На пути к контролю
Ужин прошёл прекрасно. Казалось, мы снова стали семьёй. Хотя каждый из нас временами погружался в свои мысли, за столом звучали смех и разговоры о простых вещах. Брат с горящими глазами рассказывал о своих открытиях в новом зрячем мире — его захлестывали эмоции от недавно обретённых возможностей.
Наша семья всегда жила творчеством. Отец, известный под именем Дилан Хейл, дни напролёт проводил в кабинете, работая над новым романом. Мама, обожавшая его творчество, раньше превращала пустые залы в праздничные пространства для его презентаций. Больно было видеть, как она угасала в последнее время, явно переживавшая из-за моего состояния. Я ловила сочувственные взгляды отца, брошенные в её сторону, и мечтала вернуть всё как прежде — к истокам нашей семейной истории, к временам, когда всё начиналось для Эшли и Дилана.
Помимо организации мероприятий, мама посвящала свободные минуты оранжерее. До аварии я часто помогала ей там, хотя мои попытки редко заканчивались успехом. Даже купленный вместе кактус для моей квартиры, медленно погибал, несмотря на строгое следование инструкциям.
После ужина Майкл скрылся в своей комнате, притворив дверь с табличкой «Гений за работой» — подарок от отца на прошлый день рождения. За дверью доносились приглушенные звуки игры: щелчки мыши, взрывы, торжествующий смех. Он играл в онлайн-баталии с друзьями, но я знала — через час сам собой включится будильник, и он переключится на учебники. Родители гордились его самодисциплиной, хотя иногда ворчали, что он «слишком взрослый для тринадцати».
Я собрала тарелки, пытаясь влиться в ритуал мытья посуды, но мама мягко выхватила губку из моих рук:
— Отдыхай. Ты сегодня и так геройствовала.
И они отправили меня к себе.
Приняв душ и переодевшись в домашнее, я решила заглянуть к брату с небольшим презентом. В кафе я заметила печенье в форме животных. Зная, как он обожает зверей и мечтает о собаке, не могла пройти мимо. Пока брат оставался почти незрячим, родители опасались заводить питомца — боялись не справиться. Он понимал их тревогу, но каждый раз на улице, услышав лай, умолял разрешить погладить пса.
К счастью, сегодня у меня были свои деньги. После аварии мои накопления сохранились, и я решила потратить их не на необходимое, а на радость для брата — ту самую коробку с печеньем.
Я постучала в дверь и приоткрыла её:
— Майкл, можно войти?
— Конечно! — Брат повернулся ко мне, и на его лице расцвела знакомая робкая улыбка.
Майкл казался живой иллюстрацией к слову «переходный возраст». Каштановые волосы, унаследованные от нашего отца, как и мои, вихрем вздымались над лбом, будто бросая вызов попыткам мамы пригладить их. Лицо ещё хранило детскую мягкость — ямочки на щеках, курносый кончик носа, — но в угловатости скул и упрямом подбородке уже проглядывала тень будущего мужчины. Карие глаза, теплые, как кофе с молоком, то загорались озорными искорками, когда он спорил о игровых тактиках, то становились глубокими, словно отражая всю тяжесть недетских мыслей.
Он вытянулся за последний, почти догнав меня в росте, и теперь его костюмчики вечно казались чуть тесноватыми: манжеты рубашек задирались, открывая узкие запястья, а джинсы едва скрывали стремительный рывок вверх. Его взгляд был пристальным, ненасытным. Он мог подолгу разглядывать трещинку на чашке или узор дождя на стекле, будто боялся упустить хоть каплю зримого мира. Мама как-то прошептала мне, что таким он стал лишь после аварии.
Комната дышала подростковой аккуратностью: сине-серые стены, книги на стеллаже, строго заправленная кровать. Повсюду горели ночники — крошечные маячки против тьмы. Он всё ещё спал со светом.
— Держи. — Я протянула коробку, стараясь скрыть волнение.
Он взглянул на неё и замер:
— Ты была в кафе... Возле больницы?
Сердце ёкнуло. Откуда он знал?
— Мы... бывали там раньше? — Осторожно спросила я.
Я видела, как его глаза начали метаться в поисках подсказки, словно он не знал, можно ли мне говорить об этом и присела рядом:
— Можно говорить. Я пытаюсь вспомнить, так ты только поможешь мне.
— Ты водила меня туда каждую субботу, — Выдохнул он, касаясь прозрачной крышки. — Я выбирал печенье наугад, а ты описывала: «Это бегемот с розовой глазурью», «А это жираф в шоколадном галстуке»... — Голос дрогнул. — Про щенка ты сказала: «Он такой, будто вот-вот лизнёт тебя в нос».
Я рассмеялась сквозь кому в горле. Он внезапно обнял меня, прижав коробку между нами:
— Спасибо тебе. — Прошептал он.
Его тепло растворяло последние сомнения. Даже без памяти я чувствовала — эти осколки прошлого были настоящими.
Вечер мы провели, валяясь на кровати Майкла. Он листал комиксы, хотя до того момента, когда снова начал видеть, он предпочитал аудиокниги — мир без красок был его нормой. Но сейчас, впервые различая оттенки и видя всех этих супергероев, он тыкал пальцем в Бэтмена:
— Вот он! Сильный, умный, богатый. Я таким стану!
Его глаза горели, как неоновые вывески в любимом готическом стиле.
— Самый сильный и умный, — Кивнула я, поправляя очки на его носу.
— И богатый! — Кастаивал он, хлопая ладонью по странице.
— И богатый, — Улыбнулась я, но внутри что-то сжалось.
— Когда я вырасту, я обеспечу всю нашу семью. Мы больше не будем ни в чем нуждаться. И все трудности, с которыми мы сталкивались из-за отсутствия денег — будут нам ни по чем!
Такая взрослая мечта из уст ребенка звучала как-то горько, я только сейчас поняла, каким же сознательным был мой брат. И, несмотря на свое юное лицо, в голове он уже давно понял основные аспекты жизни. Недетские размышления тринадцатилетнего ребенка, знающего цену больничным счетам.
Уснули мы поздно, окруженные разбросанными комиксами. А утром я проснулась от ощущения, что на меня кто-то смотрит — в дверях стояли родители. Мама прикрыла рот ладонью, сдерживая смех. Папа, сам тихо хихикая, поднял палец к губам и беззвучно произнес: «Тише, солнышко».
Я аккуратно встала с кровати, стараясь не разбудить брата и направилась за ними на кухню.
За завтраком, пока Майкл спал, я наблюдала за их привычным танцем: отец рылся в заметках и перебирал почту, мама чистила апельсины длинным ножом, чтобы выжить из них сок. Пока выдалась возможность, пальцы сами потянулись к телефону — я загуглила «реабилитационные тренировки», внезапно осознав: свобода от физических ограничений может стать моим главным преимуществом в борьбе за нормальную жизнь.
И я решила взять себя в руки.
Дважды в неделю я приходила в больницу — повидаться с Элис и Джейком. Мы всё ещё периодически сбегали в «наше» кафе, где я неизменно заказывала латте с круассаном и коробку «звериного» печенья для брата. Джейк проводил сеансы массажа, возвращая моим мышцам подвижность, а психотерапевт помогал совладать с эмоциональными штормами. Постепенно я училась ловить моменты радости: совместные чаепития с мамой в оранжерее, вечерние прогулки с отцом и шумные споры с Майклом о супергероях.
Свободные часы заполнились тренировками и книгами. Казалось, между тяжёлыми гантелями и строками из нового современного романа нет ничего общего, но оба занятия давали одно — чувство контроля и сосредоточенности. Я могла изменить тело повторяя упражнения, которые находила на YouTube или переписать внутренний мир через чужой опыт, благодаря книгам.
Полтора месяца не сотворили чуда. Боль по-прежнему будила по ночам, пальцы иногда предательски дрожали. Но я твёрже стояла на ногах — в прямом смысле. Даже Элис как-то отметила, что я перестала держаться за стены. Возможно, это и было тем самым «вторым дыханием» — не внезапным исцелением, а упрямым движением вперёд, шаг за шагом.
— Элис, привет, — Голос слегка дрожал, когда я прижала телефон к уху.
— Ого! Наш затворник вспомнил, что у телефона есть функция звонка! — Ехидство в её тоне смягчилось смешком.
— Очень смешно, — Фыркнула я, глядя на свои ногти — Какие планы?
— Планировала смотреть сериалы в обнимку с пакетом чипсов. Предлагаешь что-то эпичное?
— Думала... Может, сходим вместе к твоему богу парикмахерского искусства? Пора выбираться из этой... как ты говоришь... берлоги.
Тишина. Потом вздох:
— Чёрт, Эл, ты серьёзно? Сорок минут — и я буду у твоего дома, собирайся.
Она бросила трубку прежде, чем я успела ответить. В последней фразе мелькнула та самая Элис — та, что ночами сидела в больничной палате, стирая в кровь губы от нервов.
Я упоминала, что Элис была пунктуальной? Воспринимайте это буквально.
Уже через час мы болтали втроём, словно старые друзья. Энди, так звали того самого бога парикмахерского искусства, колдовал с моими волосам, параллельно рассказывал о последних модных трендах и подшучивал над своими клиентками, которые хотели кардинальных перемен, а через пару дней прибегали и просили вернуть все, как было. Оказалось, обсуждать фасоны платьев и оттенки лака для ногтей — это не пустая болтовня, а способ вернуть себе право чувствовать себя... Нормальной. Даже посплетничать оказалось приятным занятием, учитывая, что мы все сохраняли здравый ум и не опускались до каких-то колкостей.
— Боже, смотри! — Элис внезапно вскочила, прерывая монолог мастера о актуальных стрижках этого сезона — Твои ногти совсем забыли, что такое уход! Сейчас мы это исправим.
Четыре часа спустя я ловила себя на том, что мне нравится отражение в зеркале. Каскад карамельных прядей, ухоженные брови, нюдовый маникюр с едва заметным перламутром — образ, балансирующий между «я» прошлой и той, что выжила несмотря ни на что. Элис, сверкая свежим френчем, обняла меня за талию и хитро спросила:
— Ну что, принцесса, готова к балу?
Магазины стали следующим испытанием. Подруга, как наполеон в мини-юбке, вела войну против моего гардероба:
— Эти мешковатые штаны — преступление против человечества! — Швырнула она в угол примерочной очередные джоггеры – А если ты возьмешь еще хотя бы одно худи, я все их сожгу, поняла меня?
К вечеру я стояла среди пакетов, размышляя, куда делся мой внутренний бунтарь. Шёлковые блузки, брюки-клеш, платья, корсеты и.. Элис превратила меня в свою живую куклу, но странное дело — мне нравилось.
— Так, — она щёлкнула пальцами у меня перед носом, выводя из ступора. — Сегодня у нас по планам — клуб. Покажем твоему телу, что оно ещё живо.
Я машинально закусила губу — привычный жест тревоги.
— Родители...
— Я сама поговорю с ними. Помнишь, как в семнадцать лет мы...
Голос её дрогнул. Конечно, я не помнила.. Но теперь она снова тянула меня в гущу жизни, словно компенсируя недели больничных стен.