Поцелуй на могиле
Ночь выдалась безлунной. Густая, как чернила, разлитые по стеклу небес. Ветер разгуливался над крышами, срывая с балконов ржавые клочья белья и выл, словно знал — этой ночью что-то умрёт. Или родится.
Морана проснулась от боли. Не физической — той, что глубже, что гложет изнутри. Боль, как корень в сердце. Она лежала на старом матрасе в квартире Ронана. Внутри — всё было тихо, даже слишком. Он ушёл куда-то ранним утром, оставив ей записку: «Если проснёшься — не пугайся. Я приду до заката. Не открывай дверь». Но уже за полночь. А его всё нет.
На столе стояла чашка с недопитым чаем. Стеклянная. В ней отражалась лампа — круг света, словно нимб, окружал чёрную пустоту в центре.
Морана встала, медленно надела пальто и вышла. Дождя не было, но лужи ещё не высохли. Город был мёртв. Или спал, что почти одно и то же. Она не знала, куда идти, но ноги сами несли её — по знакомому маршруту, который прошёл уже тысячу раз внутри её головы. Кладбище.
Она шла через парк, сквозь кусты, вдоль заброшенного флигеля, обогнула старую школу с разбитыми окнами, мимо скамьи, где когда-то читала стихи в пустоту.
И вот — ржавые ворота. Скрипят, как суставы старого зверя. Она прошла внутрь.
В этом месте всё было тише. Даже ветер говорил другим голосом. Слова были короче, сдержанней. Здесь не нужно было ничего объяснять.
Ронан стоял у знакомой могилы. Пальто развевалось, будто крылья. Он держал в руках тетрадь — её портрет. Писал её снова и снова. Смотрел и не отрывался. Его лицо было сосредоточенным, почти болезненно сосредоточенным.
— Ты не пришёл, — сказала она тихо.
Он вздрогнул, повернулся. Улыбнулся — устало, но так, как улыбаются только тем, кого не боятся. Или уже не боятся потерять.
— Прости. Я не хотел, чтобы ты видела... меня таким. Иногда я ухожу сюда, чтобы вспомнить, зачем вообще всё это.
Она подошла ближе.
— Ты боишься меня?
— Нет, — он опустил голову. — Я боюсь за тебя.
Они молчали. Ветер трепал её волосы. Он хотел что-то сказать, но замер. Глаза — почти чёрные, как лужи под ногами.
— Почему ты всегда рисуешь на могилах? — спросила она.
Он посмотрел вдаль, где едва мерцали свечи под стеклянными колпаками.
— Потому что только мёртвые смотрят по-настоящему. Только они не отводят взгляд. Не прячутся. Не врут.
Она подошла ближе. Между ними осталось меньше шага.
— А я мертва? — шепнула она.
Он медленно поднял руку, провёл пальцами по её щеке. Осторожно, будто боялся разрушить. Пальцы пахли краской, ладонь — холодная, как мрамор.
— Нет, — сказал он. — Ты — единственное живое, что я знал. Живое — несмотря на всё.
Она всхлипнула, но не заплакала. Внутри всё было как затянутое стеклом озеро. Без звука, без дна. Только отражение.
— Поцелуй меня, — прошептала она.
Он не ответил. Просто приблизился. Их губы встретились среди могильных плит, среди крестов и ветра, в холоде, где даже смерть казалась мягче, чем всё, что было до. Его поцелуй был медленным. Глубоким. Необратимым. Как будто он запечатывал что-то. Или открывал.
В этот момент не было ни Мораны, ни Ронана. Ни боли, ни прошлого, ни зла. Только они. Среди заброшенного мира. Среди тех, кто уже не дышит, но всё ещё чувствует.
Он провёл рукой по её спине, обнял крепче. Впервые за долгие годы она не хотела возвращаться. Никуда. Никогда.
Они стояли так долго. Пока не стих ветер. Пока звёзды не выглянули из-за чёрных туч. Пока само время не замедлилось, словно даруя им эту ночь — последнюю, может быть. Но вечную.