Сборник славянских легенд
От лица Анны
Хотя мы оба были медиками — людьми, привыкшими к логике, анализу и анатомическим схемам, — всё, что с нами происходило, давно вышло за пределы научных учебников. Поэтому мы, как два беспокойных студента, за последние дни облазили всю городскую библиотеку в поисках хоть какого-то упоминания о времени, порталах, мистических переходах. Давид спорил с библиотекаршей о существовании секретного раздела с «запрещённой литературой», а я тем временем перечитала больше легенд, чем стихов в школьные годы.
— Если я ещё раз увижу слово «чакра», я выколю себе глаза скальпелем, — бурчал Давид, вытаскивая с полки очередной томик с пожелтевшими страницами.
— Вот бы на это посмотреть.
— Мы же оба заканчивали мединститут, — проворчал он, сдувая пыль с обложки. — Какого чёрта я сейчас держу в руках сборник славянских легенд?
— Почитай для саморазвития, — пробормотала я.
Он хмыкнул, но притих. А потом вытащил из грубой, переплетённой вручную книги какой-то смятый листок.
— Что это? — я наклонилась ближе.
Между страницами старинного фольклорного сборника кто-то когда-то спрятал… детскую раскраску. Рисунок был сделан обычным простым карандашом, уже немного стёрся, но всё ещё было видно: дом, возле него — девочка с ключом в руке. А над домом парила… раскрытая книга. Из неё вылетали какие-то линии — то ли лучи, то ли мысли, то ли слова. Ребёнок подписал:
«Когда вырасту — оставлю книгу.
Когда исчезну — ищите меня дома.»
— Символика кричащая, как для ребёнка, — сказал Давид, держа рисунок. — Прямо как в дешёвом фэнтези.
— А ты, я смотрю, тайком читаешь дешёвое фэнтези?
— Только когда медицинские журналы становятся невыносимо скучными.
Я закатила глаза, но в этом рисунке действительно что-то было. Именно он подтолкнул нас к пониманию.
— Знаешь, если это не знак, то я — медуза Горгона.
— Нет, Анна, даже если бы у тебя были волосы из змей, ты бы всё равно умудрялась заставлять людей с тобой соглашаться. Это талант.
К счастью, как мы потом выяснили у библиотекаря, недавно к ним приходила группа школьников, для которых придумали специальные развлечения: рисование, чтение сказок. Видимо, рисунок действительно оставили случайно.
В ту ночь мы сидели на лавочке у библиотеки. Небо было тёмным, но уже не казалось таким угрожающим.
Я перебирала пальцами связку ключей.
— Знаешь, я думаю, что ключ — это... наследие. Дом. То, что передаётся через поколения. Прошлое, которое можно открыть, но нельзя изменить.
— А книга — это то, что ты оставляешь после себя, — добавил Давид. — Не для себя, для кого-то другого. Послание, которое когда-нибудь кто-то откроет. Особенно если не знает, что будет дальше.
Я посмотрела на него с удивлением.
— Ты сам это придумал или украл с какой-то поэтической открытки?
— Если и украл, то хотя бы с дорогой, — он пожал плечами. — Я же говорил: иногда у меня проскакивает что-то умное.
— И исчезает сразу же, как молния. Надо успевать записывать.
— Слушай, если бы я писал медицинский учебник, ты была бы в отдельной главе. «Виды хирургических аномалий».
Мы оба рассмеялись.
Но в глубине души каждый из нас знал: ключ и книга — действительно прошлое и будущее. И мы, как два межвременных призрака, встретились именно здесь — в узком промежутке между ними.
Вопрос — зачем. Ради какой цели. Ради чего два человека из разных эпох должны были оказаться вместе. А может, ради кого.
Было ещё кое-что. Я догадалась почему книга пропала, когда я переместилась во времени. Это была книга Давида. Я поняла это недавно, когда увидела краем глаза несколько записей, которые уже встречала. Поэтому она и пропала. Но об этом я ему не скажу.
От лица Давида
— Но зачем? — тихо спросила она, не глядя на меня. — Зачем мы оба здесь? Из разных времён, из разных историй?
У меня не было чёткого объяснения. Но было ощущение. Резкое, пронизывающее — как удар током.
— Из-за Лиры, — сказал я. — Мы здесь из-за неё.
— Ты думаешь, всё это — чтобы узнать, как она умерла?
— Нет. Думаю, чтобы понять, почему она умерла. Что именно осталось незавершённым. Что она не успела сказать. Или что мы не успели понять.
— Думаешь, она всё-таки погибла? — спросила она.
— Возможно, — ответил я. — Но не просто так. Иначе время не крутило бы нас, как шестерёнки. Иначе нас бы не столкнуло лбами.
— Я её никогда не знала, — сказала она тихо. — Только слышала мамины обрывки рассказов.
— А я... я просто услышал имя. Из всех, кого мы теряли, о ней вспоминали с какой-то... тревожной нежностью. Будто её крик остался в воздухе.
— И что нам теперь делать? — спросила она, глядя мне прямо в глаза.
Я нарочно наклонился ближе — не резко, а мягко, как тень в ночи — просто чтобы вызвать лёгкий румянец на её щеках. Но Анна, как всегда, держалась так, будто только что вернулась с передовой: невозмутимая, с тем своим «каменным лицом», которое могло бы заставить даже медицинский спирт испариться от смущения.
— Играть свои роли, — прошептал я, остановившись в сантиметрах тридцати от её лица.
И вот тогда, на мгновение — быстрое, как сердцебиение под ладонью — я всё-таки увидел ту самую девичью стеснительность. Едва заметное движение ресниц, тонкое напряжение в челюсти.
Один-ноль, хитрая лисичка.
От лица автора
Следующий месяц Давид и Анна работали слаженно, как хорошо отлаженный механизм. У них была чёткая тактика: Давид, имея доступ к медицинским архивам, просматривал истории пациентов, умерших без идентификации. Иногда он тайком проникал в полицейский участок, чтобы получить доступ к уголовным делам — ведь в будущем он изучал не только медицину. И он не хотел втягивать Анну в это дело. Он боялся за неё. Точнее, боялся её потерять. Как бы там ни было, никто не знал точно, как погибла Лира. Возможно, её кто-то убил — и теперь охотится за Анной. Поэтому он держал её немного в стороне от опасной информации. Точнее, пытался… ведь не только он был хитрым лисом.
Анна же продолжала работать в кафе. Для неё это стало импровизированным «допросным столом»: посетители менялись, а вместе с ними — истории, случайные упоминания, обрывки воспоминаний. Она ловко улавливала каждую ниточку, которая могла привести к разгадке исчезновения Лиры.
Но помимо расследования, Анна проводила много времени с семьёй. Её маленькая мама и бабушка стали для неё тихим центром мира. Она знала: эти моменты — уникальны. Ведь только здесь и только сейчас она могла прикоснуться к их жизни. В её настоящем — они уже лишь воспоминание, тень прошлого. А тут, пока всё ещё возможно, она пекла с ними пироги, слушала сказки, прятала смех в ладонях — и просто была рядом.
Это не имело ничего общего с поисками правды или временными парадоксами. Это было куда проще — и куда важнее. Это была жизнь.
От лица Анны
Вечером, когда на улице уже стелился сизый туман, а из кухонного окна было видно лишь мерцание уличного фонаря, мы сидели втроём: бабушка, Катюша и я. В воздухе витал запах ванили, вишни и чего-то ещё — неуловимого, но уютного. Возможно, это просто был запах дома.
— Ты разбила яйцо с двух сторон, — строго сказала бабушка, наклонившись над тестом. — Так нельзя, счастье вытечет.
— А если оно уже и так утекло? — горько пошутила я.
— Тогда нужно испечь что-нибудь вкусное, чтобы вернулось, — улыбнулась она и поцеловала меня в щёку, оставив там лёгкий след муки.
Катюша сидела на табуретке, свесив ноги и жуя вишню из миски. Щёчки у неё были липкие, глаза блестели — она внимательно слушала бабушкины инструкции, как месить тесто так, «чтобы душа не слиплась». Иногда украдкой смотрела на меня с любопытством, будто хотела что-то спросить, но пока не решалась.
Я просто сидела рядом и вдыхала — не запахи, а само ощущение. Спокойствие. Обычная кухня. Обычная жизнь. Бабушка в фартуке, маленькая мама с вишней между пальцами. Всё такое простое, земное. И в то же время — недосягаемое, потому что сшито из прошлого.
Я на миг зажмурилась, чтобы запомнить эту картину не только умом, но и всем существом. Потому что где-то впереди снова будет ночь, снова будет движение — назад, вперёд, в сторону — кто его знает. Но сейчас, в этот момент, я была дома.
Когда шарлотка испеклась, мы сидели за столом, и бабушка — как всегда — не смогла удержаться.
— А я тебе что говорила? — начала она с лукавым прищуром. — Этот врач, Давид, точно в тебя влюблён.
Я закатила глаза, стараясь не рассмеяться. Она продолжила с непоколебимой логикой:
— Кто ещё каждый день таскается в наш уголок обедать? Под обстрелами! Может, он и медик, но не настолько глуп.
— Может, он просто любит шарлотку, — сказала я равнодушно, будто это действительно всё объясняло.
— Или тебя, — буркнула бабушка и хмыкнула.
Я взглянула на маленькую маму — она уже запачкала нос сахарной пудрой и сейчас пыталась дуть на пирог, пока бабушка не видит. В этот момент мне показалось, что сердце остановилось. Я смотрела на свою маму — ребёнком. Я видела те же глаза, которые когда-то упрекали меня за опоздания, те же руки, которыми она сжимала мне плечи, когда я нуждалась в поддержке . Но сейчас — она ребёнок. И я не могу ей сказать, что знаю, как всё будет. Что не уберегу, не остановлю, не предупрежу. Я могу только быть рядом.
— Ох, девочки мои, — вздохнула бабушка и посмотрела на меня так, будто что-то во мне всё-таки узнала. — Жизнь летит, как поезд. А такие встречи не случаются просто так.
Я почувствовала, как кусок пирога застрял в горле. Они не знают, что я здесь временно. Что они — мой дом, который я уже потеряла в своём времени. И у меня осталось только это: запах корицы, бабушкина улыбка, мамины смешки — и странное чувство, будто я призрак в собственном семейном фотоальбоме.
Я сжала тёплую чашку в ладонях и мысленно прошептала:
«Пусть этот момент продлится чуть дольше. Просто ещё пару минут. Прежде чем снова придётся идти искать ответы.»