НАИЗНАНКУ | INSIDEOUT [18+]

Пока меня выволакивали из машины, я успела получить по лицу веткой кустов, растущих возле дома Шеффилда.

Он оставил меня в прихожей и пошел включать свет. Как ни странно, обстановка у него была довольно таки неплохая и мне даже показалось, будто у него есть семья.

Моё появление здесь не должно было априори случиться, однако, сейчас я стою на небольшом бежевом коврике в прихожей моего психолога и сдерживаю рвотные позывы частым и глубоким дыханием.

Вокруг было чисто, всё блестело и переливалось всеми цветами, доступными людскому зрению. Мои глаза начало жечь от неприятно яркого света в ванной, когда Шеффилд затащил меня к унитазу и удалился, не сказав ни слова.

Наше знакомство слегка не задалось.
Я помню, как залетела в его кабинет, снося всё на своём пути и грохнулась в кресло, стоящее перед его столом.

Озадаченно дернув уголком губ, он приподнялся со своего места и посмотрел, всё ли со мной в порядке, ведь тогда я находилась в лёгком алкогольном опьянении. В ту ночь я пыталась уснуть с помощью пива, но в итоге ничего не вышло и утром я пошла в школу, будучи пьяной и ничего не соображающей малолетней, по мнению директора, идиоткой и бандиткой.

- Здравствуйте, - сказала я ему, - Отличная татуировка у вас на шее, - я наклонилась в сторону, упираясь локтем в ручку кресла и щурясь, - Это динозавр?

- Феникс, - оборвал мужчина, глядя на меня почти с нескрываемым интересом.

- Феникс, - повторила я, ухмыляясь, - Забавно, а вам сколько лет?

- Тридцать.

- О, очень приятно, - я двинула своё кресло ближе к его столу, создавая чудовищные звуки, раздирающие паркетный пол в кабинете психолога, - Меня зовут Рикки Донован, я немного пьяная и чуть болею, так что не обращайте на меня внимание, я уйду к своему дяде алкашу домой и всё у вас будет хорошо.

Это был первый раз, когда я осмелилась рассказать ему такие подробности, обрекая себя на вечные последующие вопросы о своей личной жизни, которую я ему выдала, как на проповеди, потому что нуждалась в том, чтобы кому-то высказаться.

А сейчас меня... рвёт в его унитаз.

Я слышу, как открывается дверь и в отражении в зеркале я замечаю, что в комнату залетает комок одежды. Когда желудок перестал в судороге сжиматься и я осознала, что просто вою, согнувшись перед унитазом, я облокотилась на стенку и прошла к раковине. В голове происходил полнейший хаос; я будто выпила несколько бутылок пива разом и вышла на пробежку голышом.

Когда я умылась, стало немного легче. Во рту была противная горечь, потому я стала полоскать рот до тех пор, пока не почувствовала, что готова выходить.
В углу комнаты лежала куча одежды разных размеров. Я нашла в ней черную водолазку и женские леггинсы, которые я смогла надеть без особого труда.

Посмотрев на себя в зеркало, я убедилась в том, что похожа на среднестатистическую студентку: синяки под глазами, бледное лицо и растрепанные короткие волосы.

Прическу я изменила в порыве ярости: ранее у меня было короткое карэ, которое сейчас превратилось из рваных обрубков в отросшую мальчишескую чёлку.
Я вышла из туалета и осмотрелась по сторонам, пытаясь понять, куда дальше идти и что делать.

Темно-бежевые обои в коридоре, на стенах такие же, как и в кабинете, картины. Небольшой столик с телефоном и маленькой вазой. Я прошла вперёд, заглядывая в комнаты и выискивая Шеффилда.

И я нашла его на кухне. Он сидел за столом и потирал виски пальцами, и я села напротив, чувствуя себя далеко не в своей тарелке. Как только я оказалась рядом с ним – меня сковало чувство невыносимого стыда. Подобные чувства я испытываю не впервые. Мои щёки горят, я опускаю голову, глядя в стол и чувствуя, как меня пронзают взглядом.

- Рикки, ты как? – спросил Шеффилд.

- Пытаюсь прийти в норму, - ответила я, всё же решаясь посмотреть на психолога, - Зачем вы меня сюда привезли?

- Это мой дом, - спокойно ответил он, - Ты в безопасности.

- Мне не нужна охрана, я хочу лишь поговорить.

- Это очень странно, ты не находишь? - психолог двинулся ближе, ставя локти на стол и наклоняясь ко мне, - Обычно из тебя всё приходилось вырывать, выпытывать. А здесь ты сама предлагаешь мне разговор по душам. Ты сильно травмирована смертью дяди? Как ты себя чувствуешь? Твои органы не повреждены? Ты не падала, не ударялась ни обо что? – его голос стал твёрдым, но я решила не брать это во внимание и ответила ему сразу же.

- Я чувствую себя более-менее нормально, за исключением того, что я хочу спать. Нет, я никогда не любила своего дядю.

- Почему? – глаза Шеффилда сверкнули.

Выдохнув, я посмотрела на него.

- Он никогда со мной не разговаривал. Никогда ничем не интересовался, не думал, что после смерти родителей у меня будут проблемы, что я могу... страдать диссоциативными расстройствами, быть антисоциальной, злоупотреблять чем-то. Я пью, я курю. Я ненавижу своих сверстников, потому что они мудаки, просто растрачивающие свою жизнь на какую-то фигню. И я точно такая же, я и себя ненавижу. Я не понимаю почти ничего в этом новом мире, я не вижу смысла в отношениях, я не...

Шеффилд меня прервал, испустив смешок, что привело меня в лёгкий шок.

- Не видишь смысла в отношениях. В каком смысле?

Я на несколько секунд задумалась, потому что его вопрос заставил поразмыслить.

- Они... верят в то, что их романы продлятся всю жизнь, но в большинстве случаев они не выдерживают и двух месяцев. Они неправильно понимают суть отношений, они думают, что весь смысл заключается лишь в том, какой у тебя красивый партнер, а не в том, что он должен поддерживать, помогать, слушать, и что ты всегда можешь сделать для него то же самое. Это не только секс и поцелуи. Это дружба. Это понимание. По крайней мере, это то, что я вижу вокруг. Может я нихрена и не знаю.

Подняв голову, я столкнулась взглядом со своим психологом. В его глазах было удивление, которое он и не пытался скрыть. Его губы изогнулись в подобии ухмылки, он запустил пальцы в свои тёмные волосы и откинул голову.

- Ты с каждым разом поражаешь меня всё больше и больше. – проговорил психолог, - но для семнадцатилетней девушки у тебя очень негативное восприятие мира.

Мне нравилось сталкиваться с ним вне его ужасного кабинета, когда я не была настолько уязвима. Или мне лишь казалось, что вне рабочего места я могу быть в безопасности от его изучающего взгляда и постоянных вопросов с подковыркой. Он будто всегда хочет узнать больше, чем известно мне самой, и иногда это начинает пугать.

У меня были всплески спонтанного гнева.

Я пыталась прожечь себе руку сигаретой, разбила его любимую кружку на одном из его занятий, один раз даже обозвала его уродом, но он все еще ждал меня каждый понедельник и пятницу у себя в кабинете, и я приходила, словно по зову, рассказывая ему подробности своей никчемной подростковой жизни.

Я обращала внимание на то, как внимательно он выслушивает мое мнение касательно ночных клубов, наркотиков и прочей дорогой ерунды. Он всегда либо улыбался, либо хмурился, причем обе его реакции зависели от погоды и моего состояния, которых у меня всего два.

Либо я шутница, либо я растеряна.

Иногда из-за этих перебегов между двумя состояниями моей психики Шеффилд выписывает мне таблетки, которые я пью строго по расписанию, но в последнее время я – потеряна. Поэтому мои походы к нему стали гораздо более чаще. Я появлялась в его кабинете чуть ли не ежедневно.

Его поведение менялось в зависимости от моего состояния.

Если я – шутница, то Шеффилд старается поддержать мой настрой, чтобы не свести меня к состоянию потерянности, ведь это главное – не дать ученику впасть в депрессивное расстройство посреди учебного года накануне тестов и контрольных работ. Когда я – шутница, Шеффилд просит меня рассказать приятное мне событие из детства, чтобы я не забывала, что счастье существует в этом мире.

Но когда я потеряна, то Шеффилд выкатывает свое скрипучее компьютерное кресло ко мне и садится впритык, обязательно глядя прямо в глаза. Он начинает спрашивать, что я чувствую, что меня тревожит, при этом и не думая насмехаться.

Он убеждается в том, что у меня нет конфликтов с кем-либо из одноклассников и лишь тогда спрашивает, случилось ли что-нибудь дома.

Он, поднимая вверх рукав моей толстовки, проводит теплыми, сухими пальцами по моим запястьям, уверяя себя в том, что я не резала вены. Он слегка жмурится, проигрывая мне и показывая лёгкую слабину. Он волнуется, потому что его верхняя губа дернулась. Потому что он откинулся на спинку.

Мои мысли привели меня не в ту степь.

Я вновь влюбляюсь в него.

- Как ты сейчас? – спрашивает Шеффилд, большим пальцем правой руки прижимая нижнюю губу.

Сейчас я растеряна.

Мои глаза слезятся от недосыпа. Хочется зевнуть, но настойчивый взгляд психолога мне не позволяет. Я чувствую себя уязвимой. Иногда я хочу сбежать, потому что он заставляет меня ощущать подобную слабость. Но я никогда в жизни не смогу этого сделать. Я всегда боялась быть уязвимой, хоть и знала, что по-другому никак.

- Мама говорила мне, - хриплым голосом начала я, гладя ладонью стол темного дерева и слегка кривя губы в невесомой ухмылке, пытаясь вспомнить точные слова, - Что в жизни каждого человека постоянно будет кто-то, кто заставит его ощущать себя уязвимым.

- О чём ты? – нахмурился психолог, неотрывно глядя на меня.

Его пальцы сплелись под подбородком и сейчас я ощущала вибрации, исходящие от его ноги, отбивающей ритм по паркету.
Прядь тёмных волос, выбившаяся из ровного ряда, зачесанного строго по канону назад, слегка отвлекала. Мелочи делали меня уязвимой.

- О том, что каждый из нас имеет кого-то, кто знает, чего мы боимся, в той или иной степени. Тот, кто умеет выбить дух из легких, даже не подозревая этого. Она называла это влюбленностью, потому что считала, что лишь те, кому мы не безразличны, могут причинить самую больнейшую боль. Предательство. Самое отвратительное. С такими вещами не шутят. Нельзя предать человека, рассказав о его уязвимых местах кому-то еще. Это все равно, что отдать грабителю ключ от квартиры, зная, кем он является и что он сделает. Она рассказывала мне о том, что душа – это самое главное, что есть у человека, поэтому ранить душу – это как пройтись по свежей краске в тапочках. Тапочки человек снимет, а пустые пятна останутся с тобой. У меня, кажется, нет даже краски.

- Не говори так, - прервал меня Шеффилд, всё таки заправляя прядь волос на место, - Ты себя недооцениваешь. У тебя есть голова на плечах. Ты говоришь правильные вещи.

- Будь у меня голова на плечах – я бы сейчас сидела за стопкой книжек и делала уроки.
Психолог вдруг откинулся на стуле, убирая руки подальше. Этот жест чётко давал понять, что он зол.

- Уроки – это не главное, а учебники – не показатель душевной красоты. Каждый из нас сам выбирает, какой дорожкой пойти, и чтобы быть прекрасным человеком – не обязательно знать все законы физики или таблицу Менделеева, Рикки. Можно просто видеть в озере отражение звёзд и находить это волшебным. Нас делает не только показатель ума, а моральные устои и качества, которыми мы обладаем. Ты можешь иметь Отлично по математике, но без труда задавить котёнка своей дорогой тачкой, купленной на аукционе. Ты можешь быть самой высокооплачиваемой моделью, иметь великолепную внешность, но при этом носить в себе тонну дерьма. Можешь мазаться гелем для укладки волос, сколько влезет, но какой от этого толк, если ты – это кукла, которую используют лишь для показателя популярности и статьи в газете.

- Вы говорите так, будто пытаетесь доказать мне, что я ещё не так обречена.

- Так и есть.

- Я не моргнула, когда увидела мертвого дядю.

- Я бы тоже не моргнул.

Я сложила руки на груди. Вокруг становилось прохладнее с каждой секундой, я будто вновь оказалась в его кабинете, откуда из окна дует ледяной ветер, окутывая меня своими лапищами.

Шеффилд старается внушить мне, что я чего-то достойна. Он достает из кармана свои сигареты и впервые при мне прикуривает.

Обычно я заставала его за этим только в школьном туалете. Совершенно случайно.

Он смотрит на меня практически с жалостью. Мне хочется шикнуть на него и одновременно поблагодарить за приятный разговор о том, что мне пора бы становиться человеком-разумным. Уроки я делала крайне редко, и учебники в моих руках появлялись ещё реже.

Почему любое проявление мозга в плане приятных чувств для меня так тяжело осознать? Я ведь стараюсь...

- Мне кажется, что вскоре я совсем потеряю возможность спать. – я улыбаюсь, сама не понимая, зачем.

- Тебе надо отдохнуть. – отвечает психолог и тушит окурок о край пепельницы, - Можешь лечь на диване, я принесу тебе одеяло.

- Спасибо, что провели со мной время, - искренне говорю я и встаю из-за стола.

Вокруг всё ещё неприятно воняет ароматизаторами из машины. Этот запах преследует меня на каждом шагу, хотя сейчас я нахожусь в большом доме, где больше цветов, чем каких-либо других предметов, по крайней мере – на кухне.