НАИЗНАНКУ | INSIDEOUT [18+]

От автора: Школьного психолога здесь зовут Дастин Шеффилд, так же звали персонажа в моем предыдущем рассказе - Травма. Это разные люди, несмотря на одинаковые имя и фамилию, так как этот рассказ был написан раньше. Надеюсь, вам понравится Рикки, ведь в её жизни тоже будет много неловких и порой пугающих моментов...

Ранее я выкладывала эту работу, но так и не смогла опубликовать полностью - сейчас же это всё-таки случится. Она отличается от тех, что я писала ранее - и она уже ЗАКОНЧЕНА, так что продолжений ждать долго не придётся (если только редактуры...) Люблю вас, и буду рада, если вы почитаете! В своё время я вложила этот рассказ очень много эмоций.

1.

Шеффилд каждый раз смотрел на меня с дикой иронией, вглядываясь, казалось, прямо в душу.

Но это лишь казалось.

Его узкие зрачки блуждали по моему внешнему виду, вызывая чувство тошноты и желания смотаться из кабинета в первые же секунды его «терапии».
Я старалась выглядеть как можно более бесстрастной, пока Шеффилд разглядывал все мои минусы и маленькие шрамы на пальцах, оставленные после игры с котом в детстве.

Иногда я хочу закрыть ему глаза и заставить его ослепнуть, но это лишь метафорическое выражение.

Я бы с радостью просто поднялась с кресла из вышла из кабинета, прежде чем Шеффилд успеет меня окликнуть, но моё время заканчивается только через несколько минут.
Часы на стене показывают без двадцати три часа дня, а я могла бы показать своему психологу средний палец, но сейчас он жжёт во мне невидимые дыры, воображая, что я не замечаю, но я и не позволяю ему понять, что он ошибается.

Я сражалась сама с собой уже который месяц, умудряясь скрывать банальное увлечение.

Стискивая зубы, я выпускаю через них дым и машу рукой перед глазами, чтобы лучше видеть лицо психолога. Сейчас он уже не пытается просить меня затушить сигарету, не заставляет выкинуть окурок в мусорное ведро под столом, наполненное пластиковыми стаканчиками из-под кофе. Суточной нормы не существует.

- Рикки, наша беседа закончится через три с половиной минуты, - произносит Шеффилд, откидываясь на спинку своего старого кресла и щурится; в его глазах отражается солнечный свет из окна, что находится за моей спиной.

- Мы толком и не говорили, - я зажмуриваюсь, выпуская изо рта дым и сглатывая слюну, а затем сминаю в руке окурок, ощущая лёгкое жжение в ладони, - Вы неотрывно смотрели на меня в течение тридцати минут и иногда моргали, потому что вас слепил свет. Вы могли бы просто зашторить окно. Или не принимать меня сегодня, я всегда говорю одно и то же.

Несколько секунд Шеффилд молчит. Его брови сводятся к переносице и бледные губы слегка приоткрываются. Ему кажется, будто я над ним насмехаюсь. Он это не любит, а я это знаю.

- Вот время и вышло, - произносит психолог, проводя ладонью по зачёсанным назад коротким волосам, - Можешь идти домой. Сколько завтра уроков у вашего класса?

Я отвечаю мгновенно, потому что мне хочется поскорее исчезнуть из этого кабинета, наполненного книжными шкафами и причудливыми картинками с геометрическими фигурами. Я всегда имела стереотипное мнение о школьных психологах, которое Шеффилд оправдывал лишь на добрую половину.

В его кабинете была литература, ужасные цветы и кошмарные картины, но его внешний вид совершенно не соответствовал тому, что мы привыкли видеть в школе последние годы, с тех пор, как директор решил приставить нашей школе психолога, которого сразу же возненавидел каждый ученик.

Этот человек стал для меня тем, с кем можно провести время вместо того, чтобы идти домой. Проводить время с семьей для меня – это как купить билет на сломанный ещё в восьмидесятых аттракцион.

Пустая трата времени. Да и аттракциона больше нет.

- Семь, - отвечаю я, сминая в руке окурок. Уже даже не больно, это становится своего рода забавой.

Все любят Шеффилда за обаятельность.
Он стискивает зубы по неведомой мне причине, а потом облизывает губы, глядя за мою спину и высматривая что-то в окне.

А я нахожу его дико привлекательным.

Что ты хочешь там найти? – вопрос повис на поверхности, но я промолчала.

- Значит, скажи классу, что завтра после уроков я жду всех, кому будет необходимо, - он говорит это всегда, но приходит лишь несколько человек из двадцати четырех, включая меня.

- Я не хочу с ними говорить, - отвечаю я, но на мою реплику он молчит, сталкиваясь со мной взглядом и я улавливаю, как сильно меняется их цвет с серого на зелёный.

- Несколько слов, - Шеффилд щурится, поджимая губы и снова вглядываясь в меня, глядя на мои ладони, лежащие на бёдрах, - всего несколько слов.

Его слова странным образом влияют на меня, но я никогда не захочу общаться со своими сверстниками так, как это делает он.

Я никогда не спрошу у них, как прошли выходные, не поинтересуюсь, где они купили свой плеер. Мне это не интересно, меня это не привлекает. Мои одноклассники, в большем их количестве, - это тупые, испорченные ранним взрослением животные, погребённые под слоем собственного эгоизма.

Разрисованные дорогими косметическими средствами и усыпанные стразами девушки и наряженные популярными фирмами и брэндами парни.

Я никого не осуждаю, просто не вижу для себя ничего спасительного во всех этих атрибутах, ибо сама живу не самой светлой жизнью. Быть может, если бы у меня было достаточно финансов, то их поведение не казалось бы мне таким... неприятным.

Машины, дорогие смартфоны и непомерные карманные деньги, уходящие на клубы и алкогольные напитки, превышающие по стоимости всю мою одежду за всю жизнь. Я не виновата в том, что хожу в разношенной толстовке половину своей жизни; мои родители просто оставили меня одну и отправились на тот свет раньше положенного.

- Рикки, как твои отношения с дядей?

Я поднялась с кресла, оставив окурок на полу и стряхнув с ладони пепел. Шеффилд заметил это и отвернулся, будто давая мне личное время.

- Моё время кончилось, - говорю я, хватая со спинки кресла свою куртку и поднимаясь на ноги.

Коридор школы для меня был чем-то вроде почтового ящика.

Проходя мимо шкафчиков, я часто обращала внимание на надписи, оставленные бывшими и настоящими учениками и замечала разницу между поколениями, которые провели здесь свое время и решили оставить заметки о учёбе.

«Грегори Хэйл – недоумок», «Фил из десятого – урод», а «Тиффани Уильямс – шл%ха».
Тиффани Уильямс – моя одноклассница. Её суть заключается в использовании своей красоты в качестве средства добычи информации и возможности получить любого здешнего красавчика. Везёт ей, наверное...

До тех пор, пока она не повзрослела, я искренне верила в то, что это поколение не настолько потеряно для человечества.

Она была той, кто зубрил до потери пульса, чтобы не получить плохую оценку, той, кто искал учителей целыми днями, чтобы сдать сочинение раньше времени. Я так и не поняла, что именно заставило её так быстро поменять стороны медали.

Интернет, общество или новые друзья. Я разочаровалась в ней, пусть и не имела на это права. Я разочаровалась во всех. И в себе.

Мой локер был рядом с кладовкой, что меня немало радовало, потому что рядом со своими шкафчиками все постоянно обнаруживают записки и послания. Со мной такого не было, я не привлекаю никакого внимания и это меня радует. Меня мало что радует.

На моём шкафчике тугой замок.
Чтобы набрать нужную комбинацию цифр – надо приложить немало усилий, и у меня это получалось. Я закинула туда портфель и захлопнула дверцу, но перед этим увидела воткнутый между двумя учебниками по анатомии листок.
Я никогда не писала на листках.

Вытащив бумажку, я осмотрела её и узнала ровный почерк психолога.

До этого мне не приходилось получать от него послания, оставленные в моём ужасном ящике. Неужели у него хватило смелости подсмотреть мой пароль?

Порывшись в списке воспоминаний в голове, я вспомнила недавний его визит.

Он подлетел ко мне, прижавшись к соседнему шкафчику и положив на руку на мою дверцу, тем самым желая привлечь внимание. Все его замашки и привычки втерлись в мою голову с первых недель нашего знакомства, когда он только начинал вырывать из меня куски информации о моей жизни.

Я помню, что Шеффилд наклонил голову, всматриваясь в выражение моего лица и заявил мне, что я слишком мало сплю и выгляжу болезненно. На внутренней стороне моего шкафчика был нацарапан код.

От бумажки пахло ароматизаторами из автомобиля.

«Поспи».

Я смяла бумажку и выбросила её в ближайший мусорный бак.

Он говорит мне это каждый наш с ним разговор, но я никогда не могу уснуть вовремя.

Проблемы со сном стали моей главной мыслью с тех пор, как я начала учиться в старшей школе.

Нудные лекции о взрослении, глупые рассуждения о будущем и сломанные нервные клетки, превратившиеся в ничто. Каждый считает своим долгом напомнить мне о том, как сильно я испортилась и насколько мои мешки под глазами стали синими.
Я не сплю, потому что мои глаза не в силах сомкнуться, и я засыпаю уже под утро.

Шеффилд раньше думал, будто я принимаю наркотики, но я даже не пью последние несколько недель.

Мой порок – изредка алкоголь и завышенные ожидания от других. Такие вот последствия жизни с дядей - всегда есть что выпить.

Шеффилд понимает меня.
Иногда он даже предлагает мне настоящего, оплачиваемого психолога или психиатра, но я не соглашаюсь. Он проверяет меня на прочность, и я выдерживаю.

Семнадцатилетняя одиночка в поисках себя – так назвал меня Шеффилд в первый день, когда я завалилась к нему в кабинет в старенькой футболке и заулыбалась немного пьяной улыбкой.

Очаровательный ублюдок с татуировкой и дьявольским оскалом – подумала тогда я. Это было грубо с моей стороны, но его глаза...

Я шла домой новой дорогой. Каждый раз я обходила половину района, лишь бы потратить на дорогу больше времени.

В этот раз я устроилась на пороге, устав от вечерней пробежки по пустынным улицам.

Выдыхая дым сквозь зубы, я надеялась, что дядя ещё на своей работе, потому что слушать его вечные занудные речи о том, какой я дерьмовый ребёнок, уже не было сил.

Он взял меня только потому, что ему за это выплачивается сумма на моё содержание, которую я ни разу не видела.

Мне были не нужны деньги, которые он так надежно прятал в серванте под чайником. Мне не нужны дорогие вещи или что-то типа этого.

Мне нужен кто-то, кто мог бы услышать мои мысли, когда их не слышу даже я.

Дядя не был тем, кто хотел бы спросить, как проходят мои дела в школе. Он лишь кивал каждый раз, когда я приходила домой, а когда напивался – то начинал рассказывать мне о том, насколько я уродлива и глупа для этой жизни, а я всё это смиренно выслушивала.
Я не хочу всего этого.

Может, я из-за этого не сплю, но я никогда не задумывалась о побеге.
Таким человеком стал Шеффилд. Он, наверное, этого не подозревал, но каждое занятие я выливала в его чашу информации кусочки своей жизни. Я ни с кем не общаюсь кроме него, и это дает свой осадок.

Мои одноклассники имели пару. Имеют.

Здесь, на исколотом пороге дядиного дома, я докуриваю последнюю сигарету в пачке и вспоминаю, как Честер и Моника целовались на уроке геометрии в прошлый четверг. Я никогда не понимала современных отношений, потому что они потеряли всякий моральный смысл. Сейчас редко можно надеяться в семнадцать лет на разговоры по душам, да ещё и без намёков на секс. Нет никакой помощи. Это все кануло в лету, исчезло.

Это отвратительно. И это лишь мои мысли.

Закашлявшись, я вдруг поняла, что ноябрь подходит к концу, а я всё ещё хожу по улицам в толстовке, растянутой временем. Куртка была тонкой.

Я была той самой, кто доказала всем, что физическое превосходство – это всего лишь атрибут, не имеющий никакого смысла. Я не была какой-то спортсменкой и не имела точеной фигуры, да и не стремилась.
Я занималась бегом ровно до тех пор, пока не появились проблемы.

Пока родители не умерли, пока я имела возможность здраво мыслить. Сейчас я курю, пью и страдаю недосказанностью. Я про себя обсуждаю одноклассников и теряю доверие ко всему живому.

Необоснованные страхи, - говорит Шеффилд, - Они тебя ломают и не дают жить, как все остальные.

А я не хочу жить, как остальные.

Не хочу погрязнуть в современных штуках, ради которых девушки готовы в лепёшку расшибаться, не хочу ощущать массу предательств, не хочу стать той самой девчонкой, скинувшейся с десятиэтажки на окраине штата. Я хочу жить так, чтобы никто не косился на меня и не пытался постоянно отсесть в школьном автобусе.

Алкоголь для меня – лишь способ провести время во сне. Я пью редко, заставляя себя дольше спать, пока все остальные проводят ночи напролет, гуляя по улицам города. Каждому своё, и я чувствую себя дурой, осуждая других людей, но по-другому не могу.

Когда мать с отцом умерли – я осознала, что больше никому не нужна. У меня были отличные родители, отзывчивые и добрые. Они вложили в меня то, что сейчас таится где-то на глубине, на дне моего сознания.

Сегодня дядя не вернулся домой.
А ночью мне позвонили.

Дядя Йен, будучи невыносимым алкоголиком, умер за рулём.

Когда шериф полиции, слегка полная темнокожая девушка, объясняла мне подробности ДТП, я лишь кивала, показывая своё безразличие. Я никогда его не любила. А он не любил меня. Он лишь пропивал деньги, которые были предназначены для меня, а по выходным исчезал в стриптиз-клубах, оставляя мне несколько центов на дешевые консервы и всякие полуфабрикаты.

Иногда я ела в школьной столовой, когда людей в ней было меньше, чем обычно. Дядя Йен никогда не спрашивал, что происходит у меня в голове. А сейчас он лежит на носилках скорой помощи, укрытый белым полотном в окружении полицейских машин и толпы зевак. Я, казалось, была одной из них. Одной из тех, кто безразличен, но полицейские верили, что я чувствую жалость и горечь потери.

Я стояла посередине дороги, окруженная толпой свидетелей и полицейских, которые создавали невыносимый шум и напоминали пчелиный рой, когда в кармане куртки зазвонил телефон и я взяла трубку.

- Мне очень жаль, - сказал мне Шеффилд.

- Не стоит, - ответила ему я, сбросив вызов.

Сейчас я хотела просто куда-нибудь сесть.

Теперь мне предстоит жить в доме, который после дяди превратился в кучу рухляди с отваливающимися дверями и ржавыми петлями. К тому же, неизвестно под чьей опекой. Это вполне может растянуться на очень, очень долге время.

Я ушла с места аварии, оставив полицейским номер своего психолога на крайний случай.
Крайним случаем они назвали возможность моего самоубийства или же разбойного нападения на кого-то, ведь наша "семья" числилась на своего рода учете.

Мыслей было мало, но сейчас хочу с кем-нибудь поговорить.

Впервые за годы в груди возникло тянущее чувство боли и непонимания, сжимающее мои лёгкие. Я закашлялась, остановившись на середине дороги к дому, и тогда меня ослепил свет фар машины, едущей навстречу.

Отойдя в сторону, я продолжила кашлять, почти заваливаясь на дорогу. Мои лёгкие горели, а глаза начали слезиться.
Автомобиль остановился напротив меня и из салона вышел он.

- Рикки, ты в порядке? – Шеффилд возник передо мной, словно ураган, - в порядке?

- Да, - выдохнула я, - А что вы здесь забыли?

- Мне позвонили полицейские и рассказали про аварию. Мне очень жаль. – почти шепотом проговорил психолог, а его руки легли на мои плечи, крепко сжимая.

- С какого хрена вы так со мной возитесь? Со мной всё в порядке, я не собиралась резать руки или что-то вроде того, я просто шла домой и думала, где бы найти немного денег на сигареты, - я всегда была честна со своим психологом, а он был честен со мной.

Вокруг было так темно, что мне кажется, будто луна вдруг перестала отражать свет. И холодно. Стиснув зубы, я отрешенно бросила на землю ключи от дома и вдруг почувствовала, что глаза дико жжёт.

Неужели моему терпению пришел конец?

- Я переживаю о каждом ребёнке, который ко мне ходит, тем более, о тебе, - наклонившись, Шеффилд взглянул на меня, обдавая дыханием моё лицо.

- Я хочу поговорить, - сказала я ему.

- О чём?

- О том, как сильно я устала.

Я упала на своего психолога, вжимаясь в его ледяную кожаную куртку и цепляясь пальцами за воротник. Самое безумное, что мне доводилось когда-либо делать – это то, что происходит именно сейчас.

Шеффилд взял меня за локоть и практически затолкнул в машину, где я окончательно начала сходить с ума.

Запах автомобильного ароматизатора врезался в мои ноздри, и я начала тихо смеяться. Меня окутало волной истерики, я сложилась пополам и свалилась на заднее сиденье, обняла себя руками и тогда, когда на смех не осталось никаких сил, из глаз полились слёзы.