Богиня стетоскопа
Она сидела за столом, заполняя бумаги после одной из операций, которые провела накануне. Кардиолог, ещё молодая, слегка уставшая, но с тем огнём в глазах, который не погасли ни ночные дежурства, ни долгие годы учёбы, ни система, что давила к земле. Огонь был не только в глазах - он был в ней. Та ещё девчонка с перцем, как шутили коллеги. Её горячий характер не смог сломать даже советский дефицит - ни бинтов, ни искренности, ни справедливости.
От лица Анны
В кабинет вошла медсестра.
- Анна, вас зовут на совещание, - сообщила она.
- Опять этот Давид будет рассказывать, как правильно мыть руки? - пробурчала я себе под нос.
- Он сказал, что хочет видеть вас в первую очередь.
- Не сомневаюсь в его компетентности по части коллег по хирургическому столу, - с моих губ сорвалась улыбка.
Медсестра округлила глаза.
- Иду я, иду, - вздохнула Анна, поднимаясь из-за стола.
Если быть честной - мне нравилось, как он мыслил. Давид был настоящим специалистом. Иногда казалось, будто он успел где-то в будущем прочитать новейший учебник по кардиологии и вернулся поделиться знаниями. Но одновременно - его самоуверенность, надменная улыбка и эта внутренняя лёгкость выводили меня из себя. Меня жизнь научила серьёзности. Я не могла позволить себе легкомыслия. Потому что за спиной было то, что меняет не только походку, но и тень.
- Матерь божья, идёт наша богиня стетоскопа. Я уж подумал, вы телепортировались в какой-нибудь институт сердечного просветления.
- О, интересно. Это от вас пар идёт или от вашего эго, которое только что запарило потолок?
- Эго - это когда кардиолог заходит в хирургию и начинает учить, как резать. А я скромный: просто сшиваю сердца после ваших остроумных шуточек. Гляжу, вы всё грызёте, аж искры летят. Может, и в горло мне вцепитесь?
- Интересная мысль.
- Тогда зайдите ко мне как-нибудь после работы, я с удовольствием покажу свои слабые места.
Девушка выгнула бровь.
- Осторожно, а то скальпель эти слабые места попортит.
- Да вы прямо как молния.
- Молния не спрашивает, куда ударить.
- Ваше уважение, как дефицитная марля - когда-то было, но сейчас его не видно. А между прочим, это я спас вас на вчерашней операции.
- Спасли? Вы просто успели вовремя, потому что если бы не я - пациент уже бы встречался с Иисусом
- Вы бы и Ленина из гроба вытащили, лишь бы доказать, что вы правы.
- А вы бы при нём ещё анекдот рассказали.
- Это я могу.
Вскоре в кабинет начали собираться другие коллеги. Мы больше не разговаривали. Парень лишь время от времени бросал на меня странные взгляды, будто что-то обдумывая.
От лица автора
До шестнадцати лет она жила с матерью. Та была писательницей, писала о всех тех «прелестях» патриархального мира, о которых на самом деле было опасно говорить вслух. Но несмотря на серьёзность тем, мама хранила для дочери кусочек сказочного мира. Она рассказывала легенду о заколдованном лесу, где собираются души предков. И если потомок потеряется на пути - души будут петь ему сквозь ветер. Надо только уметь слышать.
В 1964 году мать Анны, Катерину, подло убили в собственном доме. За час до того, как в дверь кто-то позвонил, она успела передать дочери ключи от дома и пожелтевшую фотографию. На ней были мама, бабушка Анны и ещё одна девушка - лет двадцати, очень похожая на саму Анну.
- Это твоя тётя и бабушка, - прошептала мама. - Мою маму расстреляли в 1940 году немцы, а сестра Лира исчезла в том же году незадолго до убийства мамы. Она исчезла, и я так и не смогла найти никаких подтверждений её смерти. Найди её, прошу.
Прощание было коротким. Болезненным. Обе чувствовали: больше не увидятся. Мать каким-то образом узнала, что на неё готовится нападение. Знала, что прятаться - бесполезно. Она сделала свой выбор - спасла дочь, пожертвовав собой.
Анна оказалась у родственников отца. Там её не любили. Считали, что отец умер из-за матери - якобы сердце не выдержало постоянных ссор. Он хотел видеть жену «такой, как надо»: домашней, молчаливой, покорной. Мама такой не была.
Позже, когда Анна устроилась в больницу и начала изучать архивы, она узнала правду. Её отец ещё в детстве, во время Второй мировой, получил осколочные ранения при взрыве у магазина. Некоторые осколки остались в теле на всю жизнь. Однажды один из них сдвинулся - сердце остановилось. Но родственники этого не хотели слышать. Им нужна была виноватая. И она у них была.
Тётка отца выдержала девочку всего год. Потом просто отвела её в детдом и оставила. Без объяснений, без жалости. Для них она была лишней.
А мать... мать отдала жизнь ради неё.
Тогда, стоя у окна в сиротском доме, с той самой фотографией в кармане, Анна долго слушала ветер. И верила: если приглядеться - лес покажет путь. А если прислушаться - души предков запоют.
После детдома Анна вернулась в родной город. Это решение зрело давно, но решиться она смогла не сразу. Она не знала, что найдёт там: руины, равнодушие или просто - пустоту. Но, к её удивлению, дом уцелел. Стоял на том же месте, будто время боялось его тронуть. Иногда даже казалось, что он ждал именно её.
Очевидцы, в основном пожилые люди, шептали: видели, как её мать выводили из дома люди в шинелях, с холодными лицами. Советская власть не оставляла шансов тем, кто мыслил свободно. Но в этой истории было нечто необычное. Говорят, через несколько дней после убийства к дому подошёл темноволосый молодой человек. Он выглядел спокойно, почти уверенно. Он что-то тихо сказал советскому охраннику у входа. После этого охрану сняли, и больше никто дом не трогал. А мужчина исчез, как и появился.
Анна пыталась выяснить, кто это. Пересматривала архивы, расспрашивала соседей, даже обращалась в областные службы - всё было напрасно. Единственная догадка, что приходила в голову: возможно, это был родственник того самого врача, который когда-то стал опекуном её матери.
Когда бабушку расстреляли в сороковом, маму взял под опеку городской врач. Человек исключительный - сдержанный, интеллигентный, с невероятным внутренним достоинством. Он дал девочке всё: крышу над головой, образование, заботу. Заметив, что она любит писать - не запрещал, а наоборот, поощрял: приносил книги, тетради. Учил не бояться думать.
На память о нём осталась старая, толстая книга по анатомии. Он сам её писал годами. На первой странице почему-то было стихотворение:
"Я молчу, но мысленно кричу,
Каждый взгляд твой - будто откровение.
Я живу и смертью, и лучом,
Что ведёт в забытые мгновения.
И когда закончится мой день,
Я приду сквозь время - тихим ветром.
Если ты услышишь - не жалей.
Просто вспомни. Просто выйди к свету."
Анна берегла эту книгу как реликвию. Иногда открывала на случайной странице - и каждый раз находила что-то, чего не знала даже она, врач с опытом. Текст был не просто научным - он был живым, с нотами боли, надежды, глубоким пониманием человеческой природы. А тот стих - как щелочка в нечто интимное, не для всех глаз. Кто знает, кому он это писал.
***
От лица Анны
Однажды в больнице случилась суета. Я, как всегда, осталась после смены. Взяла с собой старую книгу по анатомии - ту самую, что осталась от врача-опекуна моей матери. Разворачивала её между анализами, выписками, результатами. Странно, но в ней были вещи, которых я не встречала даже в современных пособиях. Сидела до глубокой ночи - мысли путались с цифрами, сердце не успокаивалось.
Решив отнести пробирки на первый этаж в лабораторию, я спустилась по лестнице, прошла пустой коридор и оставила образцы. Вернулась через несколько минут - и застыла.
Дверь в мой кабинет была открыта.
- Что за чертовщина?
В коридоре сквозняк - ветер завывал, где-то на улице что-то звякнуло. Я осторожно заглянула в кабинет.
Посреди помещения, спиной ко мне, стоял мужчина. Он держал в руках мою книгу. Но дело было не только в этом.
Он был одет... иначе. Как из хроники: длинное чёрное пальто, перчатки, шляпа, отбрасывающая тень на лицо. Стоял неподвижно, будто сошёл со старой фотографии. И в то же время... что-то в нём было знакомое. Далёкое и странное, как запах детства или голос во сне.
- Увлекаетесь анатомией? - твёрдо произнесла я.
Мужчина медленно повернулся. И я застыла.
Передо мной стоял Давид.
Он смотрел на меня не так, как обычно. В его взгляде было что-то хрупкое. Как у ребёнка, который выпустил воздушный шарик - и смотрит, как он ещё немного парит, прежде чем исчезнуть навсегда. Я перевела взгляд на книгу, которую он держал. Моя книга.
Я медленно подошла ближе, протянула руку, чтобы забрать её. Но его пальцы крепко держали обложку. Слишком крепко.
Этот взгляд - не о медицине. Ему была нужна именно эта книга. Не из профессионального интереса - из чего-то более глубокого.
Я сделала ещё шаг и осторожно дотронулась до его щеки. Он не дёрнулся, только глаза стали ещё грустнее. Но этого хватило - его хватка ослабла. В тот же миг я выхватила книгу и побежала. Коридоры загрохотали под моими шагами. Ветер поднялся с новой силой. Он бросился за мной.
Я не останавливалась. Ближе всего был чёрный выход - я выскочила через него, оббежала больницу сбоку и снова вбежала через главный вход, к вахте.
На посту сидела какая-то незнакомая женщина.
- Где охранник?
- Он сегодня не вышел, я замена. Первый раз тут, - пробормотала вахтёрша, слегка удивлённая ночной суматохой.
Я уже хотела объяснить, но в ту же секунду в дверь вбежал мужчина с окровавленным мальчиком на руках. Ребёнку было не больше семи.
- Господи, - закричала вахтёрша. - А врачей-то нет...
- Я врач.
У мальчика - множественные осколочные ранения, живот и грудная клетка в крови. Словно после взрыва.
- Соберите всех медсестёр, кто на дежурстве. Срочно! - скомандовала я, уже оказывая первую помощь.
Вахтёрша несколько секунд стояла как вкопанная, а потом побежала в глубину тёмного коридора.
- Что случилось? - резко спросила я у мужчины.
- Артиллерийский обстрел... у магазина. Родители погибли. Мальчик - единственный, кого удалось вытащить.
- Что? Какая артиллерия?! - Вы о чём?
- 1940 год. Такие у нас реалии...
Я молчала несколько секунд.
- Чёрт подери, - только и прошептала.