Тишина между строк
Больница. Ночь.
Дождь всё ещё моросит за окном. Холодный ветер проникает сквозь щели, но внутри палаты — пусто. Все ушли. Кроме одной.
Кетрин, накинув на себя халат, выходит в коридор. Её шаги — слабые, но уверенные. Она идёт не к врачу, не к матери — к Дилану. Она знает, где он.
Крыша больницы.
Он стоит там, мокрый до костей, склонившись над перилами. В руке зажата сигарета, но он даже не затягивается. Просто смотрит вниз. В пустоту.
— Ты всё знал, — тихо говорит Кетрин, подходя ближе.
Он даже не оборачивается.
— Сначала догадывался. Потом... подтвердилось.
— Почему не сказал?
Он поворачивается. Его глаза — не гневные. Просто усталые.
— Потому что если бы сказал... пришлось бы отпустить всё. И её, и надежду. А я не был готов. Не тогда.
Молчание.
Кетрин подходит рядом. Он снимает с себя куртку и молча накидывает на её плечи. Она благодарно кивает.
— Знаешь, я тоже устала... Устала быть кем-то, кем меня делают. Сумасшедшей. Жестокой. Потерянной.
— Ты не такая, — тихо говорит он.
— А ты слишком хороший, — смотрит она на него, — даже для этого мира. Даже для неё.
Он усмехается, но без радости.
— Но не для тебя?
Она молчит.
Он делает шаг ближе, будто хочет что-то сказать — но не решается.
— Нам, наверное, не суждено, да? — она усмехается, но глаза снова блестят от слёз.
— Ты всегда была для меня важнее всего, — только и говорит он, прежде чем отвернуться обратно к ночному городу.
Она не отвечает. Лишь медленно кладёт голову ему на плечо.
И в эту ночь они оба молчали. Но молчание сказало больше, чем слова.
Прошёл месяц.
Дом снова казался тише. Слишком тише.
На кухне пахло кофе и жареными тостами. Элизабет весело нарезала фрукты, Джон читал газету, а Дженни молча накрывала на стол. Утро казалось обычным, если бы не одно «но».
Кетрин спустилась по лестнице в простом, но аккуратном платье, с собранными волосами. Без вызова. Без маски.
— Доброе утро, — пробормотала она, садясь за стол.
Дилан уже сидел там, с чашкой кофе. Его лицо стало серьёзней, но спокойным.
Элизабет первая нарушила тишину:
— Лора... она больше не вернётся?
Дженни вздохнула, поставив перед всеми тарелки:
— Мы не обсуждаем её. Она сделала выбор. Дилан подписал бумаги. Всё.
Кетрин перевела взгляд на брата. Тот молча кивнул, будто подтверждая:
развод состоялся.
— Я... — начал он, — не виню её. Она испугалась. Но я больше не могу держать рядом человека, который врёт о самом главном.
Джон отложил газету и впервые заговорил:
— Ты сделал правильно, сын. Мы видели, как ты старался. Как боролся. Но не всё в жизни можно починить.
— Она звонила, — вдруг сказала Кетрин. — Хотела извиниться.
Все посмотрели на неё.
— И что ты сказала? — осторожно спросила Дженни.
— Что если бы не этот ребёнок, она бы уже давно была забыта. Не из-за Дилана. А потому что мы стали семьёй задолго до неё.
Молчание.
Элизабет подсунула Дилану рисунок: он, она и младенец. Она всё ещё считала малыша его сыном. А может, просто хотела, чтобы всё было по-прежнему.
Дилан улыбнулся, но глаза остались грустными.
Джон потянулся за рукой Кетрин и сжал её.
— Главное — что ты с нами. Живая. Дышишь. И всё ещё сильнее, чем ты думаешь.
Кетрин кивнула, сдерживая эмоции.
И в этой кухне, где ещё месяц назад царила ложь и боль, впервые снова почувствовалось... тепло.
ВЕЧЕР. ТОТ ЖЕ ДЕНЬ.
Дом погрузился в тишину. Кетрин стояла у окна, прижавшись лбом к стеклу. За окном начинался закат — неяркий, приглушённый, но всё равно тёплый.
— Ты всегда так задумчиво смотришь в окно? — послышался знакомый голос за спиной.
Майк.
Он появился почти бесшумно, как будто чувствовал, когда ей нужно нечто большее, чем слова.
Кетрин не обернулась сразу.
— Иногда, — прошептала она. — Иногда, когда день был слишком честным.
Он подошёл ближе, встал рядом и тоже посмотрел на небо.
— Ты сегодня была сильной.
— Я просто устала притворяться, — честно ответила она, повернувшись к нему. — Устала убегать.
Майк обнял её за талию, прижав к себе.
— Тогда оставайся. Не убегай больше. Ни от себя, ни от меня.
Она посмотрела ему в глаза. Впервые за долгое время — без страха. Без боли. Просто — по-настоящему.
— Если ты останешься, — добавил он мягко, — я буду рядом каждый чёртов день. Даже если ты меня прогоняешь. Даже если ты снова станешь колючей. Я выдержу. Только останься.
Кетрин не ответила. Она просто потянулась к нему и поцеловала — впервые без бунта, без страсти, а с нежностью. Как будто это был её выбор.
Как будто она позволила себе чувствовать.
Позже вечером они вышли в сад — укрывшись пледом, с чашками чая и без слов.
Из дома наблюдали Дилан, Дженни, Джон и Элизабет.
— Она впервые улыбается без боли, — тихо сказала Дженни.
— Пускай хоть один мужчина окажется достойным, — добавил Джон.
А Дилан... он просто наблюдал. И молчал. Потому что снова что-то чувствовал. Но снова держал всё в себе.