_1
SUI:(-$)sh m2099.sh
<Start NewWorld
HelloWorld!
Большой Брат следит за тобой, говорит плакат со стены. OBEY, требует другой, с потолка. Бесчисленные рисунки и фотографии глаз, за которыми не видно облезлых, довоенных еще обоев с мерзотными розовыми цветочками. До Лоза тут жила пожилая пара, потом (после смерти несчастных) квартира перешла в статус «живите, кто хотите», и только после этого Витька Лозицкий нашел своего Ватсона и чуть ли не силком заставил его снимать жилье вскладчину. Несколько плакатов с глазами здесь уже висели, когда Лоз сюда въехал, так что он просто решил продолжить традицию. Тем более, что уж очень гадкие были эти цветочки.
А вот покрывальце с кисточками он оставил. А еще кошку прежних хозяев. Клички животного он не знал, так что назвал по-своему — Лилит. Или просто Лилька. Так вот Лилька дура была та еще — гладить себя не давала, не мурчала, даже не мяукала толком, зато жрала как не в себя и безбожно драла диван. За что Лоз ее любил, так это за ее привычку в особо жаркие дни валяться у него на груди или коленках. Он знал, что животное просто играет с его чувствами, потому что у него всегда холодное тело, но так хотелось верить, что у них все взаимно.
В комнату Юлика, соседа Вити, Лиля не ходила, потому что он ей нравился еще меньше, чем Лоз — не кормил и не давал драть когти о свое лежбище (вот нехороший человек, а). Тут Витька с ней был не согласен и все повторял, что Кравчик—то на самом деле классный парень, просто у него кошки нормальной не было, но Лилька была непреклонна. Раз оскорбивший ее в лучших чувствах «человек» навсегда становился персоной нон-грата.
Кравчик Юлий всегда возвращался затемно, за исключением очень редких случаев, как сегодня. И возвращался он на взводе, как будто за ним ФСБ следила денно и нощно. Хрен его знает, на самом деле, может, и следила. Не зря же он лицензию просрал в свое время, руки-то у него остались. Многие, как Кравчик, подрабатывали незаконно, когда государство их отфутболивало и швыряло на дно общества. А что еще делать при таком-то режиме и такой-то власти?
Сам Лозицкий не осуждал своего мелкокалиберного друга. Даже ругал за паранойю и излишнюю скрытность. Всем насрать на тебя и твои операции, бро, говорил он, спускаясь за пивом в подвал, где добрый доктор кромсал своих пациентов на тряпочки. Юлик дергался, трясся как чихуа-хуа и матерился в маску, чем до колик смешил своего соседа. Иногда Витька спускался только затем, чтобы опять посмотреть на это зрелище.
Кравчик все время приносил какие-то ништяки со своих вылазок. Чаще всего — синтетические органы или запчасти к бионическим протезам, которые сам Лозицкий достать не мог. В этом пугливому доктору цены не было, Лоз каждый раз тискал его как плюшевого и нахваливал на все лады. Юлик психовал и снова смешно матерился.
Зачем куда-то вылезать из дома, будь он даже таким неуютным на первый взгляд, когда за металлическими ставнями, кои в некоторых местах подъела коррозия, вечные над московскими небоскребами облака сгущались в плотные, почти черные тучи? «Метео-Родина» обещала к вечеру сильный ливень и северо-западный ветер 15 м/с.
Отличная погода для того, чтобы Кравчик вышел за «товаром».
***
Эмблема службы доставки еды — неплохая идея для того, чтобы замаскировать нелегальные транзакции механическими органами в районах низшего класса. Даже если проходить мимо простых сканеров, больше рассованных в районах класса выше, например, «Бэ» класса, то даже тогда никто ничего не заметит — прочная глушилка в виде тонкой сетки, вшитой в стенки этой самой сумки, отведет сигнал.
Десять, девять, восемь, семь, шесть, мелькают еще шесть пролетов этажей, что мельтешат за мутным стеклопластиком, пока лифт неторопливо везет преследуемого паранойей Кравчика вниз. В моменты страха и волнения кажется, что кровь в венах начинает шевелиться, но, как уверяет себя молодой специалист, это психосоматическое и надуманное — у инфицированных, как он, такого не может происходить во время перманентного состояния голода. А он, как обычно, голоден.
Выбежав, наконец, на свежий (если считать примесь гари и легкий шлейф тлеющих от времени и влаги отходов, за относительную «свежесть») воздух, небольшого роста «человек» оборачивается. Из окна многоэтажной панельки, аккуратно отодвинув полотно тяжелой полиэтиленовой портьеры, за ним наблюдал Человек, к которому он только что заходил в гости. Юлий отворачивается, прибавляет шаг, удаляясь прочь от жилого дома дилера. Наплечная сумка бьется о бедро, и приходится наклонить корпус, чтобы она дубасила по нему не так сильно. Позади грохочут и скрежещут механические отходы (машины, устройства, прочий хлам) — вся жесть оседает на этом кладбище для техники.
Очень хороший друг Кравчика не за бесплатно оставляет некоторым людям, не имеющими шанса легальным способом достать имплант, или же запчасть к своему организму/устройству, надежду в виде списанных железяк. Сейчас в тяжелой сумке, обмотанные и запечатанные в стерильный бокс, лежали 3 механических глаза и целый моток искусственных кишок.
У Кравчика не может повыситься давление от эмоций — его пульс остается ровным, как у любого инфицированного, глаза такие же безжизненные и заспанные, как у миллионов, а губы, как обычно, искусаны изнутри постоянно зудящими голодом зубами — его невысокая фигура не вызывает подозрения ни у кого, даже у патрульных на улице, чинно и важно проходящих мимо. Юлий лишь бросает флегматичный взгляд на обвешанный различными орудиями физического воздействия на граждан пояс одного из них. Дождливая непогода прячет одного из миллионов, скрывая его за углом одного из жилых домов и уводя от плотной застройки враждебных небоскребов района класса «Бэ» все дальше в глубокие подземные переходы на север Москвы.
От трущоб класса «Цэ» несет родным фильтратом, тухлятиной, ржавчиной и уличным «освежителем улиц», рассыпанного ядовито—голубыми гранулированными крошками по заасфальтированной лет 15 назад земле. Кравчик скидывает с головы капюшон и открывает тяжелую дверь в родное пристанище, опять смотрит на свисающий с потолка воздушный фильтр, потом скользит взглядом по плавно мерцающим голограммам на стенах коридора. За стойкой ресепшена за стеклом сидит мужчина — он не обращает внимания на гостя, потому как именно этот гость ходит мимо него уже два года как. Впрочем, это не мешает Кравчику из вежливости поздороваться с местным вахтером.
Не взаимно.
— Ну и ладно, — тихо проговаривает Юлий под нос и выходит во внутренний двор, не глядя вокруг себя, сразу же ныряет на лестничную клетку, а далее влетает на лестницу, чуть не столкнувшись с престарелой жительницей, с пожизненной маской вентиляции легких на лице. Вжавшись в стену своим небольшим тельцем, он пропускает пенсионерку спуститься по ступеням, с усилием проигнорировав взгляд истинной расистки.
Чертовы вампиры, да, бабуля?
Если бы эта старая карга не была такой сукой, Юлий бы нашел способ уговорить ее на имплантирование системы вентиляции легких с расходами лишь на сопутствующие материалы, чисто войдя в положение пенсионера и почетного донора, но... бабушка была еще и с принципами помимо скверного характера. С принципами «чистоты плоти».
Прежде чем дойти до своей двери, Кравчик давит под ногой использованный пакет из вскрытых жидких обедов и чертыхается, вытирая подошву ботинка от этой липкой жижи о ножку ничейного стула, стоящего в коридорном углу.
***
Кравчик Юлий Викторович, Лозицкий Виктор Андреевич, квартира №207.
— Это не моя вина, что они живут, как свиньи, — думает вслух Юлий, тщательно натирая мылом руки в ванной комнате, — два года, — мыло щиплет на легких царапинах, но это даже приятно, — два гребаных года в этой дыре... Виктор, если ты вдруг решил вспомнить, как на самом деле пахнет реальность, прошу — не делай этого! Не включай рецепторы! — уже повышает голос, чтобы его собеседник, который находится в своей комнате, его точно услышал. В ответ сосед глухо стукнул механизированной рукой по стене. Повезло же ему, на 87% железному, держать собственные программируемые рецепторы под контролем!
Рот Лозицкого был занят сигаретой, на груди посапывала Лилька, лишних движений делать не хотелось. Деликатно постучавшись, в комнату вошел Юлик. Кошка подняла голову, учуяв недруга, смерила его презрительным взглядом и ушла в окно — грациозно и гордо, как элитная девочка по вызову. Лоз сел и драматично, с негромким «ж—ж—ж» в железном суставе протянул руку ей вслед. Впрочем, горевать по даме сердца было некогда — Юлий уже выкладывал на захламленный стол свою добычу. Расстегнул сумку, выложил пластиковые, фольгированные боксы: первый, второй; затем черный полиэтиленовый мешок — тяжелый, зараза.
— Проверяй, — он упирает руки в бока, поднимая голову на каланчу-соседа над ним соседа. Еще немного и тот будет царапать макушкой потолки этой Богом забытой дыры. Диван облегченно скрипнул. Лениво одернув майку, киборг встал за спиной доктора Кравчика и смотрел на добытое с выражением брезгливости — если живое выпотрошенное тело на операционном столе у него не вызывало ничего, кроме аппетита, то серая жижа, в которой хранились синтетические органы, была откровенно мерзкой. В лотках, к счастью, оказались надежно упакованные механические глаза («кукольные», как их звали протезисты). Зато в пакете — кишки. Судя по объему, человека на два с половиной хватит.
— Глаза — зашибись, а это—то нахрена? — Лоз выудил из упаковки резиновые перчатки и не без отвращения запустил руки в пакет, доставая орган на свет божий, — я могу вшить внутрь лампочек, повесим на елку на Новый год, хочешь? Ы—ы—ы, — оскалив зубы, Лозицкий мазнул перепачканным в консерванте пальцем по щеке Кравчика. Чувство юмора у него всегда было так себе.
— Ты, это, не запачкай мне их, — вяло отреагировал вампир, и его блеклые, тусклые зрачки оторвались от созерцания копошащихся в склизкой, блеклой и тусклой жиже пальцев киборга. Они переместились на довольное лицо соседа. А потом и на его шею, не механическую, а вполне себе живую, в которой ещё пролегал урезанный, укороченный, но от этого не менее настоящий и питательный круг кровообращения.
Кравчик стремительно смывается на кухню с твердым намерением заглушить голод. Он давно не употребляет слово «поесть» в данном контексте. Тело все равно ведет себя иначе, будучи пораженным V—вирусом. Именно что «заглушить» тот самый голод — значит обмануть мозг. Вживленное небольшое устройство за ухом, регулирующее выброс гормонов, справляется с постоянным легким голодом, но не справляется с более тяжелым — который накатывал сейчас суровой волной.
В холодильнике стоит сухая питательная смесь.
Голова наливается тяжестью — предвестник боли и тоски по настоящей, хоть и разбавленной крови, что он когда—то пил, когда был гражданином «А» класса, высшего класса. Сейчас же он может позволить себе животную (и то нелегально, благодаря постояльцу с третьего этажа), охрененную синтетику (тоже нелегально, второй этаж), наркотик (без вариантов, первый этаж) и то самое несколько раз переработанное дерьмо, что он сейчас с удовольствием в виде кривой рожи и выпил, разведя сию смесь в граненом стакане. Тяжесть с головы постепенно начала оседать.
***
Her neon mouth
With a bleeding talk smile
Is nothing but electric sign
You could say she has an individual style
She's a part of a colorful time
Алекс обожает старье. Слово ему не нравится, его вечно использовала его бывшая. Слушаешь какое—то блядское старье — говорила она. Только пунктик в копилку поводов для расставания, думал он, но в конце концов, это не он, а его бросили.
Блядское старье не изменяло.
Даже спустя месяцы проигрыватель, до деталей напоминающий своих ретро—собратьев, если не брать в расчет несколько неоновых полос на корпусе, продолжает крутить для него пластинки, музыку для которых придумали почти три поколения назад. С ума можно сойти.
Это тоже Ленкина фраза, но от этого воспоминания Саша отмахивается.
Пританцовывая, в одном полотенце на бедрах, он двигается по усыпанному сигаретным пеплом ковру и тщетно ищет брюки. Любимая музыка не помогает от преследующей его уже третий день мигрени, ярких вспышек, помех в глазах и звона чуть пониже висков. Поспать тоже толком не удавалось.
Your rattlin' cough never shuts off
Is nothing but a used machine.
Поет он паршиво: пение больше напоминает хриплый шепот, вырывающийся меж зубов, занятых сжатой меж ними сигареты. А может, это сигарета виновата во всем.
Брюки находятся в корзине с грязным бельем. Рубашку он выбирает чистую, но наспех — та хоть и стильного черного цвета, но ткань покрыта мятыми изломами. «Завел бы бабу уже!» — советовала одинокая, ненавидящая, возможно, всех, кроме него, старушка с первого этажа. Той, с ее вечными старческими болячками — одна хуже другой, — одиночество было не в радость, но Александр едва ли был с ней солидарен. На фоне мятой и грязной одежды ощущения, от которых у него в последние несколько дней едва не разрывало от боли черепную коробку, были просто девчачьими проблемами.
Он заканчивает одеваться и какое—то время пялится на свое уставшее лицо — по зеркалу в ванной пошла трещина с угла, это только придает увиденному особого шарма.
Your aluminum finish, slightly diminished
Is the best I've ever seen.
Сигарета выпадает изо рта — да и хер с ней. Александр подносит дрожащую, посиневшую от неизвестного недуга ладонь к крану, вода выплескивается сама собой и выключается, когда датчики перестают чувствовать присутствие кожи рядом. Интересно, а как справляются ребята с механическими конечностями? Сухой рукой он приподнимает за ухом прядь волос, скосив взгляд к зеркалу смотрит на блестящую пластинку «нано—уха» — у него этих штук две, полный комменсализм с организмом и все такое. Раньше штуковины не вызывали проблем, но теперь Сашу напрягает синева молниеобразных вен, расходящихся от вторых ушей паутинкой, доходящих уже до самых щек и шеи.
Внезапный спазм заставляет его схватиться руками за голову и согнуться пополам. Он упал бы на колени, но вовремя находит опору у бортика ванной. Причину помех он узнает сразу — в заднем кармане угрожающе вибрирует телефон.
— Сука! — Саша вынимает его рывком и кидает на пол, принимаясь топтать ботинком. На экране синим фигурным шрифтом мигает надпись «старый хер» и значок телефонной трубки под ней. Чертов девайс сопротивляется — сорок восьмая S—модель айфона «мой непобедимый друг», — вспоминает он голос парня из рекламы. Эту херовину нельзя ни разбить, ни утопить, ни, чтоб ее, расплавить. И единственное, для чего Алекс находит силы, это выскочить из ванны прочь. Боль немного ослабевает, но сходит на нет, только когда он догадывается выскочить из квартиры в коридор.
Сердце колотится как сумасшедшее, но хуже всего пульсация в виске. Помехи он чувствует как будто мозгом. Брехня, врачи давно доказали, что мозг болеть не может.
Идея приходит сама собой и не то чтобы он не думал об этом раньше — когда под боком есть не особенно брезгливый доктор, а боль порой доводит до мыслей о суициде, перестаешь быть слишком избирательным.
Матушка сказала бы, что это невежливо — являться в гости на ночь глядя и без предупреждения, даже без предварительного звонка. Ну, можно рассказать байку про сломавшийся телефон, если что.
Тем временем в своей квартире №207 Лозицкий отмечал: глаза были что надо. Себе бы поставил, если бы было куда. Это как в какой—нибудь корейской гриндилке — выпал тебе классный лут, но ты много уровней назад выбил себе намного круче, и остается только продать подороже. Или скрафтить из него штуку получше. Лозицкий уже прикинул, кому продаст по одному или по два — в его окружении было полно народу, готового отдать немалую сумму за новые глаза. Бонусом Витька мог покрасить радужку, как вздумается, в этом он был мастаком.
Пока он инфракрасным видением ковырял глазик на предмет дефектов, в дверной замок позвонили — в такое переговорное устройство, установленное просто повсеместно, ибо никто не любит заговаривать с незнакомцами, особенно в районах класса «Цэ»... Лоз не глядя спрятал початую банку пива под стол — задолбали клянчить.
— Мы кого—то ждем? — спрашивает Кравчик, явно повеселев после порции разведенной синтетической крови, да сунув руки в карманы. Единственное что есть лучшее в данных трущобах — это отменная звукоизоляция.
— Че за эпик, Носферату? — фырчит Лоз в сторону вечно нервничающего соседа.
— Это не эпик. Это «Гость». Правда ему сегодня на полночь назначено. Слишком рано.
«Гость»... как же неприятно ворочать фразы так, чтобы никто не вспоминал о том, что ты — бывший хирург класса «А», который до сих пор принимает пациентов.
— На полночь... — понимая, что от него не отстанут, Лозицкий устремил на доктора полный скучающего раздражения взгляд; зрение из макро—режима в нормальный не переводил, так что зрачки были сужены, как при очень ярком свете, — я сегодня никого не жду. Может, откроешь? — и махнул рукой, когда в дверь позвонили еще раз, еще настойчивее.
Саша Павликовский по ту сторону квартиры №207 уже подумывает пнуть дверь ногой, когда ему наконец открывают.
Вход был прямо напротив всегда открытой кухни, и Лозицкий совершенно не боялся, что его застанут за нелегальным колупанием в нелицензированной механике. Не боялся он даже таких ненужных людей, как участковых, потому что местный участковый ходил на бионических ногах, которые ему все больницы ставить отказались, а Витька — нет. Карт—бланш, правда, распространялся только на Лоза, про деятельность Юлия в участке никто не знал. Еще одна причина для трясучки Кравчика, уже не очень смешная.
Не существует монополии на лекарство от боли и чистую любовь в гранулах, или же размолотых в мелкую крошку, доведенную до кипения в нетоксичном растворителе. Монополии нет, потому что любой, кто способен сварить пельмени, способен и приготовить себе спасительный круг, что вытащит его из пучины боли и страданий. Современный, повсеместно распространенный, божественный наркотик.
Иногда, во время сна, лишенный пожизненно лицензии талантливый хирург открывает глаза и, сам не зная зачем, прислушивается к гудящей устройствами тишине собственной квартиры (иногда это гудит тело Лозицкого), намереваясь услышать крик животного, полный истинных боли и страданий. Но он его услышит, только если спустится в подвал, предварительно договорившись с другим жильцом их обители на 40 квартир.
А сейчас Кравчик, смотрит на стоящего перед его дверью человека. И он его узнал. Именно что, ЧЕЛОВЕКА. Он вдыхает носом запах настоящего, полного еще своих частей, данных природой, тела. Пробивается вонь помойки, в которой они живут, но...
— Привет, док, — из чужой квартиры несет реагентами и чем—то тухлым — так новоявленному непрошенному «гостю» кажется, поэтому морщится Алекс неподдельно.
Он вдруг осознает как выглядит, вжимаясь в дверной косяк и сотрясаясь от озноба, со своими впавшими от недосыпа глазами и кожей, покрытой россыпью мелких синих вен.
— У меня срочное дело, док.
— Я вижу, — Юлий тянет руки к незваному гостю, чтобы хоть как—то предотвратить сползание того на пол.
Александр выпрямляется и, ощущая минимальный шанс на отказ, вдруг поддается панике, отталкивает доктора и проходит внутрь квартиры №207:
— Простите, что без приглашения, но... эта херня меня убивает. Можно с ней что—нибудь сделать?
Your aluminum finish, slightly diminished
Is the best I've ever seen.
— Да что за, — «пидор», чуть не срывается с зубастого рта доброго доктора и радушного хозяина, но он берет себя в руки, выглядывает наружу, проверяет, не было ли еще кого в коридоре и, убедившись в обратном, закрывает за собой дверь — автоматически щелкает электрозадвижка, — Ло—о—оз!
Витя сердито положил недоковырянный глаз в лоток, туда же отправились пинцет и отвертка:
— Ну что там уже? — вставать с места киборг не спешил. Сначала вытянул шею, пытаясь разглядеть, что происходит в полутемном коридоре, дал немножко зума и впился робо—зрением в лицо позднего гостя. На первый взгляд к ним в очередной раз постучался кто—то из соседей — одолжить деньжат, соли или синтетической наркоты (до сих пор полдома уверены, что Витька с Юликом ею барыжат). Лицо в землисто—серых пятнах и с такими синяками под глазами, каких еще белый свет не видывал, было знакомым. Парню, чьего имени Лоз вспомнить никак не мог, было хреново настолько, что он решился обратиться к доктору по месту регистрации. В буквальном смысле.
— Кажется, тут... так, — выждав подходящий момент, Кравчик опять тянет свои бледные руки, но уже к голове гостя, и наклоняет к себе, поворачивая в сторону, — не дергайся, — облизывает губы, скорее из привычки так делать, когда под пальцем пульсирует чужая артерия, хоть и очевидно отравленная, но полная настоящей, концентрированной и свежей крови, — у тебя что, имплантат отторгается? И долго ты с синей рожей ходишь? — он дает Павликовскому присесть на табурет, что стоит в прихожей, а сам, чуть наклонившись, достает небольшой фонарик из кармана и, оттянув край нижнего века гостя, светит тому в глаз — голубоватые ниточки постепенно и робко покрывали белок глазного яблока, но не доходили до расширенного зрачка, — Лоз, посмотри его, что у него в башке вшито? Я, конечно, вырезать ему что угодно могу, — наконец, Кравчик позволяет себе улыбнуться, обнажив клыки, — но вдруг он без него жить не сможет...
Витя почуял как вскипает кровь в венах. О, да, как же он любил, когда его считали профессионалом. Проблема нелегального бизнеса в том, что неважно, как круто ты делаешь свое дело, тебя все равно будут считать шарлатаном. Без бумажки ты это самое, ну вы поняли. Слов восхищения и благодарности он слышал настолько мало, что, считай, никогда, так что Лозицкий любую возможность выпендриться использовал на полную.
По непонятной херне, вживленной в телеса, Лоз был спец, а потому, хватанув свежую пару резиновых перчаток, метнулся в прихожую, где, сидя на табурете, медленно с нее сползал неожиданный пациент.
Юлий выпрямился, больше не прикасаясь к Александру:
— Он твой, — и оглянулся на Витька, — я пока приготовлю все, — вампир глянул на часы, венчающие арку в кухню, — а может и успеем до полуночи...
— Да—да, иди мойся, — Виктор торопливо подтолкнул соседа в спину, чтобы тот не мешал нависнуть над «гостем» (ой как Юлик любит это слово!) со всех своих 187-и сантиметров роста.
Так Юлий и вышел на кухню готовить её к сервису на дому: убирать все со стола, раздвигать этот самый стол и накрывать его полиэтиленовой простыней — и дай Бог, чтобы не пришлось этого паренька тащить в подвал. И тут справиться должен. В общем, Кравчик ждал, что Лозицкий ему выдаст что—то в духе «ничего страшного, имплант коротнуло, я починил, с вас пятихатка, сударь», ибо напрягаться и брать два серьезных дела на одну ночь Юлий совершенно не хотел.
Удивительно, на что люди способны, если сходят с ума от боли или желания выжить. Теперь, находясь в полумраке чужой квартиры, Саша чувствует себя полным идиотом, думает, что не так уж сильно все и болит и может еще не поздно ретироваться из—под ножей этих веселых мясников.
Док был ничего. Специфический тип, наверняка свой отпечаток отложил V—вирус, но он, по крайней мере, казался хорошим специалистом. Ключевое слово «казался».
При мысли об этом Сашка тихо смеется и прикусывает язык, нервно чешет запястья и смеющимися, но уставшими глазами сверлит этого, второго, с пинцетом наготове. Витька. Мутный тип.
— Здра—а—асьте! — сразу протянул Лоз почти игриво, обращаясь не то к гостю, не то к железным вставкам над его ушами, только Кравчик зашуршал столовыми приборами в трех метрах от себя, - я тебя зна—аю.
Белозубая улыбочка во весь рот преобразила лицо Лозицкого в лучшую сторону, как он сам считал, только вот окружающие обычно пугались подобной живой мимики киборга из мытищинского клоповника №18 улицы 2-й Крестьянской. Очень зря. Он же со всей душой:
— Иди—ка на свет, дружочек.
— Все—то ты, мать твою, знаешь! Тс-с-с... — он зашипел пациент сквозь сжатые зубы.
Странная штука. Его бедовые «эмочки» сделаны всего—лишь из тонких металлов и современных полимеров, а болят так, словно стали уже его частью. Они и стали.
«Дружочек» на ногах ровно не стоял, поэтому Витька максимально вежливо предложил ему присесть за стол в кухне (точнее, уволок и усадил, как надо было). Сам сел на соседний табурет и придвинулся вплотную. Выглядел парень ужасно. Витька красноречиво скривился, созерцая паутинки вен, тянущиеся от ушей к лицу и шее. Биологическая часть повреждений была заботой Юлика, что по мере обеззараживания стола ядовито пахнущей тряпкой, косо глядел на больного. Лозицкого же больше интересовали импланты. Левый зрачок протезиста дернулся и сузился до точки, переходя в макро—режим:
— Вот ты лошара! — торжественно постановил Витька, проведя поверхностный осмотр, — сколько ты денег за эту дрянь отдал, экстремал? И кто тебе ее вообще ставить согласился? Слышь, Юлек? — повернул он голову к другу, — пацан себе «эмочки» кустарные поставил и хочет, чтобы они исправно работали! Тут пиздец, отменяй своего полуночного гостя.
— Я ношу их с пятнадцати лет... — Алекс хочет добавить язвительное «умник», но судорожно дергается от нового приступа боли. И снова, будто физически ощущает тонкие, с волос толщиной нити—провода, тянущиеся под кожей от проклятых убивающих его устройств.
Такую штуковину ставит себе два типа людей — неудавшиеся самоубийцы и богатенькие любители ярких ощущений. Сашка мысленно радуется, что его относят ко второму типу, так будет проще.
— И вообще, они стоили столько денег, что тебе и не снилось.. — с трудом язвит Павликовский, даже не пытаясь перекричать киборга, и ищет опору на скользкой столешнице. Пальцы у Виктора приятно холодные, когда он вскользь задевает кожу на шее. Кажется, у него поднялась температура.
Наверное, раньше «вторые уши» его спасали. Спектр воздействия был огромен — тут тебе и выработка искусственного гормона счастья и контроль агрессии и, самое приятное, воздействие на сны. Жаль, из головы нельзя было стереть воспоминания, болезненно—колючие, в которых еще подростком, растущим среди инфицированного вампирским вирусом и стремительно развивающегося мира, Сашка смотрел одни и те же, пробирающие до липкого холодного пота сны. Сюжеты были странными, сюрреалистичными и навеянными легендами о синтетических людях. Главное, заканчивались они всегда одинаково: в них Сашка всегда принимался расчесывать, резать, рвать себе кожу на запястьях. Крови никогда не было, вместо густых переплетений вен и сухожилий, в своих снах Сашка обнаруживал только пучки проводов, тонких красных и синих пластиковых нитей. И однажды страх победил, и он решил воплотить кошмар наяву.
Родители настояли на «эмочках» на правах ответственных опекунов. Менять их нужно было раз в пять лет, и нынешние были третьими. Только в этот раз ему пришлось самому искать себе подпольного торговца настолько тонкой техники. Договор на покупку включал в себя установку, но всячески исключал ответственность продавца за некачественное обслуживание.
«Знаю, знаю, я идиот».
Словно в противовес измученному на вид Павликовскому, коего огорошили вдохновенной речью о том, что все плохо, на лице Витьки играла лучезарная улыбка.
Лотки с серой мерзкой массой, с которыми Лоз игрался ранее, были убраны заботливым доктором, а сам стол разложен и подготовлен к операции, но это протезиста не смутило. Он вернул лоток с инструментами на прежнее место, достал стерильный пинцет и поддел им край импланта, который уже и сам стремился расстаться с чужим организмом — шов набух, воспалился и сочился лимфой.
— Так, как тебя там... Саня, да? Точно, Саня, — киборг стукнул себя по носу, — если хочешь жить, постарайся не орать. Я к тому, что будет адски больно, и я тебя урою, если созовешь сюда весь дом, усек?
Вялого кивка со стороны Павликовского было достаточно, чтобы местные домашние специалисты сочли его как согласие на хирургическое вмешательство.
Перво—наперво надо было выключить допотопную хренотень, постепенно убивающую носителя, иначе при попытке ее вырезать пациент рисковал зажариться, а хирург — получить удар током. «Эмочками» в исключительно презрительном смысле звали импланты типа «emotion booster», собранные на коленке и зачастую приносящие больше вреда, чем пользы. По идее, они должны были управлять эмоциями и следить за балансом гормонов в организме, некоторые модели вызывали красочные зрительные галлюцинации по желанию. Мажорная альтернатива колесам. Редкие модели «бустеров» работали как надо, да и стоили они как крыло самолета. Все остальные в восьми случаях из десяти калечили или убивали носителя. По какой—то необъяснимой причине несмотря на этот факт «эмочки» продолжали покупать и продавать. Саня—сосед был одним из немногих в этом доме, у кого водились деньги, если судить по его одежке, сытой морде и дорогущим гаджетам, которыми он вечно светил, так что Витька уже мог прикинуть, на какую сумму кинули несчастного искателя приключений. Лозицкий вслух хоть и возмущался, мол, нахрена так себя уродовать, про себя понимал стремление молодого поколения напичкать тело примочками, делающими жизнь веселее. Сам таким был. И все—таки разбираться надо хоть немного в том, что с собой делаешь, чтобы случайно не сварить себе мозг.
***
Юлий поглядывал на незваного пациента, словно волк на ягненка, уже сервированного к столу, в прямом смысле этого слова. Не зря матушка природа сдобрила любой живой организм приличной такой порцией злобы, что в минуты дикого голода отрубает всякую мораль, кою это живое существо успело нагородить в своем сытом еще мозгу. Да, он злился, потому что его планы хорошо заработать на имплантации синтетических кишок гражданину класса «Бэ» разрушались самым стремительным образом — отсюда и темнеющие в глухой черный зрачки на бледно—серых белках.
В моменты недовольства Юлию вспоминалась их студенческая вампирская шайка—лейка, где пить «больную кровь» считалось делом недостойным и отвратительным. Пока Кравчик не знал, что значит быть гражданином класса «Цэ», он искренне в это все верил. Ровно до того момента, как с голодухи сорвался и попробовал.
V—positive хоть и считаются официально «инфицированными», но данный вирус менял всю структуру организма, по сути, превращая его в иной организм — что болезненно переносил яркий и настоящий солнечный свет, совершенно не был подвержен болезням, вызванным большинством человеческих вирусов и болезнетворных бактерий, и имел довольно сильную устойчивость к своим болезням. Вампиру стало не так страшно контактировать с больным человеком, и именно поэтому возрос в разы конкурс среди V—положительных в медучреждения за каких-то 30 лет.
И, черт подери, разве он прошел через этот Ад и Израиль, чтобы избавлять себя от возможности выпить крови у «гостя», что предварительно дал на это согласие?!
Сука.
Так на новость о наличии именно системы «emotion booster» у Павликовского за ушами, Юлий поджимает нижнюю губу и выходит с кухни в свою комнату, чтобы быстро переодеться. Мимолетно он опускает рычаг на входной двери, запирая ее.
У него всегда слишком чистые для этой клоаки руки, но недостаточно чистые для того, чтобы вторгаться в чужой организм — он протирает их сильной летучей жидкостью вплоть до локтей, надевает плотный халат, покрывающий все до кистей, на которых уже находятся силиконовые перчатки. На голову он натягивает повязку, так что линза скрывает его правый глаз. К сожалению, организм v—positive имеет наивысшую степень отторжения любых имплантов (за исключением чипов памяти, внедряемых каждому новорожденному и отдельной категории имплантатов и устройств специфичных непосредственно для вампиров — того же блокиратора голода, например) — иммунная система сразу же запускает невероятно мощный механизм избавления от инородных тел в себе.
Человеком быть... лучше? В этом плане...
И только надевая маску на лицо, Кравчик вспоминает, что на нем уже пленкой засох консервант, которым Лозицкий щедро его измазал в порыве игривого дружелюбия. Странно и удивительно, как подобные мелочи стали проходить мимо него — именно как следствие постоянного стресса.
С коридора слышно, как Виктор пытается разговорить «гостя». Отличная тактика для врачевателя. И для техника тоже. Работа с клиентами, епта.
С коридора, пока Юлий завершает со своей трансформацией в профессионала, выглядывает Лилит и умными глазами смотрит на него. Впрочем, ему не привыкать закрывать дверь перед любопытным носом кошки. Как и в этот раз.
— Юлик, вколи ему что—нить, чтоб не мучился, пока я буду блокираторы на импланты ставить, — сказал Лозицкий вошедшему хирургу (внешне это уже был не низкорослый сосед и объект для искрометных шуток, но существо совершенно иное) и полез в ящик стола за необходимыми запчастями — а ими был напичкан чуть ли не каждый угол их убогонькой квартирки.
— А ты, Санек, не дрейфь. Поставим тебя на ноги... — последнее киборг уже бормотал себе под нос, пребывая в глубоком сосредоточении.
— Может, есть что выпить, док? — Алекс поднимает затравленный взгляд на вошедшего во всем белом Юлия, — раз уж ночка и впрямь предстоит длинная.
Про себя Сашка думает, что если эти двое не смогут помочь, то в качестве выпивки прекрасно подойдет старый добрый коктейль с цианидом.
— «Эмки» — это охренительная штука, — игнорирует просьбу пациента мудрый доктор. Наклонив голову вправо—влево, Кравчик подошел к небольшому шкафчику, начал перебирать в нем темно-коричневые флакончики. Смерил левым глазом картину маслом: Павликовский на столе, подергивает ногами в носках — ботинки остались где—то в районе дверного проема. Одновременно с подбором нужных средств для предстоящей работы, он читал с линзы, что передавала ему тех—характеристики «emotion booster» и, если точнее, раздел техпаспорта по безопасному извлечению. Правда, если честно, безопасно на памяти Кравчика извлекали именно исправно работающие импланты, и именно в специализированных сервисных медицинских центрах обслуживания. Собственно, в своей публикации разработчики призывали юзеров обращаться именно в их сервисные центры.
Выбор хирурга останавливается на успокоении плоти, ибо черт его знает, какую программу сейчас отрабатывает имплант, и как его мозг сейчас отреагирует на психотроп. Поэтому Кравчик набирает один небольшой пластиковый шприц и один металлический.
— Поверни, местная будет, — слегка настороженно произносит вамп, постепенно подавляя злобу на Сашу по мере приближения к нему, — Санек, — он наклоняется к нему, прежде чем вколоть первую инъекцию в кожу за ухом, — говори, как ты себя чувствуешь и что видишь, окей? На счет три. Раз, — и, не досчитав, сразу же делает укол уже более крупным шприцем, предназначенным для внутрикостных инъекций — сейчас этим выступает сосцевидный отросток черепа, к которому и крепился имплант. Тело богатенького искателя приключений дергается, и его длинные ноги бьют соседнюю столешницу, кухонного гарнитура довоенной поры. Грохот пугает любопытную кошку, умудрившуюся лапкой приоткрыть дверь: она пулей вылетает с кухни в прихожую и прячется за узким ящиком коммунального трансформатора со счетчиками.
— Держи! — Юлий опять командует Витьку и отходит от стола, чтобы его не задело дергающееся тело. Благо, брыкалось оно не так долго — самый простой лидокаин, усиленный синтетикой, быстро справился с бренной человеческой плотью и костями.
***
Ночь утомительна. За окном постепенно поднимается рассвет, а Кравчик до сих пор не может решиться вынуть злосчастный имплант из башки Павликовского. Слишком тонкое устройство. Все силы пока что ушли на то, чтобы эта штука просто не прикончила парня своими рандомными переключениями (спасибо Лозу, что отслеживал работу импланта, ибо без него хирург просто сломал бы голову «гостю» неадекватными перепадами давления и пульса.
В отличие от Кравчика Юлия, получившего свое специальное образование в высшем заведении, да еще и успевшего практиковать в государственном учреждении по специальности с адекватным и современным оборудованием не один год, Лозицкий Виктор был доморощенным профессионалом. А как любой доморощенный профессионал, Витька не любил, когда у него что—то не получалось. Мало того, что это чаще всего добавляло риска сделать пациента инвалидом, так еще и било по самолюбию. Лоз проигрывать не умел и страшно бесился от каждой неудачи. Пожалуй, за те два года, что они живут с Юликом под одной крышей, оба должны были научиться жить с загонами друг друга, но что—то как—то не срослось. Например, когда у Витьки что—то не получалось, он предпочитал сидеть в одиночестве, хандрить и гуглить решение проблемы. Мешать ему в это время не стоило, так как можно было и по щам получить. Кравчик настроение соседа ловить не умел. Когда он нервничал, он болтал. Нет, не так — он трындел без умолку, в основном жалуясь на свою судьбу, и это бесило Витьку так, что руки тряслись от желания ему врезать. Сдерживался он только потому, что боялся ненароком прибить тщедушного малорослого соседушку своими железными конечностями.
На север Москвы медленно надвигалось утро, просачиваясь через металлические жалюзи ставень общежития, а оба жильца так и не сомкнули глаз.
— Если я выну эту хрень, не знаю, как поведет себя его мозг, — Саша давно спит, а Кравчик, сев на столешницу, болтал ногами и пил горячий, разведенный в граненом стакане, синтетик крови с наибольшим содержанием глюкозы. Глаза не слипались, потому что для v—positive нормально не спать по двое суток подряд.
Кравчик поставил перед Витей чашку с чаем, протянувшись через голову пациента и опять захлюпал заменителем крови. Он хоть и выглядел уставшим, как собака, был бодр; Витька же выпил столько кофе, что уже видеть его не мог, поэтому когда рядом с его лежащей на столе головой доктор поставил чашку, он даже не шевельнулся. Дело было дрянь. Блокираторы не работали. Вернее, они глушили большую часть сигнала, но при любой попытке отсоединить провода от мозга эмо—дрянь шарахала током и пыталась убить своего владельца. За все время операции восемь из десяти блокираторов пришли в негодность и были выброшены в мусорку. Последние два сейчас обеспечивали Саше спокойный сон.
Благостную утреннюю тишину только-только просыпающегося на работу гетто опять нарушил вампир:
— Драйверы есть? Ребутнуть получится? Как бы он от этого не крякнулся. Парень, наверняка, давно с «бустером» живет. Тут слезать с него только под контролем специалиста, проходить терапию. Нет, — предвосхищая красноречивую мимику его соседа, Юлий слезает со стола и тыльной стороной руки нажимает на кнопку включения экрана, висящего в углу кухни, — опять же, я могу. Сделать его овощем. Лучше откатить устройство на его начальную версию, или... - палец медленно крутил кнопку переключая один канал на другой на экране, е—мое, я не могу вслепую угадать, что с ним происходит. У меня нет лаборатории и лаборанта, у меня нет ни-хе-ра.
— Юлик, едрен батон, кончай нагнетать, — в конце концов Витька не выдержал льющегося из друга словесного поноса и поднял голову со стола, — от твоего нытья зубы сводит. А в моих даже нервов нет. Разберусь я как отключить эту херню, дай мне время.
Вздохнув, Кравчик вышел в коридор под звуки рекламы по государственному каналу (все каналы теперь государственные), что рекламировала линейку средств для мытья от интимных зон вплоть до сточных труб. «Универсальное средство для универсальной жизни!»
— Нервные все пошли, - заключил Лозицкий себе под нос.
Кофеин делал свое дело. Глаза фантомно болели от усталости, но спать не хотелось, и мозг работал в нужном ритме. Механические глаза шерстили поисковики и даркнет в поисках способов безопасного отключения имплантов. Пока все, что Витька нашел, сводилось к одному — кто—то охрененно облажался при сборке. Даже самую говенную модель можно было спокойно удалить с блокировкой сигнала. Но интернет знает не все. В частности, то, что в него не выкладывают.
Ребутнуть «эмочки», особенно кустарные, было нельзя. У них программа примитивная, как валенок, а потому простая перезагрузка настройки не собьет. Витьку же терзал вопрос: если Саня сказал правду про то, что ходит с ними с пятнадцати лет, неужели он не заметил, что ему подсунули шляпу?
Решив, что времени они потеряли достаточно, Витька подсел поближе к голове пациента и, переведя поиск в фоновый режим, похлопал болезного по щекам, чтобы разбудить.
Сны Саше снились беспокойные, тревожные и бессюжетные. Из—за «эмочек» за последние годы он видел совсем мало снов, как будто самые неприятные мозговые сигналы они просто не пропускали. Теперь, просыпаясь в чужом месте от незнакомого, не слишком ласкового прикосновения, он опять не помнил подробностей, но ощущения в нем задержались еще на несколько секунд, а кадры одинаковых сырых коридоров, с артериями проводов и кабелей, тянущихся вдоль стен, продолжали мелькать перед глазами, пока он пытался проморгаться.
— Доброе утро, Саня! Мы в жопе, — с лучезарной улыбкой сообщил Лозицкий, когда Саша разлепил веки.
— Ч—чего?! — спросонья тот не мог сразу сообразить, кто именно в жопе и насколько глубоко. Воспоминания о том, как невыносимая техногенная мигрень привела его в квартиру доктора Кравчика возвращались не так быстро.
Кожа за ушами горела но боль на время отступила, и Саша вовремя одернул себя от того, чтобы прикоснуться к «бустерам» пальцами. Вспомнил про укол. Может, и не надо уже ничего, раз так быстро удалось справиться с первичными симптомами?
Витя Лозицкий взял кружку и, убедившись, что там не кофе, щедро отхлебнул:
— Дело такое. Я заблочил сигнал твоих игрушек как смог, но вытащить мы их не можем. Они либо тебя убьют, либо дурачком оставят, а нам ни того, ни другого не надо. И тебе тоже. Так что давай, помогай мне выяснить, что с этим делать.
Левый глаз киборга тем временем внимательно обследовал лицо пациента. Выглядел он уже не так хреново, как вечером — антибиотики и обезбол свое дело сделали. Синяки под глазами, правда, долго сходить будут.
— Да, да, я понял, — «пациент» уже принял какое—никакое, а почти вертикальное положение и сел на стол, словно на кушетку — гадость, совсем как в больнице, — и свесил вниз длинные ноги.
Находиться под пристальным взглядом врачей ему обычно неприятно, наелся этого по горло еще пацаном, и на Виктора он посмотрел затравленно, ожидая осуждения или насмешки. Запустив пальцы в волосы, бедняга умудрился только сильнее их растрепать.
— Ну ты понимаешь расклад, да? — Витька поставил кружку. Он не психолог, чтобы выспрашивать личные вещи у пациента. Да что там, он и врачебную тайну хранить не обязан, и Саня наверняка тоже об этом подумал, — мне надо знать, у кого и когда ты брал «эмочки» и не просил ли добавить дополнительных функций. Если ты носишь их так долго, как сказал, то стандартной программы могло уже не хватать, да?
Две вещи Лоз знал очень хорошо. Во—первых, к любому, даже самому архикрутому лекарству со временем вырабатывается привыкание. Если ты на чем—то «сидишь», то постепенно будет нужна доза посильнее. Во—вторых, нет предела человеческой тупости. Удивиться хоть чему—то в этой жизни Витьке было бы сложно.
— В общем, давай, рассказывай все. По порядку и в деталях. Чем больше я буду знать, тем быстрее мы тебя избавим от проблем, — и снова отхлебнул чаю. Кравчика он решил пока не звать, чтобы не разводил панику, а вот любопытной Лильке, которая в этот момент запрыгнула на колени, был несказанно рад. Она хоть и дура, но хладнокровия у нее побольше, чем у всех троих в этой квартире.
***
Металлический вкус больной крови приятно обволакивает рот, легким покалыванием ее воспринимают все артерии и капилляры, отзываясь щекоткой под самой кожей. Если бы можно было... по ней узнать лучше своего обладателя — ведь ощущение близости, когда вкушаешь чужую кровь — слишком яркое.
Кравчик даже прикрывает дверь, чтобы не остаться замеченным при небольшой слабости: снять с пальцев любой след, каплю крови, чтобы она осталась за плотно сжатыми зубами, так нетерпеливо зудящими. V-Голод воспринимает удовлетворение данной слабости как прелюдию. Слепой вампирский и жадный инстинкт — опять Юлий погладит его по взъерошенной холке и закроет за прочной клеткой.
Под клиновидной костью, где—то за носом разлилось приятное ощущение прохлады (на самом деле Кравчик его себе воображает) — то сработал регулятор гормонов V—positive, подавляющий возможную неконтролируемую вспышку жажды крови.
И только когда легкое головокружение отступает, Кравчик морщится от дурного привкуса на языке — очевидно, что это «больная кровь». Он полощет рот, снимает перчатки и кидает их в мусорное ведро рядом с раковиной.
... возвращается с твердым намерением запаивать шрамы за ушами Павликовского. Тот с более живым видом сидел на столе, свесив ноги, рядом все так же был Лозицкий, наверняка изучающий своим робо-рентгеном-инфракрасным зрением башку пациента.
— До последней смены «бустеров» у меня было предписание появляться у своего лечащего врача, проходить обследование, получать направление и только потом ложиться под нож. Но у меня некоторые проблемы с общением с семьей, — Саша делает паузу, задумчиво глядит в грязную мозаичную плитку на полу и появившиеся на ее фоне тапки Кравчика. Он цепляет зубами губу, прежде чем продолжить:
— Не хочу, чтобы они знали о моих передвижениях, — признается Павликовский, — и мне нужен был новый мастер из подпольных.
— Но ты еще гражданин «А» класса, я так понимаю... и все хирургические вмешательства и посещения стационаров и сервисов обязательно должны фиксироваться, — чисто для себя буркает Кравчик и даже легко усмехается, опять обнажая клыки, — нда—а—а, — снимает с правого глаза линзу, стягивает ее на лоб, жмурится.
— Знакомые посоветовали одного парня, — продолжал Павликовский, — торгует примочками уже много лет, искусственное сердце, говорят, раздобудет, да даже живое, на пересадку. Были бы деньги! Клинику держит в Косино, под прикрытием тату—салона. Имя какое—то дурацкое еще... Архип? Аркадий? Аристарх. Черт... — он поднимает взгляд на Витька — лицо у того такое, будто он знает всех самых нечистоплотных хирургов в городе лично. Но выражает оно скорее что—то похожее на «ну и водохлеб же ты, Шура, лечь под нож кого—то с именем вроде Аристарх». Как же его, блин, звали?
Когда Саша рассказывал у кого именно он надыбал свои «emotion booster», Юлий в большей степени разглядывал, насколько подвижен сейчас сам пациент, как двигаются его мышцы на шее, да как менялось выражение лица Лозицкого. Аристарха тот явно знал. И хотя Кравчик специально не интересовался сущностью неприязни цельнометаллического соседа к грузину Аристарху Венесу, но предполагал, что дело в успешности и не боязни Аристарха идти по головам. Он тоже был человеком. Возможно, таким же беспринципным, как и Юлий. Кравчик бы его с удовольствием укусил.
— «Но ты не потратил полчаса до Косино, а решил дождаться того момента, когда имплант перестал адекватно реагировать на хим—баланс в твоем теле,» — думает вампир, беря смартфон и отправляя сообщение Лозу (непременно всплывет ему уведомлением перед глазами) о том, чтобы тот дал ему доступ к личной информации о Павликовском. Страничку в соц сетях взломал, например.
Замечая, как менялись лица жителей квартиры №207 от любого упоминания и взгляда на его несчастные «бустеры», такой же несчастный Саша, не вынеся пассивное осуждение в этих самых взглядах, в сердцах воскликнул:
— Да обычные уши! — он отвернулся, вдруг осознав, что для спокойствия ему очень не хватает сигареты, – последние чуть сильнее глушили эмоции. Чем больше злюсь, или там... не знаю, радуюсь чему—нибудь, тем сильнее становилось их воздействие. Вместо припадочных приступов радости ходишь спокойный как зомби и думаешь «о, кажется, я испытываю радость». Крутая штука.
Все, вот теперь на него на самом деле начнут смотреть как на идиота. Объяснять причины, по которым ему, в отличие от обычных носителей «вторых ушей», необходимо было не получать заряд невиданных ощущений и эмоций, а напротив, глушить их, совсем не хотелось. Ленка, кстати, ушла, на прощание назвав его эмоциональным импотентом. Справедливо.
Хуже уже не будет, думает Саша и, заприметив на тумбочке пачку чужих сигарет, тянется за ней, взглядом спрашивая, можно ли ему угоститься.
Молчание, оказалось, являлось знаком согласия в данной халупе.
— А программа, и правда, нестандартная, — кивает Юлий; потом он посмотрит с компа, как «emotion booster» применяют в лечении психических расстройств, про терапию с «emotion booster» и прочее, а пока что надо просто купировать симптомы.
Только вот какой фармой?
В памяти возникает лысая голова соседа с другого крылаобщежития — с татуировкой на пол черепа и лицо, его довольная ухмылочка, когдаон берет за свой «улетный товар» деньги из рук бывшего хирурга класса «А». Этому соседу оченьнравится чувствовать свое превосходство втакие короткие моменты нарко—транзакций.