IV
Максим стал злой и дёрганый, и его жёсткий острый профиль стал ещё жёстче и острее. Я вела себя с ним, как обычно, чтобы не дать повода вылить потоком то едкое и скорбное, которое он держал в себе. По моей просьбе он принёс Аниксу несколько пакетов старой одежды - вкусу Максима я доверяла, и даже самая дряхлая его вещь была произведением искусства, - а после продолжил опустошать бутылку за бутылкой на моём подоконнике. Он мог пить литрами, но не пьянел, по крайней мере, я не замечала в нём изменений. Возможно, я просто ни разу не видела его трезвым. Вскоре он слился с тучами за окном, такой же серый и угрюмый, и я забыла про него. Захотелось позвонить Дине и поделиться с ней своей радостью - а она бы порадовалась, как полагается хорошей и глупенькой сестре, всему, чему порадуюсь я, - но я решила не торопить события. Пока что нас с Максимом Аниксу было достаточно, даже многовато.
Я села позади моего ангела и принялась расчёсывать его волосы гребнем, хотя они были гладкими, как шёлк, и не спутывались. Мне нравился сам процесс, нравилось рассекать эти струящиеся золотые ленты на ленты потоньше, и истинное чувство власти наполняло меня до краёв, когда Аникс в такт движению гребня чуть запрокидывал голову и выгибал спину. Что ж, Захар, вы были правы: теперь, когда он, монументальный и далёкий, спустился с пьедестала в мои объятия и стал в них податливым и мягким, я нахожу себя богом.
- Как тебя зовут? - спросил Аникс, положив затылок мне на плечо.
- Нина, - сказала я.
Он смолк ненадолго, затем приподнялся и повернулся ко мне.
- Ты сделала меня своими руками? Из порошка в тех мешках? - он кивком указал на них.
- Да.
- Зачем?
В его вопросе было лишь чистое любопытство, без отголоска разочарования или пресыщения, всё-таки слишком мало он прожил, чтобы столкнуться с экзистенциальным кризисом. Тем не менее, ответить честно на его вопрос оказалось трудно. Зачем? Чтобы любоваться? Не только. Чтобы обладать чем-то прекрасным? Звучит слишком по-собственнически. Чтобы превозмочь саму себя в мастерстве? Эгоистично и бездушно. Честный, полный ответ был бы такой: малейшее уродство в мужчине, в душе или в теле, легко выветривало мою влюблённость, так что я перестала грезить о свиданиях, поцелуях и смене фамилии, смирившись с тем, что неизбежно разочаруюсь в любом кавалере спустя пару недель ухаживаний, и вместо этого стала грезить о тебе; я создала тебя из-за гордости - я не могла согласиться на меньшее, чем совершенство, - из-за скуки - без розовых очков влюбленности смотреть на серый и пресный мир быстро надоедает, - и, наконец, из-за безразличия к винтикам в своей голове - пусть даже я потеряю рассудок, нестрашно, в этой голове и так спасать нечего.
- Затем, что отец её мало любил, вот и компенсирует, - буркнул Максим, и я знала, что он закатил глаза.
Обычно Максим был забавным, добродушным парнем и вызывал только умиление и капельку жалости, но иногда, как, например, сейчас, в нём просыпался мерзкий циник, и тогда терпеть его становилось невозможно.
- Не порть настроение, - бросила я ему. - Ты либо сиди тихонько, чтобы я не видела твоей грустной рожи, либо ступай с богом.
Уходить он почему-то не хотел. Помолчав ещё немного, он вздохнул и сказал:
- Ну и что ты планируешь с ним делать?
Аникс медленно перевёл взгляд на него, затем снова на меня.
- Он будет жить здесь, - сказала я и продолжила расчёсывать волосы Аникса. - Никому ни слова об этом, разумеется.
- И как долго он будет здесь жить? - Максим почти усмехнулся. - Ты такая чудная, - его голос слегка дрогнул от злости. - У него ни документов, ни семьи, ничего. Его жизнь полностью зависит от тебя, он как ребёнок. Я не понимаю, как ты можешь сидеть и хихикать. Ты даже не знаешь, кто он, - произнёс он чуть ниже и посмотрел на Аникса так, будто в этом невинном юноше, который едва белый свет увидел, затаился сам Сатана. - Чертовщина какая-то. Чертовщина и глупость.
Чертовщина - безусловно, глупость - ни капли. Я не была наивна, я была хуже, чем Максим воображал меня в своей голове. С точки зрения морали я собиралась стать ужасно жестокой, но, свободная от терзаний совести, я была свободной и от обязательств перед моим созданием. Меня не волновали ни его документы, ни его место в обществе, ни его собственные желания. Собственных желаний у него быть не могло. Мои желания - его желания. Моя воля - его воля. Я не беспокоилась, что стану плохой матерью, и не хотела, чтобы он видел во мне мать. Я стояла в тени, наблюдая за небесной птицей в штукатуренных стенах, кормила её и гладила её нежные перья. Эта птица никогда не выпорхнет из гнезда. Она только моя. Она создана для того, чтобы смотреть на меня одну и любить меня так, как люди любить разучились. Я выпью любовь Аникса из чистых, прозрачных слёз, и тогда чёрная корка моей души треснет и наружу пробьётся лучик света. Пока молится на тебя хоть одно безгрешное создание, ты будешь жить.