Глава 4. Эхо
Ты вскочил в тёмном помещении. Капли холодного пота, окроплявшие изумлённое лицо, паскудными горошинами стекали за шиворот толстовки.
— Где я?
Ответа не последовало.
Затоваренная то ли битым стеклом, то ли крупной алебастровой крошкой, несчастная голова бесперебойно гудела, грозясь в любой момент лопнуть от переизбытка нахлынувших образов. Обсессивные вибрации, точно приторные силки, обволакивали и сдавливали уязвлённые мозговые центры, высвобождая доселе немыслимую бессознательную подноготную. Тысячи и даже сотни тысяч неугомонных ртов горланили в унисон, сливаясь в единый, до боли знакомый тембр, подкрепляя один празднословный оксюморон другим, не менее громким:
«Упорядоченный хаос... Беспристрастная селекция... Упорядоченный хаос... Беспристрастная селекция»...
«Нет! Нет! Уйди! Прочь из моей головы!»
Тише. Всё в норме. Нельзя терять контроль. Ты же знаешь: контроль невозместим.
Ты смежил беспокойные веки, погружаясь в едва ощутимый, но всё же несказанно отрадный медитационный омут. По прошествии каких-то десяти минут ты и вспомнить не мог, с чего вдруг всполошился.
«Уютная гостиница? Угрюмый хостел? Номер в мотеле?»
Ещё не привыкшие ко тьме, зрачки нервозно бегали по мрачному помещению.
— Где я? — осведомился ты вполголоса.
— Где я? Где я? Где я? — едва различимо забормотало эхо.
— Явно не мотель...
— Мотель, мотель, мотель, тель, тель...
Точно фальшивое многоголосье на подпевке, трезвонящий баритон сбивчиво повторялся, резонируя, казалось, в такт чересчур торопкому сердцебиению. Порой он гулко отзывался на твоё борзое возмущение, передразнивая и даже подстрекая:
— Где я?
— Где я? Где я?
Произносимый поддельным, механическим тоном — суррогатом твоего собственного голоса, — вопрос звучал не столько притворно и лукаво, сколько риторически-глумливо. А казалось бы — всего-то глупый отзвук, непроизвольное отражение акустической волны от случайного объекта.
Иной раз сие звуковое явление так беспамятно заигрывалось с тобой в «рефрен», что совсем теряло ход понапрасну озвучиваемых мыслей и принималось адаптировать их из рук вон плохо. Хотя что уж тут разглагольствовать! Отнюдь, это было забавно!
— Где я, чёрт возьми?!
— Я чёрт возьми, я чёрт возьми...
— Голова раскалывается! Замолчи ты, сука!
— Ты сука! Ты сука! Ты сука!
— Вот дерьмо...
— Ты дерьмо, ты дерьмо...
— Эй, я же не это произнёс!
Тишина...
«Вот так доброе утречко», — подумал ты, протирая застуженный циферблат.
— Который час?
«6:27», — сообщили серебристые Casio.
— Сколько я проспал?
Casio бестолково молчали.
Негнущейся культёй ты потянулся за аморфным бордовым пятном — тем самым пиджаком, равнодушно скомканным и примощённым меж мягким матрасом и бархатистым изголовьем шикарной кровати.
«Вырвиглазное, блять, чудо».
На ощупь, однако, этот неординарный предмет гардероба казался восхитительно... дорогостоящим? Нет-нет, ценник — это вовсе не главное. Просто... редко когда удостаиваешься прерогативы наблюдать сочетание подобной экстравагантной вещицы, в составе которой уверенно превалируют кашемир и натуральный шёлк, и обтасканной, поросшей комками отслоившихся волокон кофты. Да, это именно то сочетание, коему ты отдал предпочтение, вероятно, по разрешении длительных внутричерепных дискуссий. И тут уж не прокатят всякие тривиальные отговорки, вроде: «это мой стиль!», «это мой выбор!». Нет! Ты просто фрик. Смирись и живи с этим.
Хотя... какая нынче разница, верно?..
Громоздкий рукописный томик поведал тебе обо всём. Ты нащупал его во внутреннем кармане пиджака. И плевать, что сутками ранее, точно блаженный, ты метался по удушенной квартире в тщетных рвениях заполучить пресловутую книжицу. Та внезапно запропастилась и «по щучьему велению» нашлась. Бывает! Не столь существенно. Ты об этом и не вспомнишь. А вот осветить животрепещущее содержимое дневника тебе помогла очередная удобная находка.
Мерцающий огненный колосок, извергаемый увесистой латунной оболочкой, стал не впрямь тождественной, но всё же вполне приемлемой альтернативой мощному светодиоду севшего мобильника. Потёртая временем зажигалка Zippo заметно облегчила процесс «дешифровки» многозначительных посланий, оставленных тобой в далёком (и не очень) прошлом.
Не знаю, как долго ты просидел за чтивом, но могу с уверенностью констатировать, что особо красочные эпизоды произвели на тебя неизгладимое впечатление. Настолько «неизгладимое», что едва ли эти откровения когда-либо сотрутся из твоей памяти даже под похабным воздействием неумолимой забывчивости. Да что уж там — от некоторых причудливых сентенций и поистине безрассудных подытогов тебя то и дело бросало в холодную дрожь. Сказать, что ты листал дневник с упоением, — значит ничего не сказать.
Предпоследняя запись, сделанная, казалось, впопыхах, датировалась двадцать седьмым апреля минувшего года:
«Во мгле все мы наконец обретём свободу. Моя душа попадёт в пространство, доселе неизведанное. То пространство, что каждый исследует в одиночку».
Этим же строкам вторила другая заметка, нацарапанная на пожелтевшем форзаце; отличие было лишь в дате — 27 апреля, но уже последующего года.
Таинственное изречение вызывало массу гнетущих вопросов, в числе которых, словно водружённое красное знамя, особенно ясно контрастировал один единственный. Хотя... нет, не контрастировал — истерично кричал:
«Какой сейчас год?!»...
И, я замечу, вопрос в нынешних обстоятельствах был весьма и весьма... релевантным... Уместным, короче. Ибо, случись что-то неважное, ты бы не стал настолько яростно и небрежно фиксировать донимающие тебя мысли на скудных клочках книги, тем более так дисциплинированно и циклично — раз в год.
Да — произошло что-то важное... что-то страшное... Оно и понятно, ведь не каждый день пробуждаешься в плену изнуряющей паники под россыпью глумливо пляшущих созвездий, посреди безжизненной каменной рощи — обители кошмарных грёз и злобных теней. И ты просыпался так много раз, подолгу бдел, а после уж снова погружался во тьму, теряя мысль, как ту теряет дальнобойнее акустическое отражение — простое эхо, — когда ты кричишь или плачешь слишком тихо... слишком неубедительно, чтобы тебя услышали.
На сей раз будет иначе! Ежедневник снова при тебе, и впредь ты будешь фиксировать всё — от и до. Пока измождённая память бесплодно интерпретирует, ты переносишь свою жизнь на бумагу. И боле никаких спонтанных пробуждений посреди бескрайнего моря невежества. Ты положишь конец бесцельным скитаниям, разузнаешь, что стряслось с этим миром и не утратишь счёт времени... не утратишь остатки себя.
Ты не знаешь, какой сейчас год, не осознаёшь тяготу сего положения, однако чувствуешь, что скабрёзный разум твой, впрочем, как и моложавая плоть, неизменно свеж. Свеж как никогда прежде. А значит, не всё потеряно.
— Который день? Плевать... Пускай будет второй...
День 2. О дивный новый мир