Глава 27
Чувство вины, в отличие от многих других чувств, не врожденное а социально сформированное, таким образом оно практически отсутствует в детском возрасте и иногда зашкаливает в зрелом.
Я до сих пор не забыл тот случай, когда не рассчитав траекторию своего прыжка с одного гаража на другой, сильно повредил себе ногу и порвал новые спортивные брюки. Я не мог точно сказать, почему именно это событие отложилось у меня в памяти, но оно было одно из многих, соединяющих меня прежнего со мной настоящим тонкой, почти прозрачной, но очень крепкой нитью. Гаражи всегда были для доступным и слегка опасным увлечением для ребятни и я не привык отставать от других, более того, я хотел быть всегда впереди, поэтому я, не зная зачем, бегал со всеми, поэтому я прыгнул туда, куда остальные прыгать побаивались. Сильно ударившись ногой, я едва не упал с гаража, но удержался, однако не передать словами как я был зол. Я был так зол, что, спустившись, едва не отбил здоровую ногу об гараж. Я винил все: этот гараж, тех, кто поставил его слишком далеко, тропинку, между гаражами и даже людей, проходящих по ней. Но только не себя. Дома я получил хороший подзатыльник от отца за порванные штаны, но вряд ли даже после него в моей пустой голове что-то отложилось. Родители пытались убедить меня в том, что независимо от обстоятельств, винить в своих неудачах я должен прежде всего самого себя, а потом уже остальных, но я довольно редко к ним прислушивался. Это не помешало сформироваться мне как личности, однако сильно повлияло на моё отношение к жизни. Моменты, когда я жалел, о том, что сделал что-то не так можно было пересчитать по пальцам, а если уж и случалось что-то плохое, я всегда мог найти выход из трудной ситуации, не разбираясь, кто и в чем виноват и не занимаясь ненужным самобичеванием. А теперь...
Моя жена умерла потому что её сердце разрывалось между мной и свободой, потому что она обвиняла себя в измене. Возможно я ошибался насчёт этого, но иного мнения у меня не было, да и не могло быть, я думал, что знаю свою жену. Она оказалась во тьме, потому что я, поддавшись панике забыл про неё и не вернулся за ней вовремя. Первое время я разрывал себе душу, мое собственное подсознание посылало мне видения, в которых я, в образе мёртвой жены обвинял себя в её смерти. Впервые в жизни на моих плечах лежал груз вины, который я унес бы с собой в могилу если б не узнал об измене Марины. Легче мне не стало, но возможно это спасло мне жизнь, поскольку больше я вины не чувствовал. Будь жена со мной душой и сердцем, она бы не разбила себе голову об автобус.
— Хочешь сказать, что после этого ты свободен? Больше тебя абсолютно ничто не гложет?
Я кивнул, соглашаясь с Лениными словами, а она только разочарованно покачала головой. Я мог её понять, чтобы последовать моему плану ей нужна была веская причина, да и не только ей. Элла тоже сомневалась, но молча. Её выдавало только недовольное выражение лица.
— Если кто-то в себе не уверен, может не выходить, — сказал я. — Но, в таком случае, ему придётся остаться здесь.
На какое-то время в комнате повисло тяжелое молчание и первой его нарушила Лена.
— Вадим туда не пойдёт, — сказала она. — Я пойду, но он останется, а потом уедет с нами.
— Он побудет с Полиной, — согласился я, взглянув на девушку, ещё не пришедшую в себя после моих откровений. Она подняла на меня глаза, блестящие от набежавших слез, и едва заметно кивнула.
— Элла? — Никита положил руку девушке не плечо. — Осталась только ты.
Её глаза говорили о том, что она боится и с минуты на минуту закричит от страха, убежит и забьется в угол, но вдруг её тонкие губы растянулись в неуверенной улыбке и она, сбросив руку Никиты со своего плеча, обратилась к Полине.
— Полин, у тебя есть заколка или резинка для волос, не хочу быть задушенной собственными волосами.
Полину этот вопрос нисколько не развеселил, сперва она растерялась и промямлила что-то невнятное, но все же поделилась с Эллой одной своей розовой лентой.
Чуть позже, когда я перерывал сумку в поисках наиболее тёплых вещей, чтобы в случае удачи просидеть несколько часов в подвале, ко мне подошла Полина и сообщила, что её дед остаётся здесь.
— Он не поедет, — сказала она, глотая слёзы. — И я не могу его убедить. И тебя не могу. Зачем я тогда вообще тут нужна, если я ничего не могу?
— Можешь, Полин, ты очень много сделала для нас. — Оторвавшись от багажа, я прижал девушку к себе и наклонившись прошептал ей: — А сейчас ты пойдешь в свою комнату и посидишь с Вадиком, пока нас не будет. Если что-то случится, делай, что хочешь, только не бросай его. Если мы не вернемся, бери машину и уезжайте отсюда.
Она подняла голову и заглянула мне в глаза. Впервые я видел ее в таком состоянии. По ее щекам текли крупные капли, глаза распухли и покраснели, дрожащие губы пытались что-то вымолвить, но она лишь всхлипнула и уткнулась мне в грудь.
— За меня не волнуйся, если я не вернусь, значит так тому и быть, — вздохнул я, отпустив девушку. — Только сама не падай духом, ладно? Я верю, что ты сможешь.
— Не смогу без тебя, — выдавила из себя Полина.
— Все так говорят, — улыбнулся я и ещё раз крепко обнял девушку. — Иди, скажи Лене, что уже пора.
С трудом я убедил Полину вернуться в свою комнату, однако это было проще, чем я думал, только уходя, она обернулась и одарила меня взглядом, от которого внутри все сжалось.
Мне следовало бы попрощаться с ней как следует, но я уже не хотел ни о чем думать, как на войне - иди туда, куда тебе идти страшно, и не думай ни о чем, иначе умрёшь раньше, чем получишь пулю в грудь.
С тех пор, как тьма ушла в последний раз, прошло около четырёх часов и вернуться она должна была с минуты на минуту. Чтобы разбавить напряжение, я вызвался выйти на улицу первым. Несмотря на больное горло, я хотел вдохнуть чистый воздух и возможно в последний раз взглянуть на звезды. С этой тёплой мыслью я распахнул дверь и мир в одно мгновение стал чёрной бедной в моих глазах. Моему желанию не суждено было исполниться, тьма пришла раньше, чем я думал.