроит. земля такая теплая в последние дни. можем, наверное, даже пикник устроить.
солнце клонится к морю, как намагниченное, или время ускоряет бег - рядом с лалисой никогда не понять толком, что вокруг происходит; так и ждешь, что море расступится, или земля пойдет ходуном, или прогнившие деревянные ступени на вышке окажутся самой надежной на свете лестницей. вниз по ней - чеён ступает на песок, пока лалиса смотрит на нее сверху, выглядывая с помоста. и снова вселенная вытягивается, как по волшебству, и вот расстояние между ними кажется никак не меньше тех сотен тысяч километров, что разделяют землю и луну. с крупнейшего космодрома мира, затерянного где-то в центральной азии, чеён говорит лалисе, задрав голову: завтра. с тебя лодка, а с меня - бутерброды, термос с чаем и толстое одеяло.
чеён идет домой в готовку ужина, мытье окон, в бесполезную рутину, которая, может, делает ее немножечко больше человеком. мимо пирса и вверх по склону - туда, где люди пропахли рыбой и старинной пылью, туда, где гудят стиральные машины в крохотной общей прачечной, туда, где вселенная снова подчиняется собственным правилам, и время - рациональная мера, на которую можно положиться.
чеён кажется, что за шумом волн можно услышать глухие удары метронома. и на минуту представляется даже, что деревня не застыла во времени, как думалось, а что живет по тем же законам всевозможных наук, как большая земля, и что как все на свете, однажды тоже подойдет к концу.
чеён никогда не задумывалась о статичности всего, что ее окружало. мир состоял из замерших во времени фотографий, копать глубже было попросту не нужно. но лалиса говорит как-то:
- я теперь знаю, что я сделана не грустить.
и чеён думает: я тоже, наверное. не грустить. и не с каменным сердцем.
иногда чеён думает, правда, как бы все у них было, и какими бы были они сами, если бы встретились и жили не здесь, а на большой земле, или даже в мёльбурне. можно было бы искать друг друга в лабиринтах каменных башен, не опасаться глаз и языков тихих пригородов, ночью писать друг другу что-то типа: спи хорошо. давай, пожалуйста, увидимся завтра.
но когда чеён выходит вечером подышать на крыльцо, как обычно, а лалиса проходит мимо, то они улыбаются друг другу. и это лучше, теплее и искреннее, чем все, что было в жизни чеён за все годы до этого. теплее, чем порт-филлип мог когда-либо стать.
все идет хорошо.
а потом они находят тело.