Все могло быть иначе
За полтора месяца до отъезда на Игарку я заметил в поведении Марины пару странных вещей. На мои вопросы, все ли в порядке, и вообще, попытки поговорить, она пыталась сменить тему или вообще отмахивалась. Дело дошло до того, что я, взрослый мужик, полез в интернет за советом. Совет, как таковой, был не особо нужен, но почитать, что пишут люди было интересно. Посыпались вопросы. "Что она делает?" Отвечал не я, но человек, пару лет назад успевший повариться в таком же дерьме, что и я. Ничего необычного — отвечал ноунейм с ником "Я свободен". Похоже, ник он сменил уже после того, как задавал свои вопросы, интересующие по большей части женскую половину форума, но не волнующий никого. " Прячет ли телефон? Если ей звонят или пишут, уходит ли в другую комнату?"
Бедняга отвечал утвердительно.
"Да, такое есть. Пару раз было, она уходила после смс-ки, при этом по ней было видно, что что-то случилось".
Я задумался. Неожиданных смс не было, я был уверен в этом только потому, что она всегда держала телефон на звуке. Было кое-что другое. Иногда она углублялась в телефон настолько, что переставала откликаться на свое имя. При этом ее настроение не менялось, оно было одинаково подавленным. Что случилось, и стоит ли беспокоиться мне, не говорила. Делала вид, что не стоит. А потом все стало как обычно. Она повеселела, бросила свой интернет - серфинг, и стала уделять мне больше внимания. Я уже и забыл о форуме, переменах в ее настроении и собственных страхах, пока однажды, проснувшись после дневного сна, (накануне я немного перебрал, встретившись со старым другом, и спал до обеда) не услышал громкие рыдания, доносящиеся из ванной комнаты. Сердце в груди запрыгало — ожидалось самое худшее: болезнь, смерть родственника или кого-то из друзей, иначе быть не могло, за те года, что я был с Мариной, она не выдала ни одной истерики без весомой причины.
Я метнулся к ней, рывком открыл дверь в туалет и застал ее сидящей на унитазе с маленькой полосочкой из бумаги в руке. Что это за полоска, догадался мгновенно — тест на беременность. Попытавшись поговорить с ней, я не получил в ответ ничего, кроме тонны слез. Пришлось действовать радикально — вырвал тест из ее руки. Две яркие полоски. Две полоски и сотрясающиеся от рыдания плечи никак не связывались между собой, учитывая возраст — Марине было 28 лет, мне 32, семейное положение и наши финансы. Единственное — своего жилья ни у кого из нас не было.
"А что ты хотел? Какой нам сейчас ребенок, Артем? Ты мотаешься по вахтам, я вместе с тобой, его с собой повезем? У ребенка должен быть свой дом. Свой угол, детский сад, школа, друзья. Я не смогу одна его воспитывать, пока ты на работе, рядом никого, в этой дыре, куда мы будем мотаться, никого нет!"
Я не мог ничего ответить. Каждое ее слово было выстрелом, бьющим точно в голову, без промаха и без осечки. Позицию Марины я знал давно — заводить детей должны только те, кто обеспечен всем, кто уверен в своем будущем. Только вот я был уверен в своем будущем. Марина, видимо, нет.
— Давай возьмем квартиру в ипотеку. Одна вахта и первый взнос готов. Можно здесь, можно в Питере, там мама всегда поможет. — Я пытался выкрутиться как мог. Успокаивал и жену и самого себя одновременно.
— Давай уж сразу в Москве, чтобы всю зарплату отдавать! Никуда отсюда я не уеду, — дергалась Марина.
— Хорошо, давай здесь. Поезжу года три, и выплатим.
Взгляд ее был уничтожающим.
— Три года поездишь, а я буду здесь одна???
— Ты не одна, Марин, тут родители, и я же не буду там вечно. Ты чего? — Я искренне не понимал этой истерики. Оказался виноват там, где ничего не сделал. Другое дело, если бы отказался от ребенка, которого сделал собственноручно. Но я не отказывался, наоборот, мне хотелось иметь полноценную семью, пусть даже с трудностями и невзгодами. Марина же, как оказалось, имела определённые установки идеальной семьи, и без этой идеальности, семья была обречена.
Я оступил на время. Дал ей возможность все хорошенько обдумать и больше не стал возражать, несмотря на то, что большую часть нашей совместной жизни Марина относилась к возможной беременности легко. Разговоров о семейной жизни не избегала, даже тогда, когда поняла, что в ближайшее время своего угла у нас не будет. Напротив, к моему желанию копить на собственной жилье три года назад она отнеслась негативно. Мол, нужно жить в свое удовольствие, а потом уже задумываться о будущем. Будь я хоть капельку умнее, сделал бы по-своему, но я всегда, с того дня, как она появилась в моей жизни, считал ее своей семьей, и прислушивался к ней даже там, где наши мнения пересекались.
Рвать и метать не было никакого смысла. Но я сделал не лучше — пустил все на самотек. Успокоится и все будет хорошо. Нет — пусть делает, что хочет. Насколько дней она не разговаривала со мной. А потом решила сходить к врачу, сделать узи. Это решение я воспринял, как положительный настрой, и, как мог, морально поддерживал ее. Нежелание брать меня с собой на диагностику, поддержал, на настроение не обратил внимание. С узи она вернулась в том же состоянии, в котором пребывала после теста на беременность. Все подтвердилось. Плоду на тот момент было семь недель.
Все вернулось на круги своя. Марина пыталась уверить меня в том, что эта беременность лишняя, я, как послушный конь, подгоняемый кнутом, поддакивал ей, и стоило мне сказать хоть слово против, следовал новый, не менее больной удар хлыста. Побыв немного грушей для битья, я, наконец, был свободен — Марина успокоилась и смирилась с собственной участью. Об аборте не было и речи — она верила не только в аномальные новости, но и в Бога, и считала, что аборт — высшее проявление женской греховной сущности. Я верил ей. Верил и ждал, когда она придет ко мне и скажет, что рада тому, что случилось. Она пришла, но не с тем, чего я хотел. Сообщила, что плод не развивается, а это показание для аборта.
"Так, как ты и хотела", — думал сказать я, но промолчал. Сочувственно обнял ее и спросил, не хочет ли она проверить в другом месте, ошибки свойственны всем врачам. Марина пустила слезу и отрицательно покачала головой, мол диагноз окончателен и не нужно никакое дополнительное исследование.
Что я мог сказать? Будь по-твоему. Я рядом. Все.
Я помог ей уехать в больницу, а уже на следующий день забрал оттуда ту Марину, которую я знал и любил. Возможно, это должно было насторожить, но я не видел ничего вокруг, кроме себя и нее. Живую, с той улыбкой, которая когда-то пленила меня, как я думал, навсегда.
Меня трясло от ужаса. От осознания того, что меня не просто обвели вокруг пальца, но заставили поверить в то, что гибель моего нерожденного ребенка была случайностью. ОРВИ, гинекологические заболевания, или же генетика — вот, что было написано в заключении. И все это было враньем. Марина больше не хотела жить со мной, потому так расстроилась, узнав о беременности, и на любые приведенные мной аргументы находила ответы, противоречащие моему мнению. Вера оказалась ложью и профанацией, и аборт она сделала по собственному желанию. Вопрос остался лишь в том, зачем она осталась со мной, поехала в Игарку и провела там три долгих месяца, прежняя, любящая.
Все было так, словно она знала, что я буду винить себя всегда, несмотря на то, что она сделала. Словно это было ей нужно.
"Ты дурак. Я умерла, а ты пытаешься обелить свою задницу, оправдать свои поступки за мой счет. Как думаешь, достойный поступок? Впрочем, зачем я спрашиваю, ты уже все решил", — настойчиво звучал голос в голове. Он пришел, как всегда, на грани сна и реальности. Еще один повод усомниться в самом себе. Еще один повод, не раздумывая, выйти на улицу и уповать только на судьбу. Еще один повод хоть как-то искупить накопившуюся вину.