Стеклянная Лира

Иногда она просыпалась в два часа ночи — не от звуков, не от кошмаров. А от пустоты. От того, что его нет.

Илай опять не отвечал. Со вчерашнего вечера — тишина. Она знала, что он на задании. Знала, что он жив. Её сердце будто слышало его пульс где-то за стенами города. Но знать — не значит чувствовать.

Мариэль сидела в той самой кухне, где они с Лирой в последний раз пили чай. Холодный свет лампы делал всё будто серым. Чашка дрожала в руках. Не от страха — от бессилия.

Лира не звонила уже второй день. Может, устала от её молчаливой поддержки. Или просто не нуждалась. Мариэль понимала — Лира пережила ад. Но почему тогда всё внутри болит так сильно? Почему быть рядом — значит чувствовать себя ненужной?

Она не винила её. Просто уставала.
От тревоги. От рутинной работы. От необходимости быть сильной.

Илай снова был где-то далеко. За тысячи километров. С броней на теле и на душе. Когда он возвращался, он был чужим. Не холодным — отстранённым. Будто между ними стояло невидимое стекло.

— Я люблю тебя, — шептала она в пустоту, надеясь, что он это услышит там, где идёт по мокрому асфальту ночного задания. — Только вернись. И останься. Хоть на чуть-чуть.

Вечер начинался почти буднично.Лира вернулась домой.
Дом снова наполнился голосами. Тонкими, уставшими, но живыми. Верея, как всегда, первая нашла место у плиты и без особой цели начала жарить блины.
— Главное — не поджечь твою кухню, Лир, — бросила она через плечо, — я не готова брать ипотеку на новый дом.

Лира слабо улыбнулась. Она молчала больше обычного. Говорила только глазами: теми самыми, в которых навсегда осталась та ночь, когда всё разрушилось.

Мариэль сидела у окна, закутавшись в одеяло. Не было сил говорить, но и уйти не хотелось. Верея шутила, Лира иногда кивала, смеялась беззвучно, а Мариэль просто смотрела в улицу — туда, где исчез Илай.

Все трое будто искали в этой вечеринке-с-тишиной то, чего давно не хватало: человечности.
Обнимались молча. Смотрели друг на друга и ничего не спрашивали. Потому что знали: слов не хватит, а молчание — это тоже забота.

Когда в прихожей раздался звонкий, решительный звук ключей и стука ботинок, никто сначала не отреагировал.

— Лира! — позвал знакомый голос.
Дверь распахнулась.

На пороге стояла Кана.

С её неизменным рюкзаком за спиной, тёплым худи с символикой волейбольного клуба и нахмуренными бровями.
— Ты даже не написала мне, — выдохнула она, входя в гостиную и не снимая кроссовок. — Я узнала от общего знакомого. Лира, ты серьёзно?

Лира вскинулась, но не нашла, что сказать. Вместо ответа она просто встала — и подошла к подруге. Обняла крепко, до дрожи в пальцах.
Кана сначала сжалась, а потом — приняла. Обняла в ответ, как будто только она могла выдержать вес этой боли.

— Ты не обязана держаться, ясно? — прошептала она. — Я рядом. И я никуда не уеду.

Мариэль смотрела на них, и что-то внутри неё медленно стронулось. То, что было глухо заперто.
А Верея откашлялась и с самым неуместным, но таким спасительным тоном произнесла:
— Ну что, подруги, один блин за любовь, один за одиночество, и третий — за Кану. Она — наш спонсор морали на сегодня.

— Только третий мне, — хмыкнула Кана. — Я приехала не просто жалеть вас. Я приехала встряхнуть вас. По очереди. Даже тебя, Мариэль.

— Удачи, — буркнула та и опустила глаза. — Я уже не встряхиваюсь. Только рассыпаюсь.

— Значит, начнём с тебя.

Блины давно остыли, чай заваривался уже третий раз.
В гостиной пахло уютом: сливочным маслом, корицей, мандаринами, смехом — и чем-то почти забытым: жизнью.

Кана рассказывала байки с универа. У кого как шпоры спалили, кто с кем поссорился, как она чуть не опоздала на экзамен, потому что помогала знакомой с переездом.
Верея иронично вставляла реплики. Лира смеялась — не натянуто, а по-настоящему. Даже Мариэль пару раз улыбнулась, глядя, как все три девчонки спорят, кто круче: волейболисты, баскетболисты или футболисты.

Казалось, будто их проклятие одиночества на миг дало сбой.
Они снова были тем, чем и должны быть — просто девочками, просто друзьями, просто живыми.

Но ночь не спрашивает, готов ли ты снова молчать. Она просто наступает.

— Поздно уже, — сказала Верея, глядя на телефон. — Мама убьёт, если я не вернусь к полуночи. А мне еще идти минут 10...

—  Уже вызвала бы такси, — хмыкнула Кана, вставая с пола. — Но у меня в городе свои правила: кто ночует в гостях — тот готовит завтрак. А я не обещала.

— Я придумаю тебе награду, если ты задержишься, — сказала Лира, словно прося остаться. Голос у неё дрогнул.

— Завтра утром приеду. Честно. Мне тоже нужно переварить всё это.

Они стали поочерёдно собираться. Пальто. Рюкзаки. Объятия. Лёгкие поцелуи в щёку.
Кто-то сказал: «Было хорошо». Кто-то просто кивнул. Никто не сказал «не уходи». Все знали, что нельзя.

Когда дверь за Каной закрылась, в квартире стало слишком тихо. Лира постояла в коридоре, прислонившись лбом к деревянной панели.
Вроде бы ничего не случилось. Просто вечер закончился. Просто люди пошли по домам.

Но вдруг снова стало больно.

В это же время,
Мариэль шла домой, вглядываясь в темное небо. Там отражалась она — та, которая снаружи сильная.
Но внутри — всё рассыпалось.
Илай молчал. Лира не звала.
А сама она уже не знала, нужна ли кому-то вообще, кроме своих проблем с поступлением и случайных разговоров с Вереей.

Кана шла ехала домой. Дорога занимала 20 минут. Но она не торопилась.
Впервые за долгое время она почувствовала, как внутри что-то шевелится.
— Эти девчонки… — пробормотала она себе под нос. — Надо чаще приезжать. Иначе они здесь сгорят.
Сама она не плакала. Никогда. Но в ту ночь ей почему-то не хотелось быть одной.

Верея в наушниках шла домой, вглядываясь в каждый уголок улиц, где редкие огни  расплывались, как слёзы.
Она не говорила вслух, но у неё тоже не всё было в порядке.
Она просто умела это прятать лучше других.

Четыре девочки.
Одна ночь.
Одна боль — на всех.
Разные углы, разные окна, разные жизни.
И одна тишина, в которой каждая из них — по-своему, молча — ждала утра.