Пролог
Июль 2007 г.
В кабинете Валентина Тихоновича Тельницкого всегда был спертый воздух с запахом антисептика. Он сам, высокий и статный пожилой мужчина, одетый с иголочки, стоял у высокого окна, за которым лил дождь, каплями стуча по стеклу. Весь день было пасмурно, небо с утра заволокли тяжелые облака, к вечеру разразившись не прекращавшимся ливнем. Валентин Тихонович с наслаждением наблюдал, как мощные потоки воды спешили по неровному тротуару. Он любил такую непогоду, чувствуя себя особенно умиротворенно.
Мысли текли медленно и лениво. Он уже представлял себя дома, в любимом кресле, любовавшимся на отражавшиеся в хрустальном бокале отблески пламени растопленного камина. Он почти ощущал неповторимый аромат коньяка пятидесятилетней выдержки, налитого в бокале. Дождик продолжал стучать по стеклу, а роскошный раритетный абажур родом из ГДР, который ему когда-то торжественно вручили в честь его первой премии, светил ровно и мягко, приглушенный бахрамушками, которые еще больше погружали в негу и нежелание работать. Пожилой мужчина прикрыл глаза, вспоминая дни ушедшей молодости. Губ коснулась блуждающая улыбка, но резкий раскат грома, прозвучавший где-то совсем рядом, грубо вытолкнул его в реальность, вызвав всплеск раздражения. Старик нахмурился, словно его перебили, и пригладил свои гусарские усы и острую бородку.
Валентин Тихонович нехотя вернулся к письменному столу. Он в очередной раз подумал, что в его кабинете время не властвует, остановившись в том периоде, когда он был молод, полон идей и сил, обласкан властями. Дорогой дубовый паркет покрывали туркменские шерстяные ковры ручной работы. Вся мебель из карельской березы и мореного дуба, кожаные кресла у стола и роскошный диван просто вопили о богатстве и признании ученого. Тяжелые бархатные портьеры, свисавшие с потолка лишний раз указывали на его вкус, добавляя пафоса и роскоши. Несмотря на то, что единственным источником света служил торшер, хрусталь люстры авторства известного чешского мастера проблескивал в полумраке помещения. Завершал эту кричащую роскошь оцененный в огромную сумму портрет хозяина кабинета, написанный популярным портретистом, прославившимся своими работами с сильными мира сего.
Изображенный в самом расцвете сил, Валентин Тихонович строго взирал с портрета, и один его взгляд говорил о его собственном превосходстве над любым гостем кабинета. Он смотрел строго, надменно, с оттенком обреченности и готовности вытерпеть даже самый скучный рассказ собеседника. Валентин Тихонович был, без сомнения, тщеславен, и этот портрет выносил его на самый передний план той самой ярмарки тщеславия, о которой в свое время так точно написал Теккерей.
Подавив тяжелый вздох, мужчина заставил себя вернуться к реальности, которая в виде худенькой девочки в напряжении сидела на краю кожаного кресла. Эта реальность совершенно не радовала старого психиатра, предвещая много работы. Они встречались уже не впервые, и Валентин Тихонович был слишком старым и уставшим, чтоб докопаться до сути проблемы и помочь подростку. Случай был сложный, но отправить ее к другому специалисту не позволяло опять же пресловутое тщеславие. Валентин Тихонович категорически не хотел признавать, что ему давно пора на пенсию, что он уже не может, да и не хочет разбираться в сложных делах пациентов, что пора уступить дорогу молодым и дерзким, горящих энтузиазмом и азартом, что его время подошло к концу, и на большее не способен. Другими словами, он уже устарел.
В данный момент его больше волновали грязные кеды, в которых девушка бесцеремонно вошла в кабинет и уверенно протопала по драгоценному ковру к креслу, но обращать ее же внимание на самом сеансе он не мог, поскольку у их разговора были совсем другие задачи. Каждый ее шаг отдавался болезненной пульсацией в висках врача, придававшего куда большее значение обстановке рабочего места, чем самой работе. Меньше всего ему хотелось казаться мелочным, тем более что это была не простая девушка, а дочь главврача психиатрической клиники имени академика Лурия, где он все еще трудился. Для него уже давно имел значение статус пациента, а не сам пациент.
— Ну-с, голубушка, как Вы сегодня себя чувствуете? — Изображая заинтересованность, наигранно бодро гаркнул Тельницкий, поглаживая аккуратную бородку и расправляя ухоженные усы, которые были, несомненно, реже, чем изображенные на портрете.
— Можно, как-то, потише? — Скривившись, попросила девочка. — И так голова болит. Дождь этот еще... Тошно, сил нет.
Двенадцатилетняя Таисия не испытывала никакого желания общаться с престарелым занудой-мозгоправом. Девочка была уверена, что врач не мог ничего понять в ее жизни и проблемах, но родители все равно заставляли ее ходить на эти сеансы. Все взрослые всегда знают, как лучше. Им и в голову не приходит спросить мнения ребенка, которое может кардинально отличаться от их собственного. Им всегда не нравится то, что нравится самой Таисии. Так, Нина Николаевна, к которой девочка ходила раньше, была добра и внимательна, никогда не сыпала соль на рану, которой и так не давали зажить. А потом ее заменили на этого старого профессора, зануднее которого Таисия еще не встречала. Один его вид вызывал у девочки чувство стойкого противоречия и отвращения. Ей хотелось грубить или молчать в ответ на все его вопросы.
Таисия четко осознавала, что этот человек не способен ей помочь, но в то же время, отлично понимала, что ей нужна помощь. Самой ей не справиться. Подростки — это люди, которые еще не вышли из детства, но им кажется, что они уже взрослые, способные принимать решения, от которых будет зависеть их жизнь. Тасю выкинули во взрослую жизнь раньше положенного возраста, и никто не знал, что теперь с этим делать. Переживали родители, страдала девочка, мучались психологи и психиатры, пытаясь вернуть ее в детство, так рано закончившееся, и вычеркнуть ужасные события, заставлявшие ее менять одного специалиста на другого, одни таблетки на другие. Все, что отлично научилась делать Таисия — отлично приспосабливаться. Плыть по течению, поскольку гиперопека родителей и повышенное внимание врачей уже сделали свое черное дело. Девочке не оставили шанса все забыть и выкинуть из головы — ее жалели, любили, задаривали и лечили.
Валентин Тихонович поджал губы. Его попросили поработать с девочкой и отказать он не мог. Начальству, несмотря на все регалии, не отказывают. Они провели уже несколько сеансов, но ничего, кроме взаимной неприязни, не добились.
— Знаете, Валентин Тихоныч, а на этом портрете вы очень привлекательны. И усы у вас там попышнее. — Девочка с вызовом посмотрела в глаза врачу. За глаза она его называла психо-мучителем. — Наверняка тогда и не пытались уйти от проблем, лицом к лицу с ними встречались? А сейчас Вы уже не тот?
Тельницкий на секунду даже лишился дара речи. Давно никто не позволял себе разговаривать с ним в подобном тоне, а от этой малолетней девочки приходилось выслушивать подобные издевательства. Он и забыл уже, как работать с такими пациентами.
— Я спросил, как Вы себя чувствуете сегодня, Таисия Алексеевна. — Спросил он мягким и спокойным голосом, тщательно подавив внутри скопившееся от всей этой ситуации раздражение. — Извольте ответить на мой вопрос.
— Я же просила не называть меня так! — Взвизгнула девочка.
Он сложил руки на груди, прямо глядя на Тасю и не обратив внимания на высокие нотки в ее голосе. Уже позитивным моментом было то, что она продолжает отвечать.
— Чувствовала бы лучше, если б не вы.
Произнеся эту фразу, Тася поудобнее расположилась в кресле, поджав ноги в грязных кедах. Рваные джинсы и растянутый гранжовый худи с надписью «Бесят все» раздражали старого врача не меньше, чем заляпанная обувь на дорогом кожаном кресле. Она не сводила вызывающего взгляда серых глаз с профессора, который считался большим любителем чистоты и порядка. Короткие, торчавшие во все стороны волосы с зелеными и розовыми прядями не добавляли симпатии, но положение обязывало, и ему вновь пришлось подавить в себе волну раздражения. Снова накрыли воспоминания о том порядке, который был принят в советские времена, когда дети были под контролем и выучивали уважение перед взрослыми. Профессор психиатрии не понимал этих модных тенденции с фривольностью в воспитании. Ведь ему когда-то нравилось работать с детьми, но современное бунтарство он так и не смог для себя признать.
— Я уже понял, что настроение у вас плохое. Но почему? Неужели только из-за встречи со мной? — Продолжил Валентин Тихонович. Внимательно смотря на пациента, он соединил пальцы и чуть склонил голову набок. — Я действительно занимаю в Вашей жизни столь важное место?
Тихонович выждал станиславскую паузу. Ответной реакции не последовало.
— Да, точно, я так и думал.
Тася не могла позволить ему так думать. Вцепившись в него суровым взглядом, она вся подобралась и показала ему язык.
Валентин Тихонович только приподнял левую бровь в ответ.
— И почему именно такой жест вы, Таисия Андреевна, выбрали для продолжения нашего диалога? Что я должен из этого понять?
— То, что у меня нет желания с вами разговаривать! — Бойко ответила девочка, не спуская с него холодного взгляда.
— Тогда мы не будем разговаривать, а я готов вас просто послушать. Может быть, вы тогда сами расскажете, зачем вы вообще оказались в этом кабинете?
— Я здесь только потому, что меня сюда запихали свободно-принудительно и смотреть на вас и ваш дурацкую картину! — Заявила девочка, продолжая сверлить его взглядом.
— А почему вас сюда запихали? Я вас за руку сюда не тащил, меня, напротив, просили с вами пообщаться, а вы себя так ведете...
— Хорошо! — девочка даже присела на корточки, забравшись в кресло с ногами.
Сердце Валентина Тихоновича обливалось кровью, когда он видел эти кеды на кожаной оббивке своего кресла, которое не позволял чистить ничем, кроме специально привозимого из Германии средства. Однако он все равно сохранил спокойное и безмятежное выражение лица с легким налетом любопытства, пока девочка продолжала щебетать. Таисия, со своей стороны, явно загорелась новой идеей. — Давайте договоримся! Я вам расскажу, почему меня сюда вечно пихают, а вы скажите, что у меня все хорошо!
Валентин Тихонович прикрыл глаза и кивнул.
— Я готов принять такое предложение, но сначала вы, Таисия, пообещаете быть откровенной. Я не привык врать людям, и не хочу, чтобы врали мне.
— Обещаю! — Девочка опять плюхнулась пятой точкой на кресло. — Ладно, Тихоныч! Я расскажу, как есть, на духу!
Старый психиатр внутренне себя похвалил. Это было даже немного легче, чем он думал, когда в первый раз ее увидел. Он только отметил про себя, что первое впечатление оказалось ошибкой, он действительно начинал терять хватку. Плохое замечание.
— Неужели? Тогда я весь во внимании. Расскажите мне историю ваших страданий, и мы ее вместе и закончим...
— Нет! — Таисия внезапно посерьезнела, и врач снова приподнял одну бровь. Такая резкая смена настроения ни о чем хорошем не говорила. Он снова сделал себе еще одну пометку, что ситуация тут может быть тяжелее, чем кажется на первый взгляд. Он мог только наблюдать и продолжать делать выводы. Девочка же даже потянулась к столу: — Давайте, я Вам, лучше, нарисую.
Тася неспеша встала, мазнув грязными кедами по кожаной обивке, спокойно подошла к письменному столу и, не стесняясь, стала открывать ящики.
— Вы что-то ищете? — Поинтересовался Валентин Тихонович, мысленно похвалив себя, что фляжка с коньяком лежит не в полке стола, а на верхних полках шкафа.
— Мне нужна бумага!
— Здесь, — он легким жестом отодвинул нижнюю полку с другой сторону стола и внимательно смотрел, как Таисия с увлечением выбирает, какие листки взять. Она не взяла первый же со стопки, как поступил бы любой другой, а почему-то взялась выбирать какой-то конкретный. В чем здесь был смысл, он еще не до конца уяснил, но для девочки логика здесь явно была.
Делала она это так невозмутимо и уверенно, будто была у себя дома. Потом, шаркая по ковру, приволокла кресло к столу и уселась рисовать, совершенно не обращая внимания. Тельницкий теперь даже не смотрел на свою драгоценную мебель, он был крайне заинтригован тем, что Таисия уже увлеченно рисовала, периодически прикусывая карандаш и сдувая со лба мешавшую ей зеленую челку. Ко всему этому Валентин Тихонович услышал обескураживающее:
— А можно чаю? А то стоите тут над душой, мешаете.
Уже ничему не удивляясь, Тельницкий отошел заварить чай, про себя размышляя, насколько всего за пару фраз изменилась девочка. Перед ним уже был совсем другой человек, открытый и легко идущий на контакт. Это только лишний раз подтверждало его подозрения, что ни о каком легком детском расстройстве неокрепшей психики здесь речи и быть не может. Ситуация намного глубже и, как он не без удовольствия отметил, интереснее.
Он неспеша вскипятил чайник, залил заварку в красивых фарфоровых чашках и поставил одну Тасю. Та, не поднимая головы, пробурчала слова благодарности и шумно отхлебнула, громко поставив чашку на блюдце, от звонко которого сердце Валентина Тихоновича сделало кульбит. Только блюдце осталось целым.
— Я почти все, — облизав губы, сказала девочка через некоторое время, рассматривая свое творение и проверяя, все ли готово.
Старый врач ее не торопил. Пока Таисия занималась рисунком, он отошел к окну, чтобы не волновать ее своим излишним вниманием. В стекле при свете лампы хорошо было заметно отражение девушки, старательно черкавшей листок бумаги. Так он мог и сохранять ее чувство самостоятельности, так и продолжать спокойно за ней наблюдать. С удовольствием сделав глоток чая, он задумался. Его радовал сегодняшний прогресс в их общении, и ему не терпелось увидеть, что же там рисует его пациент.
В отражении было видно, что она зарисовывает чей-то портрет, причем настолько искусно, что он удивился, как ребенок ее возраста мог так хорошо передать даже мелкие детали лица. Тем более, ему было прекрасно известно, что она не посещала художественную школу, да и в общеобразовательную она не ходила. Родители решили, что ей будет лучше обучаться на дому. Он был абсолютно с ними солидарен в этом вопросе, хотя однажды даже громко поспорил с Ниной Николаевной Смирновой, которая занималась с Тасей прежде.
Умудренного опытом профессора возмущало, что его коллега столь непрофессионально стала утверждать, что ребенку необходим свободный социум. Это было весьма глупым заявление на фоне того, как Таисия была неподготовлена к общению со сверстниками и взрослыми, как на уровне воспитания, так и на уровне развития. После того спора его и попросили заниматься с Тасей, а Нина Николаевна была отстранена, несмотря на активный протест самой девочки.
Алексей Леонидович, отец Таисии, был случайным свидетелем данного спора, это и стало решающим аргументом для отстранения его коллеги, потому что точка зрения Нины Николаевны не совпадала с его собственным мнением. Отец Таисии был руководителем клинки, и потому недаром считался властным человеком. Хотя Валентин Тихонович подозревал, что такое решение было не столько из-за искреннего согласия с его диагнозом, сколько из-за любви все контролем, а социум мешал ему контролировать дочь. И вот он, профессор психиатрии и заслуженный врач клиники, теперь имеет сомнительное удовольствие лечить такого пациента.
Его размышления прервался резким выкриком со стороны Таисии, что она закончила. И эта фраза сопровождалась мерзким хрустом окончательно сгрызенного карандаша. Про себя Валентин Тихонович пожалел, что дал ей карандаш из своей личной коллекции фирменных чешских карандашей. Теперь там на один экземпляр меньше.
Психиатр теперь уже открыто посмотрел на Таисию, с умилением и любовью взиравшую на свое творение. Он аккуратно подошел к столу и увидел портрет мужчины лет тридцати со светлыми глазами и чуть отросшими волосами на бритой голове. Над бровями у него были узкие солнцезащитные очки и легкая сетка морщин на переносице и лбу. Портрет передавал угрюмый взгляд, словно пронзавший насквозь даже через изображение на бумаге, а губы сжаты, демонстрируя легкое пренебрежение к зрителю. Особенно четко был прорисован нос с горбинкой, словно его не раз ломали.
Валентин Тихонович знал этого человека. Увиденный столь реалистичный портрет всколыхнул старые воспоминания. Он вспомнил момент их прежнего общения, не столь значимый и не столь заметный в его жизни, чтобы помнить все детали, но уже тогда запомнились эти раздражавшие его изысканный вкус очки. Врач вздохнул, справляясь с немедленным желанием расспросить, кто это и откуда она его знает. Пришлось выждать еще одну паузу, прежде чем продолжить диалог.
— Тася, у тебя талант. Скажи, где ты так научилась рисовать? — Задал он вопрос, все еще раздумывая над тем, какую линию поведения надо выстраивать. Пациент становился все более интересным и даже несколько пугавшим. Подобные чувства он испытывал только в своей молодости, когда нарабатывал опыт в психиатрической больнице, в палатах для тех, кого отправили туда по решению суда.
— Сдается мне, что не о моих навыках рисования вы хотите спросить, профессор, — с совсем другой интонацией заметила Таисия.
— Возможно, — задумчиво проговорил Тельницкий, бегло отметив, что чай она так и не допила. Врач был заинтригован как в тот самый раз в начале его практики, когда общался с маньяком, которого наблюдал в лечебнице. Тот тоже был невероятно добродушным и даже милым человеком, до тех пор, пока не попытался разорвать санитару лицо голыми руками.
Быстро взяв себя в руки, как и взяв под контроль мышцы лица, он, строго контролируя интонацию, все же решил продолжить расспрашивать.
— И кто же этот незнакомец?
— Это мой друг. — Совершенно открыто и спокойно заметила Таисия, не сводя с врача взгляда.
— И кто же он, этот твой друг? — Валентин Тихонович опасался услышать конкретный ответ. Это было бы слишком даже для всего его опыта. Возможно, взятая пауза была лишней, и только налаженный контакт с Таисией дал трещину.
— А вы сразу меня обвинять будете! — Громко заявила Таисия, возвращаясь к своему прежнему слишком эмоциональному состоянию, делая выводы прежде, чем сама их понимала. — Может, это вообще лучший друг моего отца, и он меня любит больше всех вас, вместе взятых! Не очень-то это профессионально сразу думать плохо о своих пациентах!
Мысленно Валентин Тихонович выругался. Только он решил, что у них намечается прогресс, как все ушло насмарку. Ситуацию требовалось немедленно спасать, пока дело не дошло до медикаментозного вмешательства.
— Я еще даже ничего не сказал, напротив, я буду очень рад о нем услышать. Статус твоего друга заслужить нелегко, и мне хотелось бы узнать, как он смог это сделать. Возможно, тогда и у меня получится, — ровным голосом сказал Валентин Тихонович, строго контролируя каждое произнесенное слово, чтобы не допустить лишнего.
— Я же сказала, это мой друг, — повторилась Таисия, особенно выделив последнее слово.
— Понятие «друг» слишком абстрактное, чтобы сделать выводы. Чем он заслужил такое звание?
Психиатр видел, что Таисия откровенно наслаждается сложившейся ситуацией. Она явно была куда проницательней, чем дети ее возраста. И хоть он старался не выдавать всю гамму эмоций, охвативших его, но она определенно подловила профессора. Девочка явно была уверена, что выбила его из колеи. Теперь их разговор больше походил на противостояние, где каждый пытался подловить другого и заставить показать настоящие эмоции.
— Ладно, — протянула Таисия, опять забравшись с ногами на кресло, — так и быть, я вам расскажу.
Старик, которому было уже не до мебели, также расположился за столом. Теперь, когда их разделяла толстая дубовая столешница, ситуация еще больше стала напоминать не процесс лечения, а переговоры. Он промокнул лоб одноразовой бумажной салфеткой, упаковку которых он держал на столе для пациентов, напрочь забыв про свой батистовый накрахмаленный платок во внутреннем кармане пиджака. Он был полностью поглощен процессом.
— Так кто он? Неужели и впрямь друг твоего папы?
— Нет, Валентин Тихонович. Я повторяю, это мой лучший друг, — уверенно заявила девочка, сделав акцент на слове «мой». И Тельницкий медленно кивнул в ответ, но вопросительно приподнял бровь, ожидая продолжения. Таисия продолжала: — И я счастлива, что это именно он, вы понимаете? Такое ощущение, что мы с ним знакомы с детства!
Таисию слово наконец-то прорвало, сбив внутренние барьеры замкнутости. Это был определенно прогресс, но совсем не такой, как ожидал профессор. Она говорила без умолку, рассказывая о том, какой он «зачетный» и «обалденный», а психиатр все также молча взирал на нее из-за стола. Он даже стал прикручивать один ус, хоть и не любил это делать, опасаясь, что из-за возраста волосы уже не столь крепки как раньше. А лишаться усов он не собирался.
— Как вы познакомились? — Все-таки решил вклиниться в поток восхищений врач.
— А что, это так важно? — Таисия запнулась и внимательно на него посмотрела.
— Важно все. Однако, если ты не хочешь говорить, то не стоит. Спишем на мое старческое любопытство. Мне просто интересно, где сейчас знакомится молодежь. Ты же знаешь, я затворник. Было что-то необычное в вашем знакомстве?
— Да, было. Я сидела на скамейке, мне тогда было очень тяжело. В тот день моя любимая подруга меня бросила, — принялась вспоминать Таисия, задумчиво подняв взгляд к потолку. Эти ее мысли давались тяжелее, чем прежняя болтовня. — Не помню уже где, если честно, но там я читала «Крестного отца». Классная книга, читали?
Брови Тельницкого, которые только встали на место, снова поползли вверх. Про себя он отметил, что получилась отличная мимическая гимнастика, и завтра он явно помолодеет.
— Конечно читал, но не в твоем возрасте. Вы с ним познакомились из-за книги?
— Да! Он присел и спросил: «Не рано ли тебе читать такую книга?»
Таисия засмеялась совершенно нехарактерным для такого ребенка голосом. Он уже слышал такой смех, только не от ребенка и не в этом кабинете. И от этого осознания у него по спине прошелся неприятный холодок. Даже несмотря на то, что это был всего лишь двенадцатилетний ребенок, ему захотелось, чтобы рядом стоял санитар покрепче.
— Ты, кажется, сказала, что он друг твоего папы? — Прервал он этот неприятный момент.
— Ну да, потом он мне и рассказал об этом... Смотрите! Это он мне подарил, сказал, что волшебный.
Девочка бережно выложила на стол небольшой кулон поразительной детализации. Страшный дракон извивался в форме восьмерки, с остервенением впиваясь в собственный хвост. В жутких костлявых лапках с перепонками крыльев он сжимал по маленькому гладкому шарику. Удивительно было то, что один шар не почернел также, как второй. Весь кулон давно не подвергался чистке и успел потемнеть, но только не второй шар. Его словно отдельно почистили.
Мастерство создателя этой побрякушки было таково, что проработаны даже чешуйки монстра и получилось передать вопросительное выражение глаз рептилии. По ободку кулона шли еще и семь мелких шариков, внутри которых что-то проблескивало. Такого за все свои восемьдесят два года Валентину Тихоновичу видеть не доводилось. При взгляде на кулон старый врач ощутил непонятное чувство, как будто ему предлагали выбор, где оба варианта неправильны. Ему стало страшно. Захотелось смахнуть кулон со стола и спрятаться, лишь бы ушло это жуткое наваждение.
— И как же зовут твоего друга? — Не отрывая взгляда от украшения, выдавил из себя старик.
— Ростислав, можно просто Рося, — влюблённо сказала девочка, улыбнувшись и посмотрев прямо в глаза Валентину Тихоновичу.
В этот момент профессор психиатрии и заслуженный академик Академии Наук Тельницкий Валентин Тихонович был готов отдать все свои регалии, все свои достижения, собранные коллекции и даже счет в банке до последней копейки, лишь бы оказаться где угодно, но только не в этом кабинете и не с этой девочкой в виде собеседника.