Инцидент №2
Вдруг хозяин дома встаёт и незамедлительно начинает произносить застольную речь:
— Итак, судя по всему, история человечества закончилась. Что ж, думаю, пора подвести итоги. Предлагаю сделать это спокойно и без вульгарной аффектации. Сегодня я буду говорить с вами, как мёртвый с мёртвыми. То есть откровенно. Позвольте предложить вашему вниманию небольшую речь в защиту человечества, как биологического вида. Это был трагический вид. Возможно, и впрямь, изначально обречённый. Роковая и прекрасная наша участь заключалась в том, что мы стремились прыгнуть выше самих себя, быть лучше, чем положено нам Богом. Мы находили в себе силы сострадать, хотя это противоречило законом выживания. Испытывать чувства собственного достоинства, хотя его всегда топтали. Создавать шедевры искусства, осознавая их бесполезность и недолговечность. Здесь, в этих стенах, прозвучало много слов ненависти к человеку. Презрения над ним и насмешек. Но сегодня я не брошу в него камень. Нет. Я скажу так: «Я любил человечество. И люблю его сейчас, когда его уже нет — ещё больше. Именно за его трагическую судьбу». И я хочу сказать вам, коллеги. Я хочу сказать Вам: «Я люблю вас». Для каждого свой скачок собственного сознания. Возможно, это мой. Я хочу, чтобы вы это знали. А теперь, господа, давайте продолжим этот пир во время войны.
— Скорее уж после войны, — задумчиво ответил Formaunzer.
— Да уж, после, после... — С сожалением согласился Алексеич.
Тут Юз подал вид, будто что-то хотел сказать, но не решился, но вскоре же, он, всё-таки, начал говорить с ноткой глумливости:
— Красиво! Но не этично, нет ни чётких тезисов, ни силлогизмов. Вам бы стоило поучиться у нашего ныне покойного друга Хомякова, — элегантно указав рукой на пустое кресло, а затем продолжив, — ну, хотя, Вам далеко до этого. Не так ли, раб божий?
— Мой Бог меня рабом не называл, — с пассивной агрессией ответил Алексеич на сей упрёк.
В комнате нависла тревожная тишина, и, не выдержав этого, Мельник швырнул свою вилку на стол, и с горькой раздражённостью воскликнул:
— Бред сивой кобылы!
— Мельник, я попрошу! — В надежде успокоить своего оппонента, утвердил Алексеич.
— Шо вы тут устроили?! Это же дурдом! А ты, Иоанн, почему молчишь?! Вот Хомяков бы не молчал! Мы тут уже неделю торчим, как крысы в гнилой бочке! Там люди гибнут! Если вообще ещё кто-то остался... А вы здесь жрёте! — Тут он ударил кулаком о стол так, что фотография Хомякова упала на пол, но это уже никого не волновало.
— Брюха свои набиваете! Как в ваши буржуйские хлебальники вообще эта гнилая жратва лезет? Всё, товарищи, всё... С меня довольно. Сейчас я уйду в комнату Алексеича и этим для меня всё кончится, — на этом сия речь завершилась, и никто не проронил ни слова. Мельник, ещё немного постояв, постепенно направился в хозяйскую комнату. Зайдя в неё, рабочий сбросил с себя прорезиненный плащ, из-под которого показалась шахтёрская роба и забинтованные руки рабочего. Издав страдальческий вздох, он лёг на кровать, которая под ним начала истошно скрипеть, а затем, укрывшись штопаным одеялом, Мельник отвернулся к стене и мирно испустил дух.
В то же время за столом нагнетало молчание, но вскоре его развеял Юз, произнеся с долей сожаления:
— Господа, прошу принять мои искренние соболезнования из-за ещё одной ужасной потери.
Все оставшиеся снова принялись за пиршество, все кроме Алексеича. На его мраморном лице то и дело проскакивали отголоски тревоги, медленно встав из-за стола, он направился в свою комнату. Тяжко перебирая ногами хозяин оказался в своей обители. Переступив, валявшийся на полу, плащ, он подошёл к Мельнику. Рука Алексеича медленно потянулась к лежавшему, но тут же остановилась, из его уст просочилась лишь одна фраза:
— Помер... — долго он не мог смотреть на безжизненное тело шахтёра. Тогда хозяин дома подошёл к иконам и пальцами погасил трепещущий огонёк свечи.
В этот момент в его, уже малость поседевшей голове, зародились болезненные мысли осознания общего состояния всего пространства. Руки его тряслись, как никогда, по бледному челу пробегал холодный пот, и вот, несчастный человек срывается и принимается своей иссохшей рукой стучать в стену. Совершая этот жест обречённости, Алексеич истошным воем прокричал:
— ГОСПОДИ, ВЫПУСТИ МЕНЯ ОТСЮДА!!! — Пока он вопил эту мольбу, в его сознании проносились тяжкие воспоминания из недалёкого прошлого: ракеты, бомбящие город; взрывы, превращающие небоскрёбы в тучи пыли; деревья, вырванные с корнями и кусками земли, разлетающиеся в разные стороны; людские крики, наполненные безукоризненной болью. Взяв себя в руки и немного успокоившись, Алексеич пошёл обратно к столу. Присутствующие же сделали вид, будто ничего не произошло.