Свет Неутешенных

Просто ветер шуршит

Чувство тревоги, которое Синтия обычно испытывала поздним вечером, ушло. Видимо, клацанье садовых ножниц сказалось успокаивающим образом. Забыв о сгущающейся тьме, она сидела на открытой веранде, расслабив тесёмки домашней сорочки, и пила кофе, на этот раз горячий. То и дело среди обстриженных ветвей мелькали угольные волосы садовника, уже не вполне заметные, и светлая шевелюра подмастерья, имя которого, кстати сказать, показалось ей слегка необычным.

- Смотри корни не подрежь, - предупредил садовник, появившись в просвете веток с трубкой в руке. – Тнайт...

- Да, да, мастер Ротерби, - ворчливый голос заставил Синтию помедлить с глотком и улыбнуться, задержав кружку у самых губ. – В принципе, я тут - всё.

- Тогда и на сегодня – всё, - спустя недолгое время Ротерби выбрался на садовую дорожку. – Сорняками у изгороди займёмся потом. Уже почти темно и, что важнее, мошкара налетела.

Только сейчас Синтия взглянула на небо. Её взгляд просочился сквозь голые ветки облепихи, нависшие над верандой, и застыл.

В это время садовник и подмастерье вышли за пределы изгороди, отмахиваясь от невидимых мошек. Синтия вслушивалась в удаляющееся побрякивание торбы с инструментами, пока оно совсем не стихло, а кофе не остыл. Наконец она нашла в себе силы отвести глаза и сделать глоток, который не принёс ей удовольствия, но принёс облегчение.

Вдруг в образовавшейся тишине прозвучал укромный шорох, будто кто-то дышал прямо ей в ухо. Страх усилился. «Просто ветер шуршит...» - Синтия посмотрела на засохшие ветки - они не двигались. Этот шорох тревожил тишину постоянно, он ни на что не походил, но вызывал в ней скрытый ужас и отвращение.

- Сестрёнка, - знакомый голос привёл её в чувства, хотя и не испугал, слишком уж часто она вспоминала старшего брата. Тот стоял в нескольких шагах, страдальчески сощурив глаза. - Я покидаю Лекмерт. Ещё немного, и я лишусь зрения.

Синтия не обернулась.

- Дело только в этом? Однажды ты уже бросил меня... когда устроился в копи. Теперь бросаешь опять. С ним... Ты как будто забыл, что и я от него натерпелась.

- Так почему ты всё ещё тут?

- Он наш отец.

- У нас нет отца. Ни у тебя, ни у меня - никого. Но ты всё равно отказываешься распрощаться с этим кошмаром. Я предлагал тогда и сейчас предлагаю. Я не хочу, чтоб ты оставалась в этом доме. Пусть упивается своим безумием, если хочет. На нас ему плевать.

- Я так не могу... - губы Синтии незримо дрогнули. - Мы потеряли маму.

- Не мы её потеряли - она нас бросила, хоть и по вине этого ублюдка, - Креупци говорил всё так же тихо, режущее жжение в глазах усилилось. - Я помню тот день лучше, чем ты.

Сестра долго молчала; наконец, повернулась, вот только не увидела ничего, кроме темноты.

- Креупци?..

Тайна стражника

- Ты выходил с ним в патруль, так ведь? - Ривлик склонился над убитым, криво полулежащим в корнях невысокой ивы, и отдёрнул край отсыревшего капюшона, сползшего на тощее лицо.

- Шнас... - Нерори поднял факел повыше и сморщился. Глумливый патрульный вперил застывшие зрачки во мрак, его плечи обмякли, верхняя губа задралась, оголив желтоватый ряд зубов. - Он остался на посту, когда я ушёл.

Ривлик обернул голову, но на Нерори не посмотрел, затем опять отвернулся.

- Он не успел вынуть меч... - голос Правой руки прозвучал слишком неотчётливо, он говорил сам с собой. Клинок Шнаса и впрямь только наполовину покинул ножны. Ривлик раскрыл полы изрезанной куртки и оглядел темнеющие раны, испещрившие исхудалый живот. - Ты должен рассказать, Нерори.

- Больше нечего, - стражник напряг слух, но услышал лишь шелест вытянутых листьев ивы. - Я же сказал, я...

- Ты не понял, - Ривлик, наконец, поднялся, ещё более угрюмый, чем всегда. - Ты должен рассказать, как погиб глава Мейнок. Ты боишься. Я вижу, что боишься. Но это не значит, что другие должны умирать. Кто были те головорезы? Не говори, что ты их не видел, я - не поверю. Ты бы не был так напуган. Если они расправились с предводителем городской стражи, значит, они представляют серьёзную опасность для горожан.

- Вы не понимаете... - у Нерори на лбу заблестели капли пота, он утёр их свободной рукой, смахнув капюшон с головы. В этот момент раздался далёкий шелестящий звук. - Чтоб тебя... - стражник затрясся и попятился, опустив факел. - Вы слышали?

- Это просто ветер, - в доказательство своих слов Ривлик задрал голову, стройные ветви ивы больше не двигались. - Мы здесь одни. Кто убил Мейнока, Нерори? Говори, - и опять этот звук. Нерори выронил факел, оставив их лица в ночной темени, и зажал уши ладонями. Ривлик шагнул к испуганнойфигуре и встряхнул её. - Говори, стражник!.. Как он умер?

- Там была эта Собака... - подёргиваясь, как полоумный, Нерори отшатнулся, испуганный собственными словами или воспоминаниями.

- Да, хозяева держали двух собак, - Ривлик свёл тонкие брови. - Могильщик закопал их на пустыре.

Нерори отрицательно завертел головой.

- Они... держали одну.

Отгоняя недоверие, Ривлик поднял еле тлеющий факел с влажной листвы и вновь склонился над телом патрульного. У него в голове коротко разнёсся неприятный детский плач, оставив после себя след тревоги. Он надолго застыл, задумавшись, и чем дольше вглядывался, тем явнее чёрные ранки на животе Шнаса выстраивались в один огромный и уродливый отпечаток, отдалённо напоминающий укус.

Силуэт на тракте

- И всё-таки, кто такая эта Светлая Сестра? - спросил Креупци за нежеланием терпеть тишину ещё хоть сколько-нибудь дольше. Они брели по одинокому большаку, тянущемуся вдоль сосенного подлеска. Ночь выдалась прохладная и безветренная, Глухие ворота растворились в ней ещё час назад. Бернек, освещающий путь своим фонарём, зашуршал складками шарфа, будто ворочаясь во сне. А может, он и правда задремал на ходу.

- Светлая... она... - проповедник с удовольствием зевнул. - Пришла в нашу обитель несколько лет назад. По её словам, она родилась здесь... В Коггвоте, то есть. И, как и наша, её цель - утешать оставленных. Она пролила свет на многие вещи... в которых я... заблуждался.

Креупци не предпринимал никаких попыток скрывать сомнение.

- Иными словами, вы принимаете на веру слова незнакомки. С чего ты вообще взял, что она целительница?

Сонный взгляд Бернека помрачнел.

- Ты слышал о Сырости?

Креупци уставился перед собой, оживляя в памяти струйку побледневшей крови, стекающую из-под бороды Соттака.

- Слышал.

- К нам в святилище приводили Сыростных в надежде, что мы поможем им, - проповедник закутался в накидку посильнее. - Болезненное зрелище. Лекарства для них не было. Его и сейчас нет, насколько я знаю. А молитвы... на моём опыте, не спасают от такого. Но как-то к нам пришёл мужчина. Ему не было и тридцати, кажется, он вообще наткнулся на святилище случайно. Похоже, ему оставалось недолго. Его кожу покрывали незаживающие язвы, кровоточащие белой кровью. Мы пытались помочь ему, но, как ты догадываешься, это были глупые попытки. Под конец он почти перестал говорить. Тогда Светлая Сестра попросила о том, чтобы уединиться с ним. Некоторые подумали, что она хочет доставить умирающему последнее наслаждение. Мы не стали мешать.

- Очень великодушно, - Креупци покривил губы.

- Она вышла из его спальни только под вечер. На следующий день ему стало легче. Его кровь побагровела, а раны медленно зажили. Теперь он носит рясу, как и мы, и молится с нами. Уже несколько месяцев.

- Ты не злись, проповедник, но я что-то не думаю, что это она вылечила его своими женскими ласками, - Креупци остановился и полез в торбу за трубкой. - Может, это и не Сырость была, а что-то другое.

- Неверие - твоё право, - Бернек выудил и свою трубку из-под одежд. - Но, если хочешь знать моё мнение, она - единственная, кто может спасти тебя от слепоты.

У Креупци заныли глаза, впервые после того, как он видел сестру. Неясно, отчего это зависело, и всё же в обществе проповедника боль становилась не такой отчётливой, временами и вовсе проходила, но сейчас она неуклонно усиливалась.

Они уселись на обочине и закурили, вслушиваясь в шуршание сосен за спиной.

- Почему ты не боишься? - Креупци обвёл болезненно замутнённым взглядом серые окрестности. - У тебя даже посоха нет. А если те уродцы нападут?

- Не думаю, что они опасны, - ветерок куда-то пропал, без него ночная тишина показалась неприятной. Бернек отвернулся, казалось, он ждал чего-то. - Я уже давно странствую. Из тех, кого я встречал, они - самые безобидные.

Тревога ещё не успела закрасться, как в глазах у Креупци окончательно помутилось. Охваченный болью, он выронил трубку и, прижав ладони к лицу, издал негромкий стон, но вместо стона ночную тишь прорезал другой звук.

Она стояла на краю подлеска шагах в тридцати. Стояла и ждала их, и её жуткие черты вырисовывались в полумраке. Огромная тощая фигура на первый взгляд напоминала собаку, но у неё не было ни шерсти, ни хвоста, ни ушей на бледной вытянутой голове, а глубоко посаженные глаза без зрачков отливали тусклым немым отблеском.

Спрятав трубку, Бернек задул фонарную свечу и поднялся на ноги. Пасть Собаки раскрылась не более чем на дюйм, сквозь редкие потемневшие зубы просочился шелестящий шёпот, и она рванулась к нему.

В светильнике проповедника сгустилось мерцание, похожее на туманные клочья. Стремительно приближающиеся огоньки тусклых глаз вперились в него. Бернек ударил фонарём по приблизившейся морде - сгусток быстро разросся и вспыхнул, мягко озарив ночь. Существо отбросило в сторону, и оно замерло в тени. Затем надсадно закашлялось, и, опустив голову, изрыгнуло на землю вязкую жидкость.

- Бернек... - тяжело прошептал Креупци. Его напряжённые веки разошлись, боль понемногу ослабевала, хотя зрение до сих пор не вполне ему подчинялось.

Поодаль от него маячили знакомыеочертания проповедника, освещённая мерцанием фонаря. Слева стояла блеклая размытаяфигура - она повернула голову, и в тёмных глазницах стал различим страшный блеск. Креупци потёр глаза и, когда открыл их вновь, силуэт пропал.