Глава 14
Он застонал и вынырнул из сна — из сна, который был таким живым, таким обманчиво тёплым, будто жизнь действительно вернулась.
Полумрак. Запах пыли и металла. Подсобка. Снова они.
Он сидел на полу, спиной к койке, а она лежала на нём, прижавшись, вся дрожащая.
— Холодно… холодно… — шептала Алекс, стуча зубами даже во сне.
"Милая… да сейчас же лето…" — растерянно думал Джоэл, глядя на её бледное лицо. — "Под сорок градусов, как тебе может быть холодно?"
Он медленно начал подниматься, осторожно, будто боялся, что если ошибётся хоть в одном движении — рухнет, потеряет равновесие, и уронит её. Алекс что-то пробормотала, продолжая цепляться за него даже сквозь сон.
Он уложил её на койку, на ту же жёсткую койку, с ржавой спинкой, что едва держалась. Хотел отойти, поискать что-то, что можно было бы накинуть на неё — одеяло, куртку, тряпку, что угодно. Но... не смог.
Алекс, даже во сне, держала его. Слабо, пальцами, боясь, что он уйдёт.
"Она не хочет, чтобы я уходил,"— думал Джоэл.
Он не стал бороться с этим. Просто сгорбился над ней, щекой почти касаясь её волос. Слышал, как хрипит её дыхание. Вдох… выдох… снова вдох. Словно всё, что было — свелось к этим двум звукам.
— Чёрт, — прошептал он.
И забрался рядом на койку. Места было ужасно мало. Рёбра давили на железные перекладины. Он прям чувствовал — одно неловкое движение, и он грохнется на пол, увлекая за собой и её. Но он остался. Он обнял её — не крепко, но достаточно, чтобы она не дрожала так сильно.
Алекс проснулась резко, словно вынырнула из-под толщи воды — с рваным вдохом, сражённая тревогой, будто где-то там, в снах, оставила нечто важнее самой себя. Первое, что она ощутила — она лежит… но не одна. Чьё-то тело рядом. Тёплое. Сильное. Рядом.
Её пронзило током. Мышцы сработали быстрее разума. Она дёрнулась, словно хотела вырваться, ударить, вывернуться, убежать — всё и сразу. Сердце било в груди, как у зверя в клетке.
Но уже через секунду пришло осознання — это Джоэл.
Он. Рядом. Он спас её. Он не выстрелил.
И — воспоминание, яркое, как вспышка, — пистолет у его виска, холодный металл, который он сжал с такой решимостью, что у неё сдавило горло даже в бессилии. Этот образ стиснул сердце, как капкан.
Но было поздно.
Джоэл проснулся от её резкого движения. Его спина уже была изогнута неудобно, он потерял опору. Всё происходило как в замедленной съёмке: лицо Джоэла — ещё сонное, тяжёлое, — а потом вспышка осознания в его глазах, расширившихся от удивления. Он падает.
Алекс успела только инстинктивно схватить его, не думая — и полетела за ним.
Глухой удар. Джоэл — на спину, а она — прямо на него, прижавшись всем телом, пыталась остановить падение своим телом.
Два стона прозвучали почти в унисон — один тяжёлый, сдержанный, хриплый у Джоэла, и второй — пронзительный, болезненный, сорвавшийся у Алекс. В груди что-то сжалось — не только от боли, но и от ужаса: "Вдруг он ударился? Вдруг она снова что-то испортила? Вдруг..."
Но он не оттолкнул её. Только затаил дыхание, не двигаясь. Лежал, боялся её спугнуть. Алекс резко поднялась, будто её подбросило. Вскрик — и сразу же упала на колени, захлебнувшись в боли. Её руки дрожали, плечи сотрясались от резкого движения. Стон сорвался с губ — низкий, сдавленный, будто она пыталась его проглотить, но он прорвался, как крик души.
— Алекс… — голос Джоэла прозвучал хрипло, почти испуганно. Он сел, словно током ударило. Тело среагировало раньше, чем разум.
Он потянулся к ней, пальцы уже почти коснулись её плеча, но он резко отдёрнул руку, будто обжёгся.
— Где болит? Чёрт… — он выругался, сжав зубы. — Точнее, неважно. Нужно обработать твои раны, — сказал он быстро, слишком резко, почти командно, будто это могло скрыть его вину.
Но Алекс не ответила. Она сидела, склонив голову, опершись руками о пол, и смотрела на него… с обидой. С укором. С тем немым вопросом, который больнее любого крика. Джоэл сжал руки в кулаки, так сильно, что на коже проступили вены, побелели костяшки. Он не смел заглянуть ей в глаза.
"Боится меня", — пронеслось у него в голове, как ураганом.
И тогда её голос — тихий, хриплый, дрожащий, но в нём была такая ярость, такая рана, что он будто ударил его по лицу.
— Как ты мог… — выдохнула она.
Он почувствовал, как всё внутри сжалось в узел.
"Я не мог тебя отпустить, милая. Я хотел… Но не мог…" — думал Джоэл. — "Я видел, как ты ускользаешь. Как я теряю тебя. Я просто… не вынес бы это".
Но он не успел сказать. Её голос зазвучал вновь, и теперь в нём была не только обида, но и боль — и угроза, дикая, искренняя, пульсирующая в воздухе.
— Я сама тебя убью… если ты ещё раз… — она не договорила. Вновь согнулась, застонала, едва держась на коленях.
Джоэл он хотел приблизиться к ней, но застыл. Он слышал всё. Слышал, как её голос дрожит не от страха, а от гнева. Не от того, что он держал её в своих руках. А от того, что…
"Потому что я, как слабак, хотел застрелиться", — думал он.
Ей было больно — не только телом. Душой. За него. За то, что он едва не исчез. За то, что чуть не дал слабину, когда она держалась до последнего.
Алекс снова попыталась подняться. Тело вздрогнуло, дыхание сбилось. Она почти встала — и снова рухнула. И снова.
Каждое её усилие отзывалось в Джоэле, как удар кулаком в грудь. Он видел, как она борется, как прикусывает губу, как в её глазах вспыхивает отчаянная боль. А потом эти стоны… сдавленные, полные ярости и бессилия. Они разрывали его изнутри.
Он хотел помочь. Чёрт, как он хотел просто подойти и подхватить её на руки. Но он не шевелился. Сидел. Застыл. Как проклятый. Как трус. Он, Джоэл Миллер, который не дрогнул перед армиями, бандами, чудовищами… сидел на полу и боялся. Боялся её взгляда. Её боли. Её обиды. Боялся, что если прикоснётся — разрушит всё, чего добился за эти адские дни.
"Я — трус", — пронеслось в голове.
А потом Алекс выругалась. Громко. Злостно. Смачно.
И Джоэл… почти улыбнулся.
Она никогда не ругалась. Ни разу. Ни за всё время. Не так. Не вот так, открыто, по-настоящему. И это будто вернуло его. Вернуло её.
Но она не поднималась больше. Встала на колени, оперлась руками о пол и начала ползти. Медленно. К рюкзакам. К медикаментам. Её движения были болезненно медленными, но целенаправленными.
А Джоэл всё ещё сидел.
Он видел, как её бёдра двигались под одеждой — плавно, как в воде, упрямо, неумолимо. Она отдалялась. Она снова шла сама. Он не мог оторвать взгляд. Ни на секунду.
"Блядь. Блядь. Блядь!" — рычал про себя Джоэл. С каждой секундой громче. Глубже. Темнее.
"Ты просто сидишь. Смотришь, как она ползёт за грёбаным обезболом. А ты сидишь. Ты, сука, просто сидишь!"
Он зажмурился.
"Я ужасный", — думал он. — "Я хуже всех, кого когда-либо убивал"
Алекс доползла до рюкзаков, не думая — действуя инстинктивно, упрямо, почти в истерике. Она сдёрнула молнию и просто перевернула содержимое на пол. Карты, патроны, консервы, вода, зажигалки, ножи — всё падало, гремело, катилось по полу, а она даже не моргнула.
А потом начали сыпаться лекарства. Таблетки, ампулы, бинты, шприцы — всё вываливалось, как спасение. Алекс почти вжалась в этот хаос, в него ища то, что могло вернуть ей контроль. Её пальцы дрожали, когда она перебирала ампулы, смотрела даты, названия, проверяла дозировки. Она понимала, что делает. У неё был план. Был чёткий порядок в этом безумии.
Она забралась к другому рюкзаку и повторила всё заново, как машина. Снова хаос. Снова поиск. Снова — мази, таблетки, ампула.
А Джоэл…
Он продолжал сидеть. Смотреть. Он был частью этого момента, но никак не его участником. Он будто забыл, как дышать. Грудная клетка сдавлена, сердце бьётся глухо, в затылке стучит — "ты ничтожество Джоэл"
Но он не мог отвести глаз.
"Она медсестра", — всплыло в голове, будто оправдание. — "Она говорила. Она может. Она знает, что делает".
Она не просто лечит — она себя лечит. Сама. Потому что ему, Джоэлу, было страшно даже подползти и предложить помощь.
– Милая… — вырвалось. Тихо. Почти шёпотом. И тут же — тишина.
Он зажал губы." Идиот. Чёртов дурак. Какого хрена он так её назвал? Сейчас? После всего?"
"А вдруг она… испугается? Снова оттолкнёт? Снова убежит — если не телом, то сердцем?"
Но она не отреагировала. Ни слова. Ни взгляда. Словно он был фоном, пылью, стеной. Алекс продолжала проверять лекарства, собирая для себя нужное. У неё был ритм, метод, логика. Она была в работе. И это спасало её — пока.
Он заметил, как она чуть поморщилась. Спазмы. Внутри. Что-то повреждено. Может, печень, может, почки — он не знал, но знал, что это опасно. И знал, что если она сейчас не остановит воспаление, всё может закончиться куда хуже.
И всё же он сидел.
Потому что она не просила. Потому что боялся. Потому что назвал её "милая" и не знал, как теперь дышать рядом.
Во сне он часто называл её "милая", и она всегда улыбалась — мягко, искренне, будто в этом слове было всё тепло, которое он мог ей дать, и всё, чего он сам так жаждал, но никогда не осмеливался просить. В том сне не было гнили, ни вони смерти, ни крови под ногтями — только утро, пар из чашки кофе, её рука, лежащая на его плече, и дом, где пахло жареным хлебом и спокойствием, которое они никогда не знали наяву. Но это был всего лишь сон — его блядская, жалкая фантазия, в которой Алекс принадлежала ему, в которой она смеялась, касалась его, смотрела, словно он был для неё чем-то настоящим, чем-то нужным, чем-то больше, чем он есть в этом прогнившем мире.
А реальность была совсем другой — в ней Алекс страдала, была покрыта ранами, стискивала зубы от боли, падала рядом с ним не от любви, а от истощения, и каждое её слово, каждый её стон отзывался в нём острой болью, которую он не мог унять, потому что в реальности она не принадлежала ему, и, возможно, никогда не будет принадлежать. И это сводило Джоэла с ума — злило, разъедало изнутри, заставляло смотреть на неё украдкой, слушать её дыхание, вслушиваться в её шаги, ловить взгляд, чтобы убедиться, что она ещё здесь, жива, рядом, но не его.
Он злился на себя за эту слабость, злился на мир, который разложился и сгнил, прежде чем он успел узнать, что значит быть любимым, злился за то, что думал о ней чаще, чем следовало бы, глубже, чем допускал себе, без разрешения, без надежды, без будущего. Но не мог остановиться — Алекс стала для него как наркотик, не тот, что вливают в вены от безысходности, а тот, который выбирают сознательно, потому что даже если он разрушает, даже если он доведёт до безумия — без него уже не дышится.
Он пустил её внутрь себя добровольно, открылся, позволил ей жить в его мыслях, в его страхах, в его надежде, и теперь она была внутри, часть его, укоренившаяся глубоко, больно, неизбежно — и Джоэл уже не знал, как от этого избавиться, да, может быть, и не хотел.
— Джоэл… — тихо позвала Алекс, почти шепотом, но он услышал. Услышал так, внутри него что-то щёлкнуло. Он резко поднялся, стукнулся плечом о стену, пригнулся, чтобы не врезаться головой в потолок, и метнулся к ней, к её голосу.
Когда подошёл, присел рядом — близко, но не настолько, как ему хотелось бы. Её тепло, её дыхание, всё было рядом, но всё равно будто за стеклом.
— Я скоро снова отключусь… — выдохнула она резко, будто знала, что времени в обрез. И Джоэл сразу напрягся. Сердце сжалось, мышцы напряглись — он слушал.
— Я должна рассказать, что мне колоть и что делать, — продолжила она и тяжело сглотнула, смотря ему в глаза. — Пожалуйста, запомни…
И начала говорить. Указала на ампулы, объяснила, что именно колоть, в какие места, в какой дозировке. Что делать, если начнётся жар, какие мази нанести на раны, как прижечь, как перевязать. Какие таблетки — и в какой последовательности. Как избежать ошибки, от которой может остановиться сердце. И Джоэл кивал, повторял за ней мысленно, заучивая, как проклятую мантру.
Затем Алекс дрожащей рукой схватила две таблетки, нашарила бутылку воды, глотнула, поморщилась от боли и снова подняла глаза на него. Взгляд её уже был не тот — мутный, тяжёлый, словно она смотрела сквозь толщу воды. И каждую секунду он становился всё глубже и дальше, как будто она ускользала.
"Нет. Нет, нет, нет…" — пронеслось в голове Джоэла, паника вдруг ударила волной в грудь. — "Не сейчас, только не сейчас, пожалуйста…"
Алекс дрогнула, глаза закатились, и она начала заваливаться вперёд — Джоэл едва успел подхватить её, прижав к себе. Он поймал её, не дал упасть, и только успел прошептать:
— Держись, милая… Я всё запомнил. Я сделаю всё правильно. Только не уходи…
Она была почти без сознания, тёплая, хрупкая, и сердце Джоэла колотилось так сильно, что он боялся, она это услышит.
Алекс была без сознания. Её дыхание было сбивчивым, кожа бледная, губы пересохли. Джоэл уложил её как мог, поправил подушку под головой и, не теряя ни секунды, начал действовать — строго по инструкции, которую она успела ему выдать. Его пальцы дрожали, но он заставлял себя быть точным, аккуратным. Он колол ампулы, мазал раны, перевязывал, считал секунды между шагами. Он запомнил всё — чёрт подери, каждое слово, будто сам был медиком.
Когда закончил, откинулся назад и, затаив дыхание, смотрел на неё. Алекс больше не стонала. Её грудь ровно поднималась и опускалась. Она дышала. Свободно. Спокойно. И это было лучшее, что он когда-либо видел в своей проклятой жизни. Он остался на коленях перед ней, не в силах оторваться. Осторожно склонился вперёд, прижался лбом к её боку, закрыл глаза.
"Почему ты такая хрупкая… почему такая упрямая…" — думал Джоэл, чувствуя, как по спине пробегает дрожь.
"Почему я тогда тебя спас… почему теперь не могу без тебя…"
Он не знал, была ли это слабость, любовь или чистая зависимость, но одно он понимал точно — если она исчезнет, всё внутри него развалится. Потому что она стала его смыслом, в этом мёртвом мире.
Прошло… сколько? Джоэл уже и не знал. В этой подсобке не было окон, света, никакого понятия о времени. День? Два? Неделя? Он сидел рядом, не отрываясь. Порой засыпал на несколько минут, просыпался в тревоге, проверяя её дыхание.
Алекс не приходила в себя, но она дышала. Не просто дышала — с каждым разом всё ровнее, чище, без хрипов. Джоэл цеплялся за это, как за спасательный круг. Он продолжал обрабатывать её раны, следил за температурой, поил через шприц, давал лекарства. Просто был рядом. Всегда.
И вдруг — голос.
— Господи... я сейчас умру... — прозвучало из-под одеяла.
Джоэл замер. Его дыхание сбилось, сердце в груди стукнуло так сильно, что аж в ушах зазвенело.
Голос Алекс был другим. Уже не болезненным, не искажённым агонией, а… живым.
— Хочу пить... есть... и в туалет… — выдохнула она, всё так же тихо, но уже с каплей раздражения в голосе, как будто просто проснулась после тяжёлой вечеринки.
Джоэл поднял голову, словно его окликнули из самого ада. Их взгляды встретились. Впервые за всё это время — осознанные, живые глаза Алекс. Ни тени боли. Ни тени страха. Только лёгкое недоумение и слабая, но настоящая жажда жизни. Он хотел протянуть к ней руку. Хотел обнять её. Хотел почувствовать, что её кожа больше не горит, что она теплая и настоящая, и она здесь, с ним. Но тело будто отказалось слушаться. Он просто смотрел, потрясённый, не смея даже моргнуть.
Слишком долго он ждал этот момент. Слишком боялся, что он никогда не настанет.
Алекс поднялась медленно, осторожно — но уже без стонов, без сдержанных всхлипов от боли. Только сжав зубы и хмуро нахмурив брови. Она села, оперлась руками о кровать, сделала глубокий вдох и слабо выдохнула.
— А мы вообще где?.. — хрипло, но спокойно спросила она, озираясь вокруг.
Комната была темной, унылой, пыльной. Голые бетонные стены, старые ящики, рваное одеяло на полу. Только слабый, почти разряженный луч фонарика на ящике освещал часть стены и немного пола. Атмосфера заброшенности и глухой тишины.
Её взгляд остановился.
Джоэл.
Он всё так же сидел на полу опершись локтями на колени.
Не шевелился. Не отвечал. Просто смотрел на неё — внимательно, глубоко, будто боялся, что она исчезнет, если он моргнёт. Глаза тяжёлые, тёмные, усталые. Лицо не выражало ни радости, ни облегчения. Только напряжение, сквозь которое прорывалось то, что он не мог выговорить.
Алекс чуть нахмурилась.
— Ты чего?.. — спросила тише, почти шёпотом, не отводя от него взгляда.
Но Джоэл молчал.
Он не мог сказать.
Он просто не верил, что она действительно сидит здесь перед ним.
— Ну и бардак... — снова сказала Алекс, устало глядя на разбросанные вещи, что валялись повсюду: патроны, бинты, еда вперемешку с картами и шприцами.
— Ты сама его и устроила, — ответил Джоэл. Его голос прозвучал хрипло, тяжело, словно сквозь песок в горле.
Алекс резко повернула к нему голову. Глянула — и вдруг улыбнулась.
Легко, криво, устало, но по-настоящему.
И Джоэл замер.
Или это сердце его замерло.
Он не двигался, не дышал — просто смотрел, как эта тонкая, упрямая, чертовски живая девушка смотрит на него сквозь ссадины и боль… и улыбается.
— Да... похоже на меня, — сказала Алекс и снова опустила взгляд на весь этот хаос вокруг.
И в её голосе не было ни сожаления, ни укора — только та самая искра, за которую Джоэл готов был отдать всё, что у него осталось. Алекс начала подниматься с кровати — медленно, опираясь сначала на локти, потом на колени, и наконец выпрямилась. Джоэл дёрнулся.
Он хотел подойти, хотел сжать её в объятиях, крепко, бережно…
Да он душу бы продал, чтобы просто прижать её к себе, почувствовать, что она живая, настоящая, рядом.
Но он продолжал сидеть и просто смотреть.
Алекс стояла. Хоть немного неуверенно, но прямо.
И этого хватило, чтобы в груди Джоэла зажглась надежда — осторожная, дрожащая, но настоящая.
— Надо всё убрать… — нахмурившись, пробормотала Алекс, глядя на хаос из медикаментов, оружия и еды.
Потом, задержав на нём взгляд, спросила:
— И давай уйдём отсюда?
Джоэл кивнул, резко и твёрдо, начал подниматься на ноги.
И тут услышал её хриплый смех.
Он застыл, вскинув на неё взгляд. Алекс стояла, немного согнувшись — то ли от боли, то ли от смеха, он не знал — и, склонив голову, смотрела на него со смесью боли и странной нежности.
— В этой коморке слишком видно, какой ты высокий… и здоровый, — сказала она, продолжая смеяться, срываясь на кашель, но не скрывая улыбки.
— Это просто ты слишком мелкая и худая, — буркнул Джоэл, отворачиваясь, но слишком поздно — он уже услышал новую порцию смеха от Алекс.
Тот смех был не натянутым, не болезненным — живым. Таким, что у него внутри всё снова сжалось — теперь от облегчения.
— Я когда-то смотрела мультик… давно… — начала она, чуть охрипшим голосом, — не помню название… Там был такой дикой кабан… ну или какой-то зверь… он был здоровым, прям огромным, — она засмеялась, вспоминая, — и ещё с ним был хомяк. Или суслик. Не помню точно… но они были всегда вместе. И это выглядело так странно и так смешно!
Она посмотрела на Джоэла, склонив голову вбок, чуть прищурившись.
— Мы с тобой как они, — сказала она, — ты слишком здоровый… а я слишком мелкая, — закончила Алекс, и снова засмеялась.
Джоэл медленно опустил взгляд, не знал — смеяться ему или плакать.
Но то, что она снова говорила — о мультике, о себе, о нём — было больше, чем просто слова.
Они быстро привели всё в порядок — сложили вещи обратно в рюкзаки. Точнее, почти всё сделал Джоэл. Алекс попыталась помочь, но он тут же нахмурился и буркнул:
— Я сам. Тебе нужен отдых. Оно тяжёлое для тебя, не поднимай.
Алекс хмыкнула, но спорить не стала. Не сейчас. Не с ним.
Когда всё было готово, Джоэл перекинул рюкзаки ближе к выходу, взял автомат в руки. Его лицо снова стало жёстким, сосредоточенным, как всегда перед выходом в неизвестность.
— Будь тут. Нужно проверить, что снаружи, — сказал он таким голосом, что не согласиться было невозможно.
Алекс просто кивнула.
Джоэл подошёл к двери, убрал заградившие её стол и полку, и аккуратно приоткрыл. В ту же секунду яркий дневной свет хлынул внутрь, ослепляя.
— Чёрт… — выругался он, отводя взгляд.
Он моргнул несколько раз, привыкая к свету, вышел за порог. Всё было тихо. Машина стояла на месте. Ни зомби, ни людей. Только жара, пыль, и тишина, которая казалась непривычной после всего, что они пережили.
Джоэл обошёл коморку, осматривая всё вокруг. Всё та же тишина.
И только тогда он вернулся к Алекс.
Когда Джоэл зашёл обратно, не удосужившись даже закрыть за собой дверь, он сразу увидел — Алекс уже стоит с рюкзаком на плечах и тянется к оружию, собираясь закинуть его на другое плечо.
— Отдай рюкзак, — сказал он глухо.
Алекс прищурилась, не сразу понимая, почему.
— Он тяжёлый. Я сам, — повторил Джоэл, не отводя взгляда.
— Я в порядке, — тихо ответила она и, не дождавшись его возражений, всё-таки подняла оружие. Пошла к выходу, даже не обернувшись.
"Вот же упрямая..." — пронеслось в голове Джоэла. Он вздохнул, взял свой рюкзак, перекинул его на плечо и вышел следом за ней.
— Джоэл… — позвала его Алекс, когда он как раз открывал заднюю дверь машины и закидывал туда свой рюкзак.
Он повернулся, встретился с её взглядом. Алекс стояла рядом, щурилась от солнца, но глаза были ясными.
— Давай найдём озеро. Ты не знаешь, может, видел на карте? — спросила она, поправляя ремень рюкзака.
— Зачем тебе озеро? — нахмурился Джоэл.
— Утопиться хочу, — буркнула она тихо, почти себе под нос, но он услышал.
— Чего? — нахмурился он ещё сильнее, в его голосе прозвучала тревога.
Алекс криво усмехнулась и махнула рукой.
— Та шучу я... Просто... слишком много грязи, слишком много пота, слишком много мазей. Я, кажется, уже сама как та самая заброшенная аптека — пыльно, грязно и пахну антисептиком.
Она говорила это легко, с иронией, но Джоэл всё ещё смотрел на неё внимательно — слишком внимательно, словно вглядывался в каждую складку на лице, в каждую тень в её глазах, пытаясь понять, правда ли это была шутка.
Джоэл достал карту, развернул её на капоте машины, разгладил ладонью и начал внимательно изучать. Пальцы шли по линии дороги, искали хоть что-то, похожее на водоём. Нашёл. В нескольких милях к юго-западу — небольшое озеро. По обозначению — стоячее, без течения.
— Есть озеро… — тихо сказал он, не поднимая глаз. — Но не уверен, что там можно мыться. Вода, скорее всего, стоячая.
Алекс стояла рядом, тоже глядела на карту. Потом медленно повернулась к нему и почти шёпотом:
— Давай поедем туда?
Джоэл поднял на неё взгляд. В её голосе не было капризов, не было требовательности — просто просьба, тёплая, мягкая. Он кивнул.
Она стояла так близко, что он чувствовал её тепло — не касаясь, не прижимаясь, просто рядом. И этого было достаточно. Пока. Только пока.
Они доехали до озера довольно быстро. Дорога была неровной, но пустой. Джоэл глядел по сторонам, выискивая движение, прислушивался — но всё оставалось тихим. Озеро оказалось не таким грязным, как он ожидал. Вода мутная, но без характерной гнили, без мусора. Вполне терпимо для временной остановки.
Он открыл багажник, порылся в рюкзаке и вытащил последнюю чистую футболку. Протянул её Алекс, не говоря ничего.
Алекс взглянула сначала на него, потом на протянутую вещь. Лоб нахмурился, она будто собиралась что-то сказать, но Джоэл уже опередил:
— Твоя толстовка не пригодна больше, — он кивнул на её одежду. — А из вещей больше ничего нет. Только это.
Алекс опустила взгляд на свою кофту. Порванная, в крови, запёкшаяся грязь, остатки мазей. Она сама выглядела как человек, побывавший в аду. Ненадолго замешкалась, затем медленно взяла футболку, стараясь не задеть его пальцев.
— Спасибо, — почти неслышно прошептала она.
Он кивнул. Не ответил. Просто стоял рядом и смотрел, как она идёт к воде.
Алекс замерла, держа подол кофты. Сердце стучало в горле. Она боялась не холода, не воды, а его взгляда. Того взгляда, в котором могла бы увидеть желание, или хуже — жалость. Но когда она всё-таки повернулась, увидела, что Джоэл стоит к ней спиной, облокотившись на машину. Он вертел нож в руках, перекатывал лезвие между пальцами, как будто вся его концентрация была направлена на это простое движение. Он не смотрел. Не шевелился.
Это почему-то ударило сильнее, чем если бы он смотрел.
Алекс тихо выдохнула и отвернулась обратно к воде. Она не знала, что в этот момент Джоэл сжимал зубы так, что челюсть сводило. Что он слышал каждый её шаг, каждый всплеск воды, представляя, как холодные капли скатываются по её коже. Он не подглядывал. Он знал — если посмотрит, не сдержится. А он должен. Потому что она слишком хрупкая, слишком уставшая, потому что она ему доверяет.
И он боялся, как зверь, боялся, что если хоть на секунду даст себе слабину — всё это разрушится. Алекс отстранится. Исчезнет. Окажется, что всё это было только временно. Что она — не его.
Он закрыл глаза.
И слушал.
Алекс медленно направилась к Джоэлу.
Она сняла все бинты, теперь держала их в руках, не зная, что с ними делать. Хотела выкинуть, но поблизости не было ни мусорника, ни пакета.
Поэтому подошла к машине, открыла дверь и засунула грязные бинты в свой рюкзак. Джоэл чуть повернул голову, взгляд скользнул по ней — и дыхание перехватило. Алекс в его футболке смотрелась так, словно всегда так ходила. Футболка была велика, закрывала бедра, руки почти полностью спрятались рукавах — но всё это выглядело слишком правильно. Словно так и должно быть.
Он не мог оторвать взгляда.
И не только потому, что ткань облегала её хрупкое тело, а потому, что теперь — она пахла им. Пахла домом. Защитой. Тем, чего давно не было.
Джоэл сжал пальцы в кулак, чтобы не потянуться к ней. Он не мог говорить, потому что голос бы предал. Он просто смотрел, как её кожа бледно светится на фоне солнца, как футболка прилипла к телу, и как она упрямо продолжала быть собой — даже в этом гниющем мире.
А потом заметил, как она аккуратно складывает бинты в рюкзак.
— Выкинь их, — сказал Джоэл, стараясь придать голосу привычную грубость, чтобы она не услышала, как дрожит его голос.
— Вот и хочу выкинуть. Когда найдём мусорник — выкину, — ответила Алекс, не оборачиваясь.
Он хотел сказать "Ты выглядишь красиво",
Он хотел сказать "Ты мне нужна",
Он хотел сказать "Пожалуйста, не исчезай",
Но сказал грубо, глухо:
— Садись в машину, простудишься.
А в голове гудело только одно:
"Милая... почему ты всё ещё заботишься о чистоте, когда весь мир давно умер?.. Почему ты не сдаёшься?.. Почему я теперь не могу без тебя?.."
Алекс села в машину, устало откинувшись на спинку сиденья.
А Джоэл тем временем подошёл к озеру, зачерпнул в ладони холодной воды, плеснул себе на лицо. Потом снял футболку, немного смыл с груди и рук грязь, быстро натянул её обратно и вернулся. Сел за руль.
Они тронулись.
— Не больно? — спросил Джоэл, не глядя на неё.
— Нет, — ответила Алекс, глаза закрыты, голос уставший. — Во мне столько обезбола, что я, наверное, сама им стала.
Джоэл усмехнулся было, но тут же его язык, как назло, оказался быстрее мозга:
— Почему твой брат называл тебя Алекса?
Алекс дёрнулась так резко, что стукнулась плечом о дверцу машины.
Джоэл почувствовал, как его охватывает злость. На себя. На свой рот.
"Ну зачем ты это ляпнул, придурок?.."
— Потому что меня зовут Алекса… а не Алекс, — тихо сказала она, уставившись в окно.
Не смотрела на него.
Не продолжала.
"Алекса," — повторил про себя Джоэл. Это имя прозвучало в его голове иначе, чем просто звук.
"Моя Алекса, "— пронеслось внутри — слишком тихо, слишком искренне, почти молитвенно.
И тут же — холодный обрыв.
"Нет… Не моя. И вряд ли когда-нибудь будет,"— подумал он, отдернув себя, словно обжёгся.
Желание — это опасность. Надежда — ещё хуже.
И тогда в его голове всплыло то, что он не просил вспоминать.
Тот день.
Та чёртова комната.
Он шёл по зданию, залитому кровью. Там были тела. Шепот. И в дальней комнате…
Там был её брат. Сидел, прислонившись к стене, с безумным взглядом
А между его ног — она. Склонившаяся, истощённая, чужая.
Он держал её, прижимал к себе, как ребёнка, как куклу, как собственность.
И тогда Джоэл услышал тот голос.
Голос, который преследовал его в кошмарах.
" Она моя… моя маленькая Алекса..."
Джоэл сжал руль так, что пальцы побелели. Ни звука. Ни взгляда на неё.
Он не мог позволить себе этого. Не сейчас. Не здесь. И не с ней.
Они ехали в тишине, дорога тянулась бесконечно, местами разбитая, выжженная временем, и лишь ровное урчание мотора заполняло собой пространство, пока Джоэл краем глаза смотрел на неё — на Алексу, которая теперь будто бы отдалилась, словно закрылась внутри себя, отгородилась невидимой стеной, глядя в окно с пустым, отрешённым выражением лица, будто мир снаружи важнее, чем всё, что творилось между ними, и Джоэл злился на себя, почти физически ощущал, как больно хотел бы открутить себе язык за тот чёртов вопрос, который вырвался прежде, чем мозг успел остановить его, ведь он же знал, знал, что тема брата — как мина, и только-только она начала открываться, позволять себе доверие, позволять прикосновения, пусть и по необходимости, но теперь, когда она вновь сжалась в себе, сжав кулаки так, будто хотела удержать себя в одной точке, не распасться, Джоэл чувствовал, как внутри него разрастается ненависть к себе, к своей глупости, потому что он не просто видел — он ощущал, как она снова отдаляется, и боялся, до дрожи боялся, что увидит в её глазах тот же самый страх, с которым она когда-то на него смотрела, и с которым он не мог, не имел права мириться.