глава 1. Продаётся гений
Доктор Мюллер закрыл свой саквояж с щелчком, который прозвучал как приговор.
- Паркинсонизм. Ранняя стадия, но прогрессирующая.
Зигфрид сидел, сжав кулаки, чтобы скрыть дрожь. Он знал. Конечно, знал. Но услышать это вслух - будто ножом по струнам.
- Сколько? - прошипел он.
- Год, два... - доктор поправил очки. - Можно замедлить, но...
- Но я больше не сыграю «Каприс номер двадцать четыре».
Мюллер промолчал. Это и был ответ.
Зигфрид вскочил, опрокинув стул.
- Вон!
Когда дверь за доктором захлопнулась, Зигфрид швырнул в неё хрустальный графин. Брызги, как слёзы, растекались по паркету.
***
Высокий худощавый старик, глубоко за семьдесят, с завидной скоростью шагал по городу, глядя себе под ноги. У него над головой нависало серое майское небо, а вокруг неудержимым потоком текла равнодушная толпа. В дождливый день Аугсбург словно растворился в акварельных тонах. Небо было низкое, свинцово-серое, и нависало над остроконечными крышами, будто старинный гобелен. Воздух был наполнен запахом мокрого камня и свежераспустившейся сирени, которая качала тяжёлыми гроздьями у Ратушной площади. Брусчатка на Максимилианштрассе блестела, как полированное олово. По ней скользили трамваи, оставляя за собой мокрые блики. Зигфрид тоже торопился, как и остальные горожани, только без цели. Он не знал, куда шёл, просто отключил телефон и хотел побыть один. Он засунул трясущиеся руки поглубже в карманы, с глаз долой, и просто позволил ногам самим выбирать дорогу. Они послушно гнали его всё дальше и дальше от центра.
«Проклятые дрожащие руки...»
Зигфрид невольно оглядывался, будто искал, где бы их выкинуть. Чтобы отвлечься, он выуживал из глубин памяти воспоминания о четырёхэтажном доме в трущобах, где старая отцовская скрипка была его единственным богатством. Вспоминал консерваторию, где его называли «дьяволёнком» и «демоном смычка» за бешеный темперамент, сцену в Вене, где он впервые услышал, как зал замер в благоговении.
Ноги сами принесли его туда, где всё началось. Двор был ещё грязнее, чем в детстве. От лавки, на которой Зигфрид разучивал гаммы, теперь остался только лысый островок земли. Лавка была длинная, так что на ней помещался весь двор. Утром она служила местом для сплетен старух, днём её атаковали мальчишки, а вечером занимал Зигфрид со своей скрипкой.
«Мама звала ужинать, а я продолжал играть до самой темноты».
И вдруг - музыка. «Крейцерова соната». Идеально. На расстроенном пианино.
Зигфрид поднял голову - раскрытое окно на последнем этаже. Он замер. Это было... невозможно.
Зигфрид вошёл в подъезд, где воняло мочой и отчаянием. На лестнице храпел пьяница, а где-то за стеной орала женщина.
«Как будто ничего не изменилось.»
Дверь его бывшей квартиры была приоткрыта. Зигфрид осторожно заглянул за неё, как вор.
Девочка, лет одиннадцати, худая, как тростинка. Грязные светлые волосы сосульками свисали на лицо и лезли прямо в глаза, но девочке и не нужно было видеть. Её тонкие пальчики порхали по клавишам, будто жили отдельно от тела. Девочка играла на пианино, его пианино. Третий и последний подарок отца за всю жизнь. Первый - любовь к музыке, второй - скрипка.
Девочка не заметила его.
- Нравится? - вдруг раздался хриплый голос за спиной. Зигфрид вздрогнул и обернулся.
Женщина. Лицо всё в морщинах, волосы того же цвета, что и у девочки, были похожи на мочалку, под глазами чёрнели круги от туши, а в пальцах с длинными яркими ногтями подрагивала сигарета.
- Не пугайтесь, я не вор. Может, прозвучит по-дурацки, но я жил здесь очень давно. Услышал игру и не смог пройти мимо... Когда-то это было моё пианино. Надо же, сколько лет прошло с тех пор, а казалось, что только вчера было...
- Я знаю, кто вы. Ваш визит не случайный. Она гениальная, да? Жалко хоронить такой талант здесь.
- К чему вы клоните? - старик подозрительно сощурился.
- За пятьсот евро в месяц - ваша.
Зигфрид почувствовал, как к горлу подступила тошнота.
- Что, прости? Я не ослышался, милочка? Ты... Ты предлагаешь мне купить её?
- Да, а что? Здесь её ждёт то же, что и меня. Станет проституткой, подсядет на наркотики и сдохнет где-нибудь в подворотне, как собака. Я не хочу для неё такой жизни, она заслуживает большего, - обыденным тоном ответила женщина.
Запахи продолжали обступать плотным кольцом, сдавливая горло. Зигфрид выбежал, не в силах дышать больше этим воздухом.
Домой он вернулся затемно, совсем вымокший под ледяным дождём и с безумным взглядом. Прислуга торопливо пряталась по углам, только завидев его на горизонте.
- Господин Рейтер! Где вы были?! - молодой помощник Юрген (рыжий, кудрявый и вертлявый, как спаниель) засеменил следом. - Звонил директор филармонии...
- Оставь меня! - подавляя дрожь, сводившую челюсти, приказал Зигфрид и захлопнул дверь кабинета прямо перед его носом.
Неделю он не выходил из дома. Пальцы отказывались слушаться, а ноты расплывались перед глазами. Зигфрид впился пальцами в край пианино, словно пытался сдержать дрожь. Или сам себя. Но тремор выиграл.
- Чёрт!
Его ладонь со свистом рассекла воздух и врезалась в крышку инструмента. Глухой удар, дребезжание струн. Недостаточно.
Зигфрид схватил первую попавшуюся вещь - бронзовую статуэтку Моцарта (подарок от венского оркестра) - и швырнул её в стену. Металл вмялся в обои с глухим стуком.
- Сука!
Юрген замер в дверях, широко раскрыв глаза.
- Господин Рейтер...
- Молчи!
Флакон с таблетками полетел в зеркало. Стекло треснуло, отразив десяток искажённых лиц Зигфрида - все они дрожали.
«Как эти проклятые руки!»
Ноты. Он рвал их, не глядя: концерт Мендельсона, который больше не сыграет. Бумага рвалась с приятным хрустом.
- Вы... вы испортите оригиналы... - прошептал Юрген.
Зигфрид обернулся. Мальчишка съёжился, но не убежал. Как глупо.
- Знаешь, что оригинально? - он с силой пнул нотный пюпитр. - Я! Я - оригинал! А теперь я - брак!
Последним пал портрет отца - строгий старик в золочёной рамке под стеклом. Зигфрид сорвал его со стены и разбил об пол, не мешкая ни секунды, будто всегда мечтал это сделать.
Тишина.
Зигфрид тяжело дышал, глядя на осколки. В одном из них смотрел, по-прежнему с укором, его отец. Тот никогда не был доволен, даже после смерти.
«Вот и встретились, старина. Ты - в мусоре, а я - скоро».
Юрген осторожно поднял лист с пола - ту самую «Крейцерову сонату».
- Она... Она действительно играла это? Без нот?
Зигфрид закрыл глаза. В ушах снова звучали те клавиши. Грязные. Идеальные.
- Найди её. Или следующий удар будет в твою голову.
«Она сыграла Бетховена без ошибок. С первого раза.»
- Оформи опекунство.
Юрген округлил глаза:
- Что? Но... Почему?
Зигфрид повернулся к окну.
- Потому что я больше не могу играть. А она - может.