Проект Мира

Мари смотрит на свои ладони с отсутствующим выражением. Она разглядывает линии, помня обо всех шрамах, когда-то украшавших кожу, которые были сведены по мере регенерации. Её регенерация стала сильнее. Она вздыхает, поджимая губы. Волнение преисполняет её естество. Где-то там, на затворках сознания, в ней плескается тихий страх, маленький как её первичная мечта, уничтоженная и задавленная пальцем, как таракан. Она стала выше, в основном благодаря витаминным таблеткам, полученным от наставника. Мари проводит рукой по волосам, радуясь их длине, доходящих до локтей. С тихим вздохом, она встает с качели, берет в руки дорожную сумку и идет в сторону подъезда. Мари разглядывает белизну стен подъезда, подымаясь в тишине, прерываемых её шагами. Она останавливается у квартиры и открывает её ключом. Мари оказывается дома. Она разуется, ставит сумку на пол, заглядывает в каждую комнату, отмечая отсутствие членов семьи. Пожав плечами, Мари заносит сумку в свою комнату, оглядывая её критичным взглядом. Есть слой пыли, но не сильный, что радует. Она моет руки, держа их под краном достаточно долго, чтобы они покраснели от горячей воды, прежде чем опомниться, выключает кран. Мари набирает воду, берет тряпку и начинает убираться в комнате, вытирая каждую полку. Она задерживает взгляд на доске, отодвигая её в сторону, удовлетворенная, что расследование на месте. Приятно знать, что никто не заглядывал в её личные вещи, хотя она их защитила магией. Кропотливая работа, стоящего того, чтобы она почувствовала безопасность. Защита слабая, лишь предупреждение самой Мари и в основном защита от злоумышленников, предполагаемых преступников. Если же кто-то из семьи, то она почувствует это. Мари разглядывает ракушку на полке особенно долго, и прикладывает её к уху, расслабляясь. Гул знакомый, почти как колыбельная. Совсем скоро она слышит слабый голос, сколь полный печали, столь же чарующий и завораживающий. Мари не из тех, кто поддается соблазнам, наученная и приученная к горкому опыту, так необходимому. Она вслушивается в голос, пытаясь разобрать слова, но может лишь понять: «Боги», «Война», «Тьма», «Конец», «Мир», «Нити». Мари улыбается грустно. Пусть она смогла понемногу разобрать слова мертвого языка, выучить его алфавит, даже найти его письменность, различать звуки и произношение. Этого недостаточно. Мари знает бегло языки народов Санминсии, Вантиоломии, а также немного говорить на них, понимает языки остальных четырех государств материка Феобим, свободно разговаривает на сумеурском, огнианском языках. Это стоило всего потраченного времени, а также разговоров с носителями во время её летних «приключений». Если родители думали, что этот лагерь обучает языкам, помимо приструнивания, то их воля. Мари заканчивает с уборкой быстро, поглощённая размышлениями и некоторой меланхолией. Она вытирает пот со лба, убирает тряпку на место, выливает воду, успевает разобрать вещи и даже приготовить на ужин овощную запеканку. Тишина прерывается звуком открывания двери. Мари застывает на кухни с ударом сердца особо оглушительным, сердцебиение от волнения ускоряется, а она смотрит на запаренный чай с пакетиком как на единственное спасение. От смеха Оливера вместо радости, она испытывает непонятные чувства, полные смятения и растерянности. Возвышенная неясная и смутная атмосфера, царившая в одиночестве, по возращению домой, лопается, оставляя после себя оглушительный звон битого стекла, лишь в её голове. Она поджимает губы и отпивает чай. Мари прижимается бедром к кухонному гарнитуру, пока её сердце падает в пятки.

— Мам, пап, давайте потом повторим? — спрашивает Оливер, его счастье, раньше так заразное, лишь углубляет дыру в груди. Мари хочет избавиться от странного чувства. Почему она больше не испытывает счастья за Оливера, как должна? Именно этого она добивалась всё время. И вроде как у неё получилось. Пусть её будущее размыто, будто его и нет, но она знает, что с ним всё будет хорошо. Кто знает... Если Мари доживет до восемнадцати, а контракт закончится, то её придется распрощаться и разорвать все связи с семьей, чтобы обезопасить их. Отречься от них тоже самое, как отрезать руку, лишиться ноги. Мир никогда не будет прежним, но она будет жить. Эмоции приглушается даже без глаз скорби. Она непрерывно взирает на чай, сжимая крепко кружку, боясь уронить, как и разбить. Мари знает, что её хват может быть достаточно сильным, чтобы разбить кружку, также легко, как щелкать семечки. Очередная ссора, перед тем как уехать в Вантиоломию кажется давностью, слишком далекой, как страница жизни.

— Ох, хорошо, Оли, я возьму на следующую неделю выходной, — от мягкости в голосе мамы, она задерживает дыхание. Глаза жгут, будто песка насыпали или брызнули острым перцем. Мама никогда так нежно не говорила с ней. Мари так давно не слышала подобный тон от неё. Это было так давно, когда ей было восемь лет. До лагеря, до организации, до убийства, до всего. Мари поражается внезапной мысли. Она будто ворвалась в чужую семейную жизнь. Мари сжимает кружку так крепко, с трепещущим сердцем от приближающихся шагов, на грани впадения в паническую атаку. Кружка разбивается тогда же, как папа заходит на кухню. Мари с широко испуганными глазами, будто воровка, пойманная хозяевами квартиры на месте преступления, вжимается в кухонный гарнитур, сжимая осколки так крепко, что они прорезают кожу. Чай обжигает кожу, стекая по рукам, пачкая пол и серые тапочки. Пакеты в руках папы падают на пол, яблоко из пакета вываливается, вспышка вины пронзает в самое сердце, а испуг подавляется удивлением.

— Мари, тебе больно? — он раскрывает её ладонь, с открытым беспокойством вынимая осколки, с такой аккуратностью, что Мари задерживает дыхание. Она ничего не говорит, не вздрагивает от боли, не кричит и не плачет. Может, именно из-за этого у него такое лицо. Иначе, почему папе беспокоиться о таком? Кровь знакома, рана скоро исцелится, хотя это не то, что ему следует знать.

— Нет, извини за беспокойство, я всё уберу, — спешно говорит Мари и, судя по реакции, это не то, что он ожидает услышать. Мама заходит именно сейчас. Она хмурится на разбросанные пакеты, приподнимает бровь на наличие Мари, хмурится вновь на осколки кружки и пролитый чай, явно раздраженная. Мама поднимает пакеты и ставит их на стол, поднимает яблоко и ставит с непроницательным выражением, иногда поглядывая на то, как папа достает осколки с раны.

— Она же не неженка, — закатывает глаза мама, раздражение в её словах удивляет папу, он замирает с последним осколком и хмурится. Мама подходит к кухонному гарнитуру, а именно к верхним полкам, посмотрев на ладонь Мари, которая хочет её спрятать. Несмотря на её острые слова, Мари замечает сложные эмоции для понимания, таящиеся в голубых глазах и недовольных уголках губ. — К чему так трепетно относится. Мари может уже привыкла к тому, чтобы получать боль? Я думала, лагерь сделает из тебя нормального ребенка, но ты всё еще хочешь казаться сильной.

— Ты хочешь, чтобы она плакала? — спрашивает папа необычно грубо. Мари, кусая губу, не может не вспомнить их приход с чувством, что она всё испортила. — Лучше подай аптечку, Виолетта.

— Я это и собиралась сделать, — закатывает глаза мама, достав аптечку. Она ставит контейнер рядом с Мари и подает в руки стерильную марлю. Папа аккуратно очищает раны от осколков. Мари отчаянно подавляет дрожь ладоней, такой долгий физический контакт с родителем непривычен. Он останавливает кровотечение, надавливания на рану. Он не говорит слова утешения, а Мари их и не просит. Тишина тревожная, с учетом мамы замершей рядом с ними как ястреб. Мари самостоятельно промывает рану чистой водой, а мама подает папе антисептик, которым он обрабатывает ей ладонь. Папа молчит, наматывая бинт.

— Почему ты не предупредила, что приедешь раньше? — спрашивает мама. Мари прикусывает губу, отвечая честно, признавая, что не удалось:

— Хотела вас удивить.

— У тебя это хорошо вышло.

— Я уберу, — хмурится Мари, окончательно расстраиваясь. Мама раздраженно закрывает лицо руками, качая головой с видом, будто не может выносить свою дочь больше положенного. С громким и грубым хлопком, она убирает аптечку обратно в шкафчик и быстро выходит из кухни. Во рту пересыхает, её слова сквозят настолько явными эмоциями, что ей становится тошно от себя самой. — Мне жаль, я не хотела расстраивать её.

— Ты не виновата, — тихо шепчет папа. Он закрепляет бант и неловко улыбается измученно, слишком знакомой из их неловких разговоров весной. Смех Оливера преследует её, как и слова матери. Тяжесть в груди не утихает. Любимый младший брат не разделяет их сложных отношений, он запрыгивает на неё с радостным визгом, как только видит. Оливер обнимает её крепко, также быстро отстраняясь.

— Мари, ты вернулась! — счастливо улыбается Оливер. — Представляешь, мы были на аттракционах, в гостях у тети Альфии и других, а Роза такая милая оказывается, но они, почему то не хотели ничего слышать о тебе, поэтому я втайне изрисовал её альбом, написав, что ей стоит подумать над своим поведением. Но не бойся, я не портил рисунки! А что с рукой? Не болит?

— Я в прядке, но тебе не стоило портить альбом Розы, оно того не стоит, — мягко отвечает Мари, взъерошивая волосы Оливера, который скрещивает недовольно руки. Он обижается, но она не понимает причины. Взгляд его обиженный, а нижняя губа чуть выпячена. Родители молчат, частично следя за их взаимодействием, частично убирая беспорядок.

— Но почему? Они обижают тебя и обзывают тебя за твоей спиной! Почему я должен слушать, как тетя Альфия говорит о тебе плохие слова или кто-то из двоюродных сестер и братьев? Я не дядя Нарцисс, не буду сбегать при первых же трудностях и не позволю им обижать тебя, когда ты не можешь и не будешь давать сдачи! — взгляд родителей преображается. Мари делает вид, что не замечает стыд и вину на лице отца, поджатые губы и недовольство матери. Его слова ложатся на неё грузом, как музей. Она сдуется, усталость отражается в её чертах, а в голосе звучит побежденность и усталость, которая не нравится Оливеру.

— Некоторые вещи приходится оставить как есть, чтобы они не стали хуже. Но, не взирая на такой плохой пример с моей стороны, ты не должен позволять им вытирать об тебя ноги или говорить плохие вещи о тебе, — объясняет Мари, положив руки ему на плечи. Ладонь не болит. Она заглядывает в глаза Оливера, видя в них буйство эмоций и желание протестовать. Он стушевывается, опустив плечи. Мари пыталась загладить вину за инцидент со срывом, когда взрыв надутого пакета для неё напоминал взрыв бомбы, она тогда прыгнула на Эрша, сына дяди Ромаша, который, будучи подростком, такое не шибко оценил. Она тогда еще впала в паническую атаку и из-за этого напугала других детей. Старшие дети не оценили такого, посчитав её странной. Её паническая атака довела до слез её ровесников Астерию, дочь тети Анфисы, Камилла, сына тети Альфии, младшего брата Розы, и Анемону, дочку дяди Ромаша, младшую сестру Эрша. Даже её извинения не помогли, тетя Альфия сразу не возлюбила её за это. После того, как дядя Нарцисс покинул государство и от неё отреклись дедушки и бабушки с обеих линий, от неё отвернулись все, даже двоюродные бабушки и дедушки. Мари не хочет подобного для Оливера. Она любит свою семью, но знать, что семья разваливается из-за неё, больно.

Наблюдать, как их дочь строит из себя жертву на глазах их сына противно и неприятно. Будто не она стала причиной такого отношения к себе. Вместо того, чтобы исправиться Мари строит из себя невесть что. Виолетта хочет схватить дочь за плечи, накричать на неё или заплакать, трясти за плечи и требовать ответов, что угодно, чтобы понять причину её изменений. Что угодно, чтобы она перестала вести себя так. Это не смешно, это ужасно. Как ей не стыдно за свое поведение, Виолетта терпеть не может таких, кто строит из себя мучеников. А Мари стала такой, якобы несчастной. Что с ней в её тринадцать лет случилось, что она такая вся из себя жертва? Этот взгляд такой печальный и тоскливый, что Виолетта не может ей в глаза смотреть, слишком страшно, слишком вызывает гнев и злость. Ориэл понимает её до того, как она сделает непоправимое. Он отводит детей в гостиную, несмотря на протесты Мари, с её желание помочь, от чего Виолетта сжимает край кухонного гарнитура со всей силы, скрипя зубами. Виолетта, благодаря работе, стрессоустойчива, но Мари исключение из всех правил, выводящая на эмоции одним только лицом. Виолетта не понимает, где она ошиблась в воспитании настолько сильно?! Оливер же вышел вполне нормальным и милым ребенком! Мари же была такой хорошей в детстве, так почему?!

— Виолетта, выпей воды, — тихо говорит Ориэл, протягивая стакан с водой. Виолетта глубоко дышит, выпив воду. Она хватает себя за волосы, тихо шипя:

— Как все свернуло не туда?! Почему?! Почему, Ориэл?! Где мы ошиблись?!

— Виолетта, будь тише, пожалуйста, Мари может услышать и не правильно понять, — просит Ориэл, от чего её глаза сужаются. Она тычет пальцем ему в грудь, тихо шепча:

— Ты на её стороне, не смотря на то, какая она хулиганка? Альфия её терпеть не может! Сам слышал, что говорил Оливер! — в ответ он смотрит спокойно, но с долей вызова. Ориэл убирает палец с груди, но держит её ладонь в своих. Ориэл говорит веские слова, но в гневе, она тут же спешит выплеснуть эмоции.

— Она наша дочь, наш ребенок. Если не я встану на её сторону, так кто?

— Почему кто-то вообще должен быть на её стороне? Она сама заслужила такое отношение к себе! Строит вечно из себя жертву, что все ей должны! Вся такая из себя мученица и таинственная, кто-нибудь пожалейте меня!

— Виолетта, следи за своими словами, — твердо просит Ориэл, нахмурившись, он обеспокоенно ерзает, когда она вырывает ладонь, не глядя, взмахнув ею в сторону двери. Они взирают друг на друга, гнев, бурлящий в ней, не утихает.

— А то что?! Что будет? Думаешь, я не права? Если бы это было так, ты бы это сказал прямо, ты не желаешь признавать действительное!

— Виолетта, дети могут услышать, — просит Ориэл, бросив взгляд в сторону двери. Его глаза расширяются.

— И что? — она желает продолжить, но испуг на лице Ориэла, вызывает стеснение в груди. Она оборачивается, чтобы увидеть дочь, стоявшую на пороге кухни. Гнев быстро иссекает, оставив после себя истощение и зарождающиеся семена ужаса. Виолетта никогда не хотела, чтобы Мари об этом услышала, а если бы услышала, не таким образом.

— Мари, это не то, что ты думаешь, — испуганно пытается Ориэл, но даже Виолетта понимает, что это не та фраза, которая может исправить ситуацию. Мари переводит взгляд с неё на отца. Она... Дочь ничего не говорит, её лицо тщательно пустое. Мари не испытывает никаких эмоций, а от тусклых глаз Виолетте становится не по себе. Её руки дрожат, когда Мари тихо входит на кухню, совершенно бесшумно.

— Оливер захотел яблочного сока, — бесстрастно говорит Мари, открывая холодильник. В повисшей тишине она наливает сок и уходит. Ориэл хватается за голову, присев на колени. Виолетта тихо оседает на пол рядом с ним. Они ничего не говорят.

Последняя неделя лета проходит быстро. Арий сменяется Мокеем и наступает школьная пора. Многие одноклассники стали выше, Беатрис сверкает короткой стрижкой и загаром, а Джой вовсе отрастила волосы. Открытие окна привносят свежий воздух в кабинет класса. Каждый стремится в своих кружках общения рассказать о том, как провели лето. Корнелия улыбается сдержанной Деборе, которая внимательно слушает подругу, её теплый взгляд, редко встречающийся, сосредотачивается на улыбчивом лице Корнелии. Артур предпочитает сидеть в стороне от всех, хмуро взирая в окно. Единственная возможность сидеть в стороне, а не среди шумных ребят это с Мари. В кабинете совершили перестановку, убрав пустующие парты. Ведь за последними партами сидеть нельзя, а оставлять пустую парту впереди тоже. Поэтому переставили парты так, что первые парты в три ряда, вторые парты в два ряда, третьи парты в три ряда и четвертые парты в два ряда. Так и получается десять парт по двум местам, где рядом с Мари пустует стул. Как и раньше. Кто успел, те и сели куда захотели, пока есть возможность определиться. Мари благодарна, что ей досталось прежнее место у окна, еще позитивнее стало от мысли, что позади неё никто не сидит. Стоит ли говорить, в первый день учебы она пришла за несколько минут до звонка. Все тогда расселись, что оставалась только единственная свободная парта у окна. Она не возражает. Первый же учебный день закончился короткой ссорой между Мари и мамой. Оливер, к её счастью, не слышал, иначе бы был расстроен. Ссоры стали реже, но с интенсивность раз в неделю. Сейчас стул временно занят Артуром, хмуро взирающего в глофон. Мари переводит взгляд в окно, припоминая, что начнется урок истории, а Артур возвращается за свою парту к Эзио, сидя прямо перед Мари. Господин Демюэль сверкает радостной улыбкой и хорошим настроением, озаряя всех, так, что Джордж делает вид, будто одевает очки. После приветствия, отметки всех присутствующих в журнале, подняв взор рубиновых глаз, он медленно расхаживает по классу, начиная урок истории.

— Как и обещано, подробнее разберем тему войны Огниана и Сумеура в 848 году, — воодушевленно вещает историк, взмахнув рукой в сторону окна, за которым скрывается яркое солнце. — Огниан, государство почитающее силу и ремесла, преданных своему делу людей. Государство-защитник детей номер один во всем мире, уважающее знание, почитающие всех богов, но на вершине всегда остается Шимшон, бог солнца, бог огня. Согласно мифологии и записанной информации со слов других богов, Шимшон первый Разиэль, титул, обозначающий императора божественной обители. Древний бог, древнее которого только бог ткачества Идо. Со времен распада древнейших империй Света и Тьмы, после разрушительных бедствий, в ходе которых ландшафт материка значительно терпел изменения, под предводительством госпожи Латгард, известной своей кровожадностью и силой. В отсылке пьесы Пиншира «Лагария и Мирис», написанной примерно в 234 году, где имена и сюжет отсылает к истории основательниц Огниана и Сумеура. Всё сводится к любви, любви подвигающей на великие дела и на трагичные истории. Любовь в своем проявлении способна на спасение и на бедствие, потому важно не потонуть в всеобъемлющей любви, где возлюбленные готовы и горы переплыть и моря перейти, лишь бы быть вместе...

Внимательно слушая вдохновленную лекцию от господина Демюэля, никто не собирается поправлять его в фразе про море и гору. Как любит говорить историк, в потоке бесконечной информации важно выделить основное, чем каждый и занимается. Мари быстро записывает и дату начала войны, дату написания пьесы, и то, что всё началось от трагичной любви основательниц. Господин Демюэль останавливается у первого ряда, между партами, где сидят Алан с Джеймсом и Корнелия с Корделией. Он оглядывает их всех, продолжая говорить:

— Госпожа Латгард до самой смерти осталась одной, верной госпоже Томирис, основательнице Сумеура. Младший брат госпожи Латгард, господин Гэвард стал следующим правителем и возненавидел Сумеур за то, что Латгард зачахла в своей любви к Томирис. Но трагедия не была бы трагедией из-за неразделенной любви, нет, госпожа Томирис разделяла чувства госпожи Латгард, но не могла ответить взаимность. Две основательницы не могли отдаться чувствам, в силу долга перед основанными государствами. Госпожа Латгард до последнего вдоха, пусть и медленно чахла, правила железной рукой. Её многие идеи, взгляды передались последующим правителям. Легенда гласит, что после смерти госпожа Томирис её призрак видели у статуи основательницы Огниана, в дни смерти и в дни рождения госпожи Латгард, пела любимую песню возлюбленной. Эта песня в Огниане остается популярной и по сей день, являясь колыбельной и праздничной песней для фестиваля солнца. Помимо этой причины, тянущей вражду между двумя государствами, второстепенной причиной является ресурсы обеих государств. В силу географического ландшафта обеим государствам нужны ресурсы противоположного. Стоит отметить, войны за территорию в основном вели такие государства как Илмари и Терра. Но Илмари, после свержения государя Фирцинио, сверженный в 833 году, как говорят, в этом успела быть замешана в свое время Мелисса Азалим, вместе со своим супругом. Что нас сводит к причине смерти такой известной исторической личности, как Мелисса Азалим...

После рассказа нынешней темы, как и напоминание об информации с учебника и интернета, господин Демюэль задает домашнее задание, а затем начинает спрашивать весь класс о прошлой теме. Джордж, по словам Демюэля, вызвавшийся добровольно, что он имеет в виду о продолжительных попытках подшутить над Яном, вместе с Эзио, который вместо подготовки к опросам и пересказам, предпочел листать ленту «ТвипТвип». Половине класса он раздает разные задания, составить эссе, написать рассуждение, ответить на тест, предоставленный историком, а кто-то — Дороти, рассказать прошлую тему. За ней следует плавно Лейн и Алан. Если одноклассникам повезет, то рассказывающие подскажут ответ, если нет, то не судьба. Зато не групповая работа.

Погрузившись в учебу, совмещая её с тренировками и занятиями с наставником, который решил научить её танцевать несколько видов танцев, как парных, так и одиночных, Мари не сомневается, чтобы ему проверить ржавые навыки. Из старика танцор первоклассный, но и Мари была фигуристкой, что позволило ей заучить танцы быстро. Она подумывает научить Оливера, было бы интересно.

— Соплячка, через два месяца тебя внедрят в команду под руководством агента Зигзаг, команда будет состоять из пяти человек, включая тебя и агента Зигзаг, — произносит старик, склонившийся над разобранными пластинами брони, которую он планирует модернизировать. Мари, занятая химическими реакциями, перемешивая реактивы, записывая результаты, продолжает в том же духе. Она вспоминает агента Зигзаг, с которой работала лишь однажды, прикидывает все знания о этой строгой госпоже и соглашается.

— Хорошо. Но в чем причина? Небесная тень одиночка, который умеет выполнять командные миссии, — замечает Мари, отклонившись чуть в сторону, когда в колбе происходит маленький взрыв и образуется облако розового дыма. Мари закрывает область стола до того, как облако распространится дальше, защитный барьер опускает на рабочий стол и Мари переводит взгляд на старика, пока Печроуз отслеживает показатели облака.

— Ты будешь не как агент Небесная тень, нужно придумать тебе другой позывной. Либо ты, либо я. Не торопись, время есть. Можешь взять тень или небо, как отсылка к Небесной тени, — поясняет наставник. Мари приподнимает брови, задумываясь о словах старика. Это звучит подозрительно и странно, она может признать. Почему не Небесная тень?

— Но я буду выполнять задания Небесной тени? — интересуется Мари, прикидывая, как всё это отразится на её графике. Наставник утвердительно мычит, приподняв собранную кирасу, который внешне выглядит как обычные латы прошлого. Наставник стучит несколько раз и латы распадаются на частицы, покрывая грудную клетку наставника. Он сверкает надменной улыбкой, полной самодовольства в сторону впечатленной Мари. — Кираса сохраняет свои свойства?

Подойдя к наставнику, она стучит по кирасе, плотность материала отмечается сразу, как и следы магии. Из чего сделана кираса, она решает не спрашивать, не обладая магией, наставник много знает о ней и как её использовать, ничуть не смущаясь. Он предлагает ей выпустить магию в кирасу и Мари отправляет толчок магии, отмечая, как вспыхивают магические символы, покрывающие кирасу.

— Очень хорошо, — сообщает наставник, отойдя в сторону. Кираса снимается с него и превращается в браслет, который он надевает на себя. — Гипотетически, я могу надеть кирасу под рубашку, чтобы её скрыть, но она не доработана.

— Это хорошая защита в будущем, если поменять дизайн на типичную форму агента, никто и не поймет подвоха. Материал гибок?

— Верно, растешь, соплячка. А на счет миссий не беспокойся, их станет меньше. Глава считает, что ты недостаточно работала в команде, в частности с товарищами из организации. Тебе нужно понять, как работают команды организации, постепенно влиться в коллектив. Чушь полная, но что поделать. Совет на хвост сел.

— Я понимаю, — соглашается Мари, не возражая. Старик сам говорил, что у него несколько позывных. Пусть он тренируется заменой Вестнику смерти, нужно и помнить, что её должны знать как-то иначе, чем преемницу.

Что внезапно наводит Мари на мысль, а если использовать магию для отслеживания пленницы ракушки? Ворох идей вскруживает голову, но она лишь махнув рукой, отправляется тренироваться с манекенами.