Offertorium. Книга 1

Oh Dei, che smania è questa,

che tumulto ho nel cor! 

Palpito, agghiaccio, m'incammino, m'arresto:

ogn'aura, ogn'ombra mi fa tremare<23>.

W.A.Mozart, "La clemenza di Tito", K. 621, atto I, scena 11 (Praga, 1791)

***

Имя: Ролан Луи Монтревель

Дата рождения: 01.07.1982

ЭЭГ (31.08.2009): Нечетко выраженная эпилептиформная активность в правой височной области.

Нейропсихологическое обследование (31.08.2009): IQ 120, память – средняя норма, внимание – средняя норма, эмоциональные нарушения – настроение незначительно снижено, психических отклонений нет.

Диагноз: G40.7 Малые припадки (petit mal) неуточненные без припадков grand mal.

Назначения: карбамазепин 200 мг перорально 2 р./день.

***

Сен-Клу, сентябрь 2009 года

Absence II:

...появляется неожиданно, поздним вечером, без звонка.

- Забыла телефон в отеле, – пытается улыбнуться дрожащими губами. – Можно, я войду?

Сглотнув комок в горле, обнимаю ее за плечи и прижимаю к себе. Из-за приоткрытой двери спальни выглядывает Лилиана в только что натянутом белье.

Вздрагивает.

- Я не вовремя?

Краснея как дурак, стаскиваю с нее пальто и проталкиваю в квартиру.

- Проходи, я сейчас!

Лилиана уже поджидает меня в спальне, сочась ядом.

- Это еще кто такая?

- Моя сестра.

- Правда? Ни капельки не похожа!

Убиваю десять минут на то, чтобы выставить эту идиотку из квартиры. Захлопываю дверь, бегу в гостиную.

Стоит возле окна, обхватив плечи руками, смотрит в пространство невидящим взглядом. Услышав мои шаги, поднимает голову и улыбается одними губами. Улыбаюсь в ответ.

- Хочешь кофе?

Качает головой.

- Лучше налей мне чего-нибудь... – неопределенный жест в сторону бара.

Даже так? Достаю бокалы, наливаю в них коньяк, передаю ей. Вертит бокал в руках, отпивает глоток и ставит на столик. Не любит спиртного и никогда не любила, всегда говорит – горько. Что же случилось сегодня, любовь моя?

- Я тебе помешала?

Машу рукой, показывая, что все это чепуха.

- Хотела позвонить тебе днем, но оставила в номере этот проклятый телефон. – Голос тихий, чуть хрипловатый. И безмерно усталый. – Сегодня давали «Роланда» в Шатле.

- Ну и как? – спрашиваю я.

- Неплохо... В унисонах у струнных, правда, дыра – завтра с утра будем прогонять все заново...

Отвечает механически, почти не глядя на меня. У меня сжимается сердце от нехорошего предчувствия. Не струнные тебя волнуют, Лоренца. Такой испуганной я не видел тебя с тех пор, как тебе исполнилось пятнадцать.

Подхожу к ней, беру за руку.

- Может, расскажешь, что случилось? Это опять из-за него?

Нервно передергивает плечами и вырывает руку.

- Да причем тут он? Хотя, конечно, и он тоже... Господи, я уже ничего не знаю, ничего не знаю! – Поворачивается ко мне, и я с ужасом вижу, что по ее лицу текут слезы. – Знаешь, я, наверное, схожу с ума.

- Не шути так!

- Я не шучу, – она смотрит на меня широко раскрытыми глазами, такими темными, что зрачок не отличить от радужной оболочки, и тихо повторяет: – Я не шучу, Ролан.

Я смотрю на нее и с трудом сдерживаюсь. Успокойся, говорю я себе, успокойся, дело, конечно, в этой проклятой скотине, в ком же еще. Сейчас я успокою ее и отправлюсь в Лион, в Швейцарию или к черту на рога – где там обитает этот ублюдок... И раз и навсегда отучу его приближаться к моей сестре. Моей родной сестре.

Поднимаюсь, беру ее за плечи и силой усаживаю в кресло. Сую в руки бокал. Она смотрит на него непонимающим взглядом, потом спохватывается и выпивает коньяк – залпом. Я ободряюще киваю. Она криво улыбается, сбрасывает туфли и устраивается в кресле с ногами. Зажмуривается – старая детская привычка – и начинает говорить тихим, сбивчивым шепотом:

- Знаешь, со мной и вправду что-то не в порядке, это какая-то паранойя... Он не подходит ко мне, не говорит со мной, но каждый раз я знаю: вот он в фойе, вот он в зале, каждый раз я могу точно сказать, в какой части зала он сидит... Меня это просто парализует. Иду между пюпитрами и чувствую, что ноги не гнутся – каждый раз боюсь, что упаду. Постоянно тянет обернуться, но не могу себя заставить. Знаю, что он там.

- Ты его видела?

Кивает.

- Здесь или в Вене?

- И в Вене, и здесь. Он приходил сегодня на «Роланда»... – перехватывает мой взгляд и грустно усмехается. – Он действительно там был. Можешь мне поверить.

Вот и отлично. Значит, ехать в Лион не придется. Я поднимаюсь с кресла.

- Знаешь, где он остановился?

- Поедешь разбираться? – поднимает на меня глаза. – Сядь. Ты еще всего не знаешь.

У меня внутри все холодеет. Чего же еще я не знаю? Что еще ты хочешь мне рассказать, Лоренца?

- Думаю, на самом деле он здесь ни при чем. – Она снова устало прикрывает глаза и обхватывает колени руками. – Просто я действительно сумасшедшая. В самом деле.

- Брось, – не выдерживаю я. – Он расстроил тебе нервы, напугал тебя...

- Не перебивай меня, пожалуйста, – тихо просит она. – Я и без того не знаю, как об этом рассказать. Знаешь, со мной в последнее время происходят очень странные вещи. Прихожу куда-нибудь и вдруг понимаю, что не помню, как я здесь очутилась и зачем вообще сюда пришла... Иногда и вовсе не могу понять, где я была целый день, что делала... Словно память отшибло.

Я чувствую, что меня прошибает холодный пот. Этого не может быть. Просто не может быть.

- Сегодня вечером был прием по поводу «Роланда» – я не хотела идти, меня уговорили... Последнее, что помню – стоим вместе с Лераком, болтаем о какой-то чепухе. А потом вдруг будто просыпаюсь – оказывается, я иду по улице, уже совсем темно, и квартал какой-то незнакомый, ни разу в жизни там не была... Нашла какое-то кафе, села за столик и полчаса там сидела: пыталась сообразить, что я здесь делаю. А потом поймала такси и поехала к тебе.

- Ты что-нибудь пила на этой вашей... вечеринке?

Невесело усмехается.

- Минеральную воду – я ведь тебе не Кучерявый... Да не в воде дело. Я даже снотворного уже месяц не пью – и без того постоянно спать хочется... Что мне делать, Ролан? Я действительно сумасшедшая?

Делаю глубокий вдох. Наклоняюсь к ней, убираю волосы с лица.

- Успокойся. Ты не сумасшедшая.

- Тогда что это со мной творится?

- Ничего особенного. – Присаживаюсь на подлокотник кресла и крепко обнимаю ее за дрожащие плечи. – Ровным счетом ничего. Думаю, твой «Роланд» тебе слишком дорого обошелся. Сколько ты спишь в сутки? Часа два? Три?

- Не помню... – Она поднимает на меня удивленный взгляд. – Честное слово, не помню...

Я вслушиваюсь в ее растерянные интонации и понимаю, что свою первую битву я уже выиграл. Она мне верит – всегда верила. Время повернуло вспять, и сейчас она снова ждет, что я скажу ей, что все будет хорошо, что в темной комнате нет чудовищ и что никто никогда не умрет. И я ей это скажу.

- Тогда чего же ты хочешь? – ласково спрашиваю ее. – Странно, что ты вообще еще хоть что-то соображаешь. Послушай, если так будет продолжаться, ты скоро свалишься прямо в своей оркестровой яме. Тебе просто нужно отдохнуть, вот и все.

- Ты в самом деле так думаешь?

В ее голосе смесь страха и надежды. Я с трудом удерживаюсь, чтобы не вздохнуть от облегчения.

- Конечно. Можешь сходить к врачу, но, думаю, он скажет тебе то же самое. А еще лучше брось все хотя бы на пару недель и отдохни. Хочешь, поедем со мной на Мальту? У меня там съемки через неделю.

- Ну что ты, – она слабо улыбается, – какая может быть Мальта – у меня ведь еще контракт в Вене...

- К черту твою Вену! Она того не стоит!

- Как это не стоит?! – Она в оживлении поворачивается ко мне. – Ты не понимаешь, это же самое большое везение в моей жизни! Мне двадцать два года: если бы Ясуда меня тогда не заметил, я бы еще лет десять ассистировала где-нибудь в провинции! Мне и без того бог весть сколько еще придется доказывать, что я чего-то стою, а ты предлагаешь все бросить?

Я смотрю на нее и улыбаюсь. Спорь, Лоренца, спорь со мной сколько хочешь, сердись, кричи на меня – все что угодно, только не смотри на меня больше так обреченно. Ты злишься – значит, ты мне веришь.

- И не смей так улыбаться! Это моя работа, это моя жизнь, это все, что я умею! Ты просто не хочешь этого понять!

- Конечно, конечно. – Я аккуратно беру ее за плечи и усаживаю назад в кресло. – Ты у нас умница, а я бесчувственная и ничего не понимающая скотина. Совершенно с тобой согласен.

- Вот только не надо врать, ты-то как раз всегда все понимаешь... – Она откидывается на спинку кресла и закрывает глаза. – Лучше налей мне еще этого пойла.

- Как скажете, маэстро.

Я послушно наполняю бокал. Лоренца морщится.

- Ну что за гадость... И почему это спиртное всегда такое невкусное?

- Зато полезное, – нравоучительным тоном говорю я. – Особенно для юных карьеристок, которые загнали себя до такой степени, что перестают соображать, где находятся и что делают.

- Верно... – она кивает и отдает мне пустой бокал. Затем снова устраивается в кресле с ногами и обхватывает руками колени. – Что-то мне холодно...

- Подожди, я принесу тебе плед.

- Не надо. Ты в самом деле думаешь, это просто переутомление?

- Разве я когда-нибудь тебя обманывал?

- Нет, никогда... Знаешь, может быть, ты и прав. У меня еще два вечера в Париже, потом будет перерыв, пока не начнем репетировать «Похищение»... Я, пожалуй, отдохну. Может быть, потом прилечу к тебе на Мальту...

- Вот и молодец.

- Спать хочется... – она жалобно улыбается, не раскрывая глаз. – Это все твой коньяк, наверное. Что если я усну тут у тебя, прямо в кресле?

- Это будет самый разумный поступок в твоей жизни. Вот только не надо спать прямо в кресле: пойдем, я тебя уложу.

- Не хочу, мне и здесь хорошо... – бормочет она. – Только ты никуда не уходи, ладно?

- Не уйду. Только схожу за пледом и сразу вернусь.

Когда я возвращаюсь, она уже спит, уронив голову на подлокотник кресла. Всегда засыпает мгновенно, будто кто-то поворачивает внутри нее выключатель. Осторожно, чтобы не разбудить, переношу ее на диван и укрываю пледом. Лицо у нее во сне печальное и спокойное, как у наплакавшегося ребенка. Долго смотрю на нее и думаю, до чего же она похожа на Джулиано. И на меня самого.

Выключаю свет и выхожу на балкон, стараясь, чтобы не скрипнула дверь. Сырой осенний воздух бьет в лицо. Проклятый город. Ненавижу его, ненавижу эту промозглую осень, ненавижу туман, нависающий над домами, как пленка на мертвом птичьем глазу... Дядя Марко сделал из меня итальянца; моя настоящая родина – Рим, и больше всего на свете я хотел бы туда вернуться, но что толку возвращаться, если прошлого все равно не вернешь.

Что я мог ей сказать? Что ее дед закончил в психиатрической клинике, перерезав себе горло осколком стекла? Что один ее брат страдает припадками неконтролируемой ярости, а второй живет на антиконвульсантах и героине? Что порченая кровь этого семейства рано или поздно разрушит ее сознание, как уже разрушает мое?

Впрочем, может быть, я ошибаюсь. Дай-то бог, чтобы я ошибся. Я ведь не врач, не ученый мозголом с медицинским дипломом – кто я такой, чтобы ставить ей диагноз? Я лгал ей, я нес чепуху об усталости и переутомлении – но кто поручится, что это не так на самом деле? Она на грани нервного истощения: это я понял сразу же, как только увидел ее на пороге своей квартиры. Чертов «Роланд» (Роланд – надо же...) был ее золотой мечтой, она работала днями и ночами, разрываясь между Веной и Парижем, и в конце концов ее мозг отказался выдерживать такие перегрузки. Прибавим к этому волнение перед премьерой – и этого сукиного сына, который никак не может оставить ее в покое...

Всему можно найти разумное объяснение. Она не помнит, что делала сегодня после разговора с Лераком, – я позвоню ему и выясню. Мы с ним неплохо знакомы: славный парень, не дурак развлечься. Часы на телефоне показывают половину третьего – думаю, есть немалый шанс, что он еще не улегся спать.

Я не ошибся: через несколько гудков Лерак поднимает трубку.

- Это Монтревель. Прости, что беспокою. Не спишь?

- Идиотский вопрос, – бодро отвечает он. – А если бы и спал? Можешь, кстати, не представляться – я тебя узнал. У меня профессиональная слуховая память.

Это правда: у всей этой компании чуткий слух, они хорошо разбираются в интонациях – даже слишком хорошо. Вовремя об этом вспомнив, я спрашиваю нарочито равнодушным голосом:

- Ты, случаем, не знаешь, куда подевалась моя сестрица? Мы договорились встретиться после приема, но трубку она не берет.

- Лоренца? Понятия не имею... – пауза. – Погоди, она сегодня жаловалась на мигрень или что-то в этом роде... Точно! Я еще пытался найти ей аспирин, но ты же понимаешь, что на этих долбанных фуршетах можно раздобыть только выпивку – да и то обычно паршивую... А в чем дело? Что-нибудь случилось?

- Да нет, что там могло случиться! – поспешно отвечаю я. – Я просто хотел узнать: ты не помнишь, после приема она собиралась вернуться в отель или поехала куда-нибудь еще?

- Вот, ей-богу, не помню, – в голосе Лерака звучит искреннее сожаление. – Понимаешь, я сегодня три часа подряд кукарекал, словно какой-нибудь паршивый кастрат, а после такого даже мать родную не сразу вспомнишь. Так что извини, дружище, тут я тебе не помощник. Кстати, мог бы прийти и послушать – все-таки тезка...

- Спасибо, как-нибудь в другой раз. Еще один вопрос...

- Валяй! – великодушно разрешает Лерак.

- Ты знаешь Сомини?

- Сомини? А, полицейская шишка... Да, знаю. Он был сегодня на приеме.

Значит, он там был. Стараясь сохранять спокойствие, спрашиваю самым естественным тоном:

- А он-то что там забыл?

- А черт их разберет, зачем они все таскаются на эти сборища! – Лерак фыркает. – Знаешь, если бы этот хренов прием не закатывали в нашу честь, ноги бы моей там не было – тоска смертная... Стой! Хорошо, что напомнил: кажется, с ним она и уехала.

- Кто?

- Кто, кто – ну не я же! Лоренца. Я их видел, они стояли и разговаривали. Довольно долго. Потом меня зацепила девица из «Фигаро», и я упустил их из виду... Господи, я такого ей наплел – чует мое сердце, разнесут меня завтра в этом «Фигаро», так что и костей не останется...

- Они не ссорились? – перебиваю его я.

- Кто? А, Лоренца с Сомини? Да почем я знаю? Но вряд ли. Скорее, наоборот. Уж несчастной она, во всяком случае, не выглядела, – Лерак усмехается. – У них же роман, если ты не в курсе.

- Я в курсе... – автоматически отвечаю я. – Ладно, спасибо. Перезвоню ей завтра.

Лерак еще пытается о чем-то меня спросить, но я вешаю трубку.

В комнате тихо и темно. Лоренца спит, уткнувшись лицом в подушку. Она сегодня с ним виделась. Но мне об этом не сказала. Потому что не помнила или просто не захотела рассказывать? Впрочем, какая разница... Зная, что мне это не понравится, или по какой-то другой причине, она от меня это скрыла. Или просто солгала. Провалы в памяти – не самая оригинальная идея, зато уж опровергнуть такое объяснение нелегко...

Внезапно меня передергивает от отвращения к самому себе. Монтревель, ты психопат: ее трясло от ужаса, она прибежала к тебе, потому что ей некуда больше было идти, а ты подозреваешь ее черт знает в чем! К тому же тебе ли не знать: лгать она не любит и не умеет. Реши она и в самом деле остаться с этим Сомини, она бы заявила об этом прямо, как всегда – не считаясь ни с чьими чувствами.

Однако вернемся к сегодняшнему вечеру. Во время приема они разговаривали, и разговаривали мирно. Несчастной она не выглядела, как выразился Лерак. Они уехали вместе... Что за безумная выходка, Лоренца! Откуда такая непоследовательность? Чем же он тебя так приворожил, что он тебе подсыпал, чем пригрозил, чтобы ты, после всего, что между вами было, могла с ним уехать? Действительно ли ты ничего не помнишь или ты просто его защищаешь – по каким-то причинам, о которых не хочешь мне рассказать?

Кретин. С таким же успехом она может защищать не его, а тебя. Если предположить, что он действительно что-то ей сделал, как бы ты поступил, узнав об этом? Она спасает тебя от неприятностей, ей не хочется видеть своего рыцаря Роланда на скамье подсудимых. Она пытается что-то скрыть, она напугана, она ждет от тебя помощи, но не хочет жертвовать твоей пустой башкой, потому что привязана к тебе с детства, потому что не знает, что ты из себя представляешь на самом деле...

Нет, я действительно сумасшедший. Я строю здание на песке. На чем я основываюсь – на словах Лерака? Он видел их мельком, издали, он знать не знает, о чем они разговаривали, – да и знать не хочет, потому что его, как и всю их оперную братию, не интересует ничего, кроме его собственной персоны и его собственных дел. Он даже не уверен, на самом ли деле они уехали вместе: журналистка из «Фигаро» полностью завладела всем его вниманием, взорвись в этот момент в зале бомба – он бы и ухом не повел. У Лоренцы разболелась голова: самое естественное, что можно сделать в таком состоянии, – уйти с этого шумного сборища, и она ушла. Даже если она и встретила там Сомини – что с того? Не могла же она, в самом деле, плюнуть ему в лицо – на глазах у всего этого сонмища репортеров и театральных сплетников. В этих тусовках принято улыбаться тем, кому нормальные люди просто не подали бы руки... Она ушла с приема, но что было потом?

Она не помнит. Что-то настолько напугало или расстроило ее, что в какой-то момент она перестала понимать, где находится. Что бы это ни было – усталость, перенапряжение или то, другое, – оно терзает ее уже давно. Мои абсансы длятся не больше пяти секунд, ее – несколько часов. Если это болезнь, то она зашла уже слишком далеко. Что же будет дальше?

Завтра я отправлю ее к врачу. Скажу, что ради ее собственного спокойствия ей стоит провериться. Подлечить нервы. Пройти чертов курс психотерапии или еще что-нибудь в таком духе. Я сумею ее убедить – в конце концов, все ее коллеги регулярно бегают по мозгоправам. Если понадобится, я останусь в Париже столько, сколько будет нужно, или поеду с ней в Вену. С врачом я поговорю сам. И если окажется, что я ошибаюсь, это будет самый счастливый день в моей жизни.

За окном начинает светать. Серый рассвет, жидкий, как кисель, просачивается в комнату. Я осторожно опускаю жалюзи и усаживаюсь в кресло. Лоренца спит все таким же спокойным сном, не шевелясь и не бормоча во сне, как это часто с ней бывало раньше. Черные волосы рассыпались по подушке, и в их обрамлении лицо кажется белым, как снег. Я смотрю на нее и думаю, что отдал бы все, лишь бы вернуться на пятнадцать лет назад, когда все было так просто и так ясно.

Почему ты выросла, Лоренца? Почему вырос я?

***

Примечания

<23>. О боги, какое смятение,

какая тревога охватила мое сердце!

Горю и леденею, делаю шаг и отступаю,

любой шорох, любая тень ввергают меня в трепет.