Без цензуры

Темнота. Горячее дыхание на шее. Грубые руки.

Она не видит его лица — только чувствует: тяжелое тело, прижимающее её к стене, голые бедра между её ног, зубы, впивающиеся в плечо. 

— Громов... — её голос звучит хрипло, не её собственный. 

Он не отвечает. Только сжимает её запястья над головой, приподнимает её так, чтобы она едва касалась пола носками. Грубовато. Унизительно. Ошеломляюще приятно. 

— Ты же хотела правду? — его голос — как сквозь туман, но губы обжигающе чёткие на её шее. 

Она хочет ответить, но он входит в неё резко, и вместо слов — стон, глухой, животный. 

Её спина скользит по стене, ноги обвивают его талию, ногти впиваются в плечи.Он двигается жёстко, но не спеша — как будто добивается, чтобы она сломалась первой. 

— Ненавижу тебя... — шепчет она, но её тело выгибается навстречу, предательски жадно. 

Он  смеётся — низко, хрипло — и  кусает её за губу. 

— Ври дальше.

Она кончает внезапно, с тихим воплем, зарываясь пальцами в его волосы. 

Карина проснулась от звука хлопающей двери. Её тело всё ещё горело, как после того сна, а в голове пульсировало: "Блядь, блядь, блядь".

Громов стоял у окна, пил кофе из жестяной кружки. Его взгляд скользнул по её растрёпанным волосам и мгновенно отвел в сторону. 

— Проснулась, принцесса? Чайник на плите. 

Она встала, натянула его куртку (слишком большую, пахнущую им) и попыталась не смотреть в его сторону. 

— Ты всю ночь тут торчал? 

— Нет, вышел купить тебе платье в горошек. — Он хмыкнул. — Конечно, торчал. Кто-то должен следить, чтобы ты не сбежала. 

Карина налила кипяток в кружку, руки дрожали. 

— Я не собираюсь сбегать. 

— Ага, только вчера пыталась выпрыгнуть из окна. 

— Это был пожарный выход! 

Он повернулся к ней, опёрся о стол. 

— Слушай, Соколова. Ты либо со мной, либо против. Выбери. 

Комната казалась слишком маленькой, слишком душной — и не из-за жары, а из-за напряжения, которое повисло между ними.

— Я ни с кем не «за», — процедила она, словно выплёвывая яд, и со злостью швырнула пакетик чая в кружку. Горячие капли обожгли кожу, но она не шелохнулась. — Особенно с теми, кто прикрывает ублюдков в погонах.

Громов дернулся — резко, почти хищно. Его шаг был коротким, но молниеносным. Он оказался перед ней за долю секунды, схватил её за подбородок, заставив поднять взгляд.

— Ты хочешь правду? — прорычал он, и его голос стал другим. Глухим. Сломанным. — Хорошо.

Пальцы сжались сильнее. Карина вздрогнула, но не отвела взгляда. Она всё ещё держалась. Её губы дрогнули — от боли, от гнева, от того, что внутри что-то трескалось, как лёд под ногами.

— Твой редактор жив, — продолжил он. — И он сейчас в машине у моего начальника.

Мир застыл.

Карина не верила. Не могла.

— Врёшь, — выдохнула она. Словно молясь, чтобы он врал. Чтобы это был трюк. Очередная игра спецслужб.

Громов молча вытащил телефон. Пальцы дрожали. Чуть. Едва заметно. Он включил видео.

Карина опустила взгляд на экран — и её дыхание сбилось.

Её редактор. Живой. В измятой рубашке. С перевязанной рукой. Он садился в чёрный внедорожник, рядом — полковник с нашивкой СОБР. И он... улыбался. Как старому другу. Как человеку, которому доверяют.

— Он... он с ними? — голос Карины сорвался. Это был не вопрос. Это было крушение.

Громов смотрел прямо в неё.

— С самого начала, — тихо сказал он. — Ты была пешкой, дура.

Пауза. Воздух стал колючим, как стекло.

Карина отступила на шаг — и тут же рванулась вперёд. Рука взмыла вверх и с силой ударила его по щеке. Звук пощёчины разнёсся, как выстрел. Острый, глухой, болезненный.

— А ты?! — закричала она. — Ты тоже с ними?!

Громов не отпрянул. Остался стоять, с покрасневшей щекой, с тенью боли в глазах — но не от удара.

— Нет, — выдохнул он. — Но, может, было бы проще, если бы да.

Он разжал пальцы. Её лицо освободилось. Но теперь она сама не могла дышать.

— Я не прикрываю ублюдков, Карина. Я их вычищаю. Один за другим. Даже если это мои. Даже если после этого мне некуда будет вернуться.

Она смотрела на него. А в груди всё рвалось. Предательство жгло изнутри, как кислота. Но в его голосе была правда. Не удобная. Не героическая. Правда, от которой хотелось убежать и невозможно было отвернуться.

— Почему ты мне это показываешь? — прошептала она.

— Потому что ты заслуживаешь знать. И потому что я устал быть твоим врагом.

Они стояли на обломках чужих игр. Между ними — боль, ярость и что-то ещё. Что-то, чего нельзя было назвать. Пока.

Они ехали в машине, по шоссе, залитому огнями фонарей, как усыпанной золой трассе между мирами. Карина смотрела в окно — не видя ничего, кроме собственного отражения в стекле. Его глаза, её предательство. Её глупость, его молчание. Всё было слишком громким. Даже тишина.

Она крепко сжимала флешку в кармане. Как будто этот крошечный кусочек пластика мог удержать от распада всё, во что она ещё верила. Её сердце стучало так сильно, что, казалось, Громов вот-вот услышит его сквозь шум шин.

— Плачешь? — спросил он вдруг. Спокойно. Словно это не имело значения.

— Иди нахуй, — бросила она. Голос сорвался, как лезвие ножа по стеклу.

— Уже пробовал. Не понравилось.

Карина резко повернулась к нему, как ошпаренная.

— Почему ты мне помогал? — спросила она. — Если всё это время знал. Про них. Про редактора. Про то, что меня использовали, как кусок мяса в политическом супе.

Он не ответил сразу. Только крепче сжал руль. Пальцы побелели. На челюсти заиграли жёсткие линии. Внутри него что-то двигалось, тяжёлое, как броня.

— Потому что ты — единственная, кто верит в эту хуйню про правду, — наконец сказал он.

Карина замерла. Его голос не был грубым. В нём не было цинизма. Он звучал... устало. Точно израненное сердце впервые призналось, что оно ещё живо.

— Все остальные — продались, сдались, выбрали тёплую ложь вместо холодной истины, — продолжал он. — А ты стоишь посреди вонючего поля боя с диктофоном в руке и горящими глазами. Как идиотка. Как герой.

Она усмехнулась. Больно.

— А ты? Кто ты? Молчащий мститель? Палач с совестью?

Он чуть повернул голову, и в свете фар она увидела его глаза. Такие тёмные. Такие уставшие.

— Я — человек, который слишком поздно понял, что проиграл всё, кроме тебя, в виде надежд на справедливый конец.

Эти слова ударили. Как пуля, пущенная в сердце, которое она спрятала слишком глубоко.

Флешка в кармане стала вдруг тяжёлой. Не только правдой, но и тем выбором, который теперь не принадлежал только ей. Всё, что между ними, было пропитано болью, предательством и чем-то, что не умирало даже после всего.

— Я не знаю, могу ли тебе верить, — сказала она тихо.

— Я тоже не знаю, могу ли сам себе, — ответил он.

Они приехали на склад — серый, облезлый, как сама суть забвения. Ветер с реки гнал в лицо запах рыбы, мазута и чего-то ещё... смерти, может. Или предательства.

Громов вышел первым, скользнул взглядом по окружению, словно каждую трещину на стене он уже знал наизусть. Карина держалась на шаг позади, будто боялась, что бетон под её ногами взорвётся под весом истины.

— Здесь твой редактор прячет доказательства, — сказал он, безэмоционально. Как хирург перед операцией. Или как палач перед казнью.

Карина метнулась к двери, решительно, почти отчаянно, но Громов резко дёрнул её за руку.

— Сзади, — сказал он тихо. — Если, конечно, не хочешь получить пулю в лоб, как на прошлой неделе в Подольске.

Она закатила глаза, но молча пошла за ним. Чёрный ход оказался именно тем, чем должен был быть — дверью в ад. Петли скрипнули, как будто склад заскрежетал от удовольствия, что кто-то ещё пришёл сюда умирать.

Внутри пахло пылью, железом и чем-то кислым. Пол был липким. И холодным. В тусклом свете фонарика Карина увидела: следы крови. Свежей. Крупные капли, будто кто-то тащил раненого или не очень мёртвого человека.

— Гром... — прошептала она.

Он не дал ей договорить — резко прижал ладонь к её губам. Его взгляд стал каменным. Профессиональным. Безжалостным. В этом взгляде не было Грома. Только боец.

Из-за ржавого угла послышались шаги. Тяжёлые. Уверенные.

Появились двое. Один из них — её редактор. Всё такой же, каким она помнила: костюм в клетку, очки на носу, снисходительная улыбка, как у человека, который считает, что уже выиграл.

— Привет, Карина, — сказал он, как будто они встретились на кофе-брейке. — Думала, флешка настоящая?

Её сердце застучало громче, чем шаги за спиной. Она медленно вынула флешку из кармана. Та казалась вдруг тёплой — как ложка яда.

— Ты... ты подставил меня? — спросила она. — Всё это время?

— Конечно, — ухмыльнулся он. — Ты была идеальной на роль наивной дуры. Громов — охотник. Ты — приманка. Всё по сценарию.

Карина медленно посмотрела на Громова. Он не двигался. Не моргал. Смотрел прямо на редактора, как волк, решающий — глотку или грудь.

— А теперь будь лапочкой, отдай флешку, — продолжал редактор. — Или Громов тебе поможет. Как всегда.

— Попробуй, — процедил Громов, наконец заговорив. В его голосе было меньше слов, чем стали. — Одним выстрелом двоих унесу.

Редактор на секунду растерялся. Ошибка.

Карина воспользовалась моментом — метнула флешку в стену. Та ударилась, крышка отлетела, внутренняя плата рассыпалась. Информация погибла. Навсегда.

— Сука! — заорал редактор, рванув вперёд.

Металл завыл в воздухе. Пуля рассекла мгновение, как нож — шелк.

Карина выдохнула, будто проснулась из кошмара. Резко. Судорожно. Вкус крови — свой? его? — застрял на языке.

Громов стоял над телом. Пошатывался. Левая рука безвольно висела, пропитанная кровью. Пистолет в правой — всё ещё поднят. Глаза не моргали.

— Всё, — сказал он тихо. — Всё.

Карина смотрела на труп. На кровь, стекающую к ногам. На лицо — слишком живое, чтобы быть мёртвым. До сих пор с ухмылкой. Он умирал, как жил — как мудак.

— Он был мне как семья... — её голос дрожал, но слёзы не шли. — А оказался...

— Самым настоящим чудовищем, — закончил Громов, тяжело опускаясь на ящик. — Такое часто случается с теми, кто верит в сказки.

Она села рядом. Просто — села. На бетон, в пыль. Просто — чтобы быть рядом.

— Спасибо, что не дал мне сделать это, — прошептала она.

— Не благодари. Я не герой.

— Тогда кто ты?

Он посмотрел на неё. Прямо. Без щита. Без маски.

— Я просто устал терять.

Они замолчали. Ветер снова пробрался в здание — с улицы, с реки, с другой жизни.

— Что теперь? — спросила она.

— Теперь? — Он горько усмехнулся. — У тебя — флешка в голове. У меня — пуля в плече. У нас — проблемы.

Она впервые улыбнулась. Устало. Но искренне.

— Значит, работаем в паре?

— Нет. — Он встал, морщась. — Я тебе не партнёр.

— Тогда кто?

Он бросил на неё взгляд через плечо, тёмный, как шторм.

— Спасение, которое ты не просила.

Карина поднялась. Подошла ближе. Положила ладонь ему на грудь — там, где билось его сердце. Быстро. Неровно.

— А я, может, и просила. Просто вслух не сказала.