Эпоха разбитых сердец (черновик)

Аарон Хэйли сидел с прижатыми к щекам ладонями вот уже больше часа. Его руки путешествовали с волос на шею, затем на щеки, затем снова пальцы зарывались в волосы; он сидел молча, ссутулившись и глядя перед собой в одну точку, воображал себя всякие ужасы, приключившиеся с Эрой, и корил себя за то, что позволил себя заколдовать, загипнотизировать.

Ирвинг и слова не желал слушать про гипноз, он жал на газ и заезжал в любимые места Эры: на кладбище (старик-смотритель сказал, в последний раз видел ее вчера, когда она тайком пробиралась внутрь); в заброшенный магазинчик, здание которого выкупил местный бизнесмен; в особняк Харрингтонов.

И каждый раз, когда Ирвинг садился за руль, Аарону удавалось вынырнуть из собственных мыслей и увидеть в знакомом лице тени отчаяния и страха. У них оставался только дом Харрингтонов, но и там Эры не оказалось.

― Это я виноват. Я ушел. Я просто ушел... ― бормотал Ирвинг.

Аарон хотел сказать, что когда Ирвинг пошел искать Скарлет, он-то, Аарон, остался, и это он во всем виноват. Они с Ти были в курсе, что творится в этих чертовых стенах проклятого цирка, что там пропадают люди, что там живет... серийный убийца... но Ирвинг заорал на него только когда тот заикнулся о Фокуснике:

― Моя сестра пропала! Хватит пороть чушь! Вы у меня вот уже где сидите! ― он резанул ребром по ладони, чуть не проломив адамово яблоко. ― У меня ваши истории уже знаешь где сидят? Так что хватит уже этого дерьма, приятель!

Аарон откинулся на спинку пассажирского кресла и зажмурился. Он не хотел остановить этот момент, а затем отмотать его назад. Он просто не мог думать о том, что значит исчезновение Эры. Исчезновение в цирке, в котором исчезли ее родители.

Ирвинг что-то пробормотал, кажется «она же не хотела идти... не хотела идти...»

Это уже неважно, знал Аарон, не имело значения, хотела она идти или нет. Она была в списке Фокусника и у нее не было шансов. Сначала Натали, затем... а что с Ти? Он ведь и ее преследовал? Так почему он переключился с Ти на Эру? Потому что ее оставили одну?.. Потому что ее он не держал во время шоу за руку?

Раздался телефонный звонок, и Аарон так резко вырвал мобильник из кармана штанов, что тот отлетел под ноги. Он зачертыхался, но, увидев имя на экране Ирвинг сперва в ужасе глянул на Аарона, так же вытаращившегося в ответ, затем на мобильник.

― Ты выяснил, где Эра? Ну и что, что прошло всего... мне плевать! ― заорал Ирвинг, но тут же успокоился. ― Как ты сказал?

Аарон свел брови, заметив, как стремительно со щек Ирвинга уходит гневная краснота, как глаза становятся больше, как напрягается челюсть.

― Нашли на реке? Рыбаки? Когда? Два часа назад?

Аарон отвернулся; он буквально почувствовал каждую мышцу в шее, услышал скрип суставов. Он уставился перед собой, схватился за дверную ручку, будто боялся выпасть из машины, провалиться сквозь пол.

― Натали Локвуд? ― переспросил Ирвинг в трубку, и Аарон рядом на сидении вздрогнул. Его мир закрутился-завертелся, вся кровь, имеющаяся в теле, бросилась в мозг.

***

Аарону сказали, что он не подозреваемый; ему сказали, что он может уйти в любую минуту, когда только захочет; сказали, что скоро приедут его родители; сказали, что отец уже вызвал адвоката; сказали, что он может просто молчать.

Аарон хотел бы говорить, но ему нечего было сказать.

― Откуда ты знал Натали?

― Я ее не знал. Мы виделись однажды в Ята-Бохе.

― Что ты делал в Ята-Бохе?

― Загорать туда поехал. ― Пауза. ― Я зашел в кафе. Мне нужно было... выпить воды. Я устал в дороге. И мне встретилась Натали. Она угостила меня водой. И я поехал дальше.

― Хватит лапшу нам на уши вешать, парень. Мы знаем, зачем ты поехал в Ята-Бохе. Ты искал отца, с которым мы не могли связаться. Да, мы в курсе. Детектив Локвуд тоже здесь, в участке, очень хочет поговорить с тобой. По его словам, ты последний, кто видел Натали живой. Ты ему сказал, мол, был свидетелем убийства. Вот только когда приехала полиция, место преступления было чистым. Ну и как ты это объяснишь?

Аарон открыл рот, чтобы послать этого чертового копа с выдающимся подбородком и шевелюрой, пахнущей женским шампунем, подальше. Он открыл рот. Но затем скосил взгляд в сторону, делая огромный вздох, чтобы начать тираду, и почти подавился воздухом.

Прямо здесь, в кабинете, в котором Аарона допрашивали, хоть он и не был подозреваемым, как они сказали, был кто-то еще. Кто-то, кого почему-то никто кроме Аарона не видел.

Это кто-то стоял в углу, там, где находилась входная дверь. Но ранее комната была пуста, и за то время, что Аарон торчал на этом железном стуле, никто не входил и не выходил.

― Давай, ― поощрил тот, кто стоял в углу, ― расскажи им все.

В голосе не было угрозы, не было даже насмешки ― лишь голый интерес, что случится дальше, если он все же расскажет и о Ята-Бохе, и о шоу, и о видениях ― обо всем.

Аарон с трудом перевел взгляд на упрямого копа, того, который был ненамного старше его самого. Он изогнул темно-русые брови и раздраженно спросил:

― Чего у тебя челюсть отвисла?

Аарон прокашлялся и снова собрался что-то ответить, и тогда человек в углу пошевелился, а затем вышел вперед. Аарон едва мог поверить в то, что все взаправду, что Фокусника никто, кроме него, не видит. Но это было так.

Мужчина, вышедший из тени, был высоким и довольно стройным, напомнив Аарону легенды о Тонком человеке.

― Я буду говорить, а ты молчи, иначе сойдешь за сумасшедшего, ― сказал Фокусник. Аарон впервые видел его так близко, так отчетливо. Он столько раз рисовал его, столько раз изображал шрам от кромки лба к подбородку, столько раз наносил черными мазками непослушный волосы, и всякий раз глаза разного цвета.

А они были темно-карими, совершенно простыми, человеческими.

Это был просто парень, и, если бы не шрам, Аарон даже не заметил этого человека в толпе. А затем он перевел взгляд на его руки, а руки Аарон замечал всегда: он был художником и любил предплечья, запястья и особенно пальцы.

― Ты чего туда пялишься? Призрака увидел? ― спросил коп, невежливо фыркнув и обернувшись. Аарон даже подскочил на стуле и заерзал, ожидая реакции. Коп смотрел прямо на Фокусника, но карие глаза пронизывали в этот момент Аарона насквозь.

Коп обернулся, и они вместе с Фокусником заговорили, но Аарон слышал только голос второго, голос человека-загадки, который засадил его сюда. Ему хотелось задать множество вопросов. Спросить, зачем он это сделал, зачем убил Натали и охотился на Ти, затем составил список. Зачем он похитил тело Натали, а затем выкинул его на поверхность реки, будто какой-то мусор. И главное, как Аарону удалось увидеть все это своими глазами, быть там, когда Натали нашли?

― Мне нужна Эра Годфри, ― сказал Фокусник. ― Приведи мне ее, и тогда Натали навсегда исчезнет. А если нет ― знаешь, кто тогда отсидит за ее убийство.

Аарон до последнего надеялся, что все происходящее ― розыгрыш: коп-придурок на самом деле работает не здесь, а разносит пиццу, а Фокусника попросили разыграть жуткую сцену...

Может быть и Эра никуда не пропала, а только... только...

Аарон тупо наблюдал за тем, как Фокусник возвращается в тень, а затем как будто просачивается сквозь стену.

Вдруг дверь распахнулась и в нее заглянул еще один полицейский, чуть постарше того, который терроризировал Аарона.

― На минутку, ― сказал он, кивком головы указав в коридор.

Аарон изможденно уронил голову на руки, почувствовав одновременно во всем теле такую боль, будто его столкнули вниз с небольшого утеса, или отдавили ногу машиной, мчащейся на огромной скорости. Он услышал над своей головой:

― Никуда не уходи, ― а затем раздались шаги и дверь снова хлопнула.

Аарон тут же выпрямился и заозирался. Он почему-то ожидал, что сейчас Фокусник вновь появится в комнате и бросит еще пару-тройку загадочных предложений, на которые можно будет ответить ― ведь вокруг больше никого не было.

Но видимо Фокусник уже сказал, что хотел, и отправился заниматься другими своими жуткими делами.

― Мне нужна Эра Годфри. Приведи мне ее, и тогда Натали навсегда исчезнет. А если нет ― знаешь, кто тогда отсидит за ее убийство.

Аарон убрал локти со стола и откинулся на спинку неудобного стула. Сперва до него не дошло, он был слишком ошарашен происходящим, но теперь картинка стала вырисовываться, преображаться из невнятного чертежа во что-то понятное и узнаваемое.

Раз Фокусник ищет Эру, значит это не он стоит за ее исчезновением. И если это действительно так, значит, она не исчезла ― она спряталась. Вот только где?

Дверь снова распахнулась, да так яростно, будто с той стороны ее хорошенько долбанули ногой. Аарон подскочил на стуле; на коже его головы завозились знакомые холодные мурашки плохого предчувствия.

― Так, приехали! Куда ты ее дел, а? ― громко спросил тот самый коп-надоеда, подлетая к столу.

― Что случилось? ― удивился Аарон, разглядывая покрасневшие от гнева щеки, блестящие глаза. Но еще до того, как коп ответил, Аарон обо всем догадался: Натали Локвуд исчезла вновь.

И если я найду и приведу в Исчезающий цирк Эру, Натали исчезнет навсегда. А если нет...

***

Три дня спустя, Ята-Бохе, мотель «Рэдривер»

Я превратилась в пылинку, танцующую на свету среди тысячи остальных. Сначала я пряталась в пространстве между тумбочкой и кроватью. Представляла, что становлюсь коричневым цветом: становлюсь паркетным полом, на котором виднелись белые шрамы царапин (кто-то двигал мебель); становлюсь обоями на стенах (квадратики коричневого и бордового); сливаюсь с сумерками ночи.

Я следила целый день за тем, как солнечные лучи скользят по коричневому ковру, чьи ворсинки давно поникли под ногами тысячей постояльцев. Сейчас оно светило прожектором прямо в темно-коричневую дверь комнаты. Умом я понимала, что мысль глупая, но она все равно терзала сознание: «Что, если солнечный свет привлечет его внимание»?

Солнце продолжало скользить, будто внимательно осматривая комнату, будто ощупывая взглядом каждый предмет, лежащий не на своем месте: моя сумка на письменном столе, рядом шляпа. Я подобрала под себя ноги, прижала колени теснее к груди. Голова начала кружиться ― воздуха не хватало; он не мог проникнуть в мое зажатое тисками страха нутро, он не мог проникнуть сквозь запертую дверь.

Вдруг в дверь постучали, и я застыла каменным изваянием. В области лопаток уже появилось болезненное жжение, но я не обратила на него внимания ― слишком велик был опыт работы над книгой в неудобных местах и в неудобных позах.

Стук повторился, но я не пошевелилась, пока не услышала деликатный кашель и приглушенный голос управляющего мотелем:

― Мисс?

Что ему здесь надо? А может его послал Данте Тильманн Второй, чтобы убедиться, что я в комнате?

― Мисс, с вами все хорошо? ― повторил вопрос Джерри Тайлер. Я представила, как он выглядит. Высокий и с тщательно уложенными усиками как в старых романах? Ах, нет, нет... так выглядит не Джерри Тайлер, а Огюст Торнтон ― вымышленный управляющий из моего мотеля «Рэдривер».

А как выглядит Джерри?..

Он постучал еще несколько раз, сказав что-то о том, что начинает беспокоиться от того, что я не подаю признаков жизни. Испугавшись, что этот навязчивый тип, который любит совать нос не в свои дела (впрочем, как и все мы) отопрет номер свои ключом, я выползла из укрытия.

Пошатнувшись, я подошла к двери. Каждое движение причиняло боль. Сколько я просидела в позе эмбриона, забившись в угол? Четыре часа? Шесть? Может быть и все десять? Я не смотрела на часы и не трогала мобильный телефон.

Отперев дверь, я глянула на мистера Тайлера глазом. Да, так он и выглядит: низкорослый и объемный, с приклеенной к полным губам улыбочкой. В этот раз, впрочем, на его лице была искренняя тревога, а между густых ровных бровей темно-коричневого цвета, морщинка.

― Со мной все хорошо, ― произнесла я. Голос был хриплым, будто я только с спросонья, хотя дело в том, что я, должно быть, часов двенадцать ни с кем не разговаривала. Джерри Тайлер решил, что разбудил меня и рассыпался в извинениях. Должно быть, он подумал, что я открыла дверь на миллиметр и смотрю на него одним глазом потому, что неподобающе выгляжу для постороннего взгляда. На самом деле я все еще опасалась, что из-за угла на меня кто-нибудь выскочит и попытается вломиться в комнату. Так у меня хотя бы будет время захлопнуть дверь перед носом злоумышленника.

Злоумышленника! Подумать только! Это не злоумышленник, это Данте Тильманн Второй.

Я прочистила горло и спросила:

― Как давно я здесь?

― Простите? ― изумился толстяк, вежливо вытаращившись.

― Понимаете, я сейчас работаю над одним чрезвычайно важным проектом и не слежу за временем. ― Я снова прочистила горло, а затем потерла глаза, демонстрируя усталость.

― Ах вот оно что... вы здесь уже три дня. И уже дважды спускались вниз и просили меня заказать еду.

Не может быть, подумала я, все еще держа на губах глупую улыбочку. Не может быть, чтобы я пробыла здесь уже три дня. Последнее, что я помню ― как я тонула в горящем море, как за мной один за другим на дно уходили обугленные трупы людей, а те, что оставались живы, кляли меня на всех языках мира.

― Отличная идея, ― перебила я его на том моменте, когда он начал говорить о том, что я сделала правильный выбор, остановившись в мотеле «Рэдривер», ведь кроме меня на сегодняшний день здесь нет постояльцев. ― Я бы чем-нибудь перекусила.

― Я буду рад пригласить вас на чай, ― галантно сказал Джерри Тайлер. Откуда же я знала его имя? Скорее всего потому, что Аарон во всех подробностях расписал мне управляющего мотеля...

Я улыбнулась еще усерднее и сказала:

― Одну секунду, я только возьму ключи. ― Прикрыв дверь, я поспешила в ванную и взглянула на себя в зеркало. Взгляд был безумным, в нем отражались все вопросы, которые накатили на меня с тех пор как я открыла глаза.

Прополоскав рот и умывшись, я промокнула лицо полотенцем и, захватив ключи, вышла из комнаты. Джерри Тайлер терпеливо ждал меня в коридоре, и я, увидев его профиль, сказала:

― Прошу прощения, а мы с вами раньше не встречались?

Он задумчиво покачал головой:

― Нет, мисс Торд, как только вы заехали в...

― Как-как вы меня назвали? ― я едва не выронила ключи на ковер, оборачиваясь и пристально глядя на управляющего. Он удивился и пролепетал:

― Э-э... я сделал что-то не так? ― он моргнул несколько раз, и потом ответил: ― Вы записались в гостевую книгу под именем Ирьи Торд.

― Ах да! ― воскликнула я, снова улыбаясь. ― Это мой псевдоним. Я ведь, знаете-ли, пишу книгу... Да, это мой псевдоним.

― Это замечательная новость! ― воодушевился управляющий, радостно хлопнув в ладоши. ― В нашем мотеле однажды жил писатель, однако он... ну, того ― тюк ― убил себя. Стало быть, книга была никудышней ха-ха!

Я наконец-то отлипла от двери в комнату и, прежде чем последовать за Джерри Тайлером, взглянула на номерную табличку. Кто бы сомневался ― номер двадцать три.

Мы пошли по красному ковру вдоль коричневых дверей комнат; мотель был как из прошлого века ― импозантным, с высокими потолками и торшерами на стенах. По левую руку от меня тянулась шеренга прямоугольных окон и, бросив взгляд наружу, я увидела на парковочной площадке кадиллак Грэйси. Замерев на месте, я уставилась на вызывающе красную машину в пустоте асфальта, и будничным тоном поинтересовалась:

― Вы хорошо присматриваете за машиной, да?

Управляющий приблизился и проследил за моим взглядом. Я ткнула пальцем в небо задав вопрос. Джерри Тайлер уже сказал, что я ― единственный постоялец в мотеле, значит бабули Грэйс здесь быть не могло; но мне все равно хотелось убедиться, что это я приехала на ее машине.

― Конечно, я отлично слежу за вашим автомобилем, мисс, как и всеми остальными машинами... когда у нас бывает много клиентов. Сейчас, знаете ли, в Эттон-Крик ― это соседний с нами городок, где творится чертовщина почище моего мотеля, ― проходит Весенний фестиваль...

― Да-да, я о нем слышала.

― Идем дальше?

― Да, идем, ― сказал он, и я потопала следом за управляющим до конца коридора, затем мы вышли на лестницу и стали спускаться вниз. Я совсем не чувствовала того изумления и восторга, какие ожидала почувствовать при реальном знакомстве с мотелем, который выплыл из моих книжных заметок.

Сейчас на первом плане обозначились вопросы поважнее. Например, как в таком состоянии я смогла добраться до Ята-Бохе? И почему я уехала? Почему я не осталась дома? Почему я не помню ничего из того, что было за те три дня ― как я спускалась вниз и заказывала еду и вообще говорила с этим странным Джерри Тайлером? Как я могла записаться именем героини собственной книги и почему не помню этого?

Мы устроились в каморке управляющего, и вспомнила знаменитый фильм Хичкока «Психо». Что ж, раз я уже живу здесь три дня, то мне бояться нечего. Стой, Эра, ― остановила я себя, хмуро наблюдая, как Джерри Тайлер разливает чай по чашкам. ― А с чего бы тебе ему верить? Откуда ты знаешь, что ты действительно живешь здесь три дня?

― Ну нет, ― остановила я воображение. ― С чего бы ему лгать, ведь я с легкостью могу просто посмотреть на календарь.

Мне досталась огромная чашка с рисунком дракона на боку, а управляющему ― простая белая.

Я притворилась, что устраиваюсь в продавленном кресле поудобнее и виновато сказала:

― Надеюсь, я не доставила вам неудобств?

Он ухмыльнулся, вызвав у меня внутри целую бурю отторжения. Я уже где-то видела его, где-то видела...

― Если бы вы знали, кто здесь жил до вас, Ирья, ― сказал он, и это инородное имя кольнуло меня шпилькой в щеки; я даже ощутила, как улыбка едва не сорвалась с губ. Чтобы скрыть дерганье губ, я поднесла кружку к губам и бездумно хлебнула чаю. Омерзительная холодная жидкость врезалась в небный язычок, и я выплюнула жидкость в чашку.

― Что такое? ― подскочил Джерри Тайлер. ― Волос попался или еще что?

На вкус то, что я выпила, напоминало воду из речки в Эттон-Крик, и цвет был соответствующий: зеленовато-коричневый. Наверное, мне это померещилось, решила я, и тут же отшатнулась на спинку кресла. Если я ничего не помню, значит, и таблеток не принимаю!

― Думаю, мне лучше вернуться в номер, ― сказала я, мягко улыбнувшись. ― Переутомление...

― Да, знаем, что это такое, мисс Торд, ― сказал управляющий, и мне показалось, что он с каким-то животным удовольствием наблюдает за моей реакцией на имя. Но, конечно, мне это мерещится... мне все мерещится... нужно немедленно уйти, выпить таблетку.

Я отказалась от сопровождения до номера, и пообещала угостить управляющего ужином при удобном случае. Проходя мимо учетной книги, лежащей на стойке рядом с начищенным медным колокольчиком, какие показывают в фильмах, где хозяин подзывает прислугу, я подумала, что мне нужно убедиться в том, что я действительно вписала имя Ирьи Торд в книгу. И если да, то каким почерком.

Запершись в комнате изнутри и подперев ручкой дверь, я почти побежала к сумке, лежащей на столешнице небольшого письменного стола. Пошарив по боковым карманам, я нашла упаковку с таблетками и с облегчением выпила одну, запив водой из-под крана.

Прижав обе руки к животу, я приказала себе успокоиться. Затем, когда головокружение улеглось, я решила взглянуть, какие вещи с собой взяла.

Раз здесь мои таблетки, вещи, кадиллак Грэйси, это значит, что я зашла домой. А дальше что?

Что дальше?

Я порылась в сумке. Большую часть занимала рукопись: около тысячи исписанных моим почерком листков. Почерк был неразборчивым, сумасшедшим: буквы то огромными, то крошечными, будто мне не терпелось занести все мысли на бумагу, а строчки кривыми-косыми. Бережно вынув каждую страничку и сложив на столе в аккуратную стопку, я продолжила изучение багажа.

Так, что еще я додумалась взять с собой?

Зубная щетка, паста, расческа, контейнер для линз (пустой)... а это еще что?

Я удивленно вытащила на свет божий зонт и механически щелкнула на кнопку. Шапка распахнулась, и я подскочила от резкого звука. Этот звук о чем-то напомнил мне, но догадка так же стремительно покинула голову, как и появилась.

Я отложила зонт и достала из сумки сменный комплект одежды.

Ну точно! ― снова пораженно замерла я, взглянув на зонт. Я собрала сумку еще в прошлый раз, когда только-только услышала от Аарона про «Рэдривер»... я еще тогда думала о романе и складывала вещи, и в книге шел дождь, и я, очевидно, кинула его к себе в сумку... А затем бабуля Грэйс... она совершенно обезумела... она заперла меня в комнате...

Я бросила дело и осторожно проследовала к кровати, стараясь не выйти из состояния самогипноза. Присев, я вспомнила, как валялась на кровати и работала над книгой, как вернулся Ирвинг и сказал, что Скарлет похитили сектанты из Исчезающего цирка... а Грэйси устроила скандал, сказала, что мне нельзя в Исчезающий цирк...

Я закрыла глаза, почувствовав резь, будто таращилась что есть сил в пустоту.

И затем я осталась у Ирвинга...

Он сказал мне спать.

Я рассеянно взяла на заметку идею, что, видимо, приехав в мотель, я сразу же завалилась в кровать и отсыпалась. Что, конечно, не объясняет историю Джерри Тайлера о том, как я спускалась вниз и заказывала еду, а каждый эпизод этого общения стерся из моей памяти.

Стерся из памяти...

Я зажмурилась сильнее и вдруг увидела вспышку красного перед глазами, а в лицо пахнуло огнем, будто рядом вспыхнуло пламя. Подскочив на кровати, я оглянулась на дверь, но та была заперта.

Я оглядела комнату и, стянув с кровати подушки и покрывала устроилась в углу, из которого могла обозревать всю комнату сразу: и вход в ванную, и окно, и дверь в номер. Прислонившись спиной к стене, я позволила себе прикрыть глаза, снова погружая себя в прошлое. Грэйси кричала, когда я уходила на шоу; у нее была настоящая истерика, и она все повторяла: «Эра, Тихий город, Тихий город, Тихий город!»

Будто это название города такое ― Тихий. Я впервые о таком слышала.

Как она там? Если меня нет...

Господи ты боже мой! ― запаниковав, я вскочила на ноги и побежала к сумке, чтобы отыскать мобильный телефон. Если я вдруг пропала на три дня, Грэйси же с ума, должно быть сходит! Найдя мобильник, я в шоке уставилась на огромную трещину поперек экрана. Батарея отсутствовала.

Как будто я сделала все, чтобы до меня не могли дозвониться.

Я плюхнулась на пол, тяжело дыша; на грудь будто навалилась добрая сотня кирпичей, придавив легкие.

Из-за неизвестности, из-за противника, которого я не вижу, но от которого попыталась спрятаться, стало страшно до дрожи. Грэйси ведь тоже страдала от похожего недуга ― Фокусник стер ей память, чтобы она не сеяла панику.

Фокусник.

Данте Тильманн Второй.

Одно его имя вызвало во мне бурю эмоций, и я вспомнила его карие глаза, глаза, полные ядовитой смеси, состоящей из противоположных чувств. Он схватил меня за горло тогда и душил...

Когда?

Я удивилась и нахмурилась, буквально чувствуя, как копаюсь в таких закоулках памяти, о которых не подозревала.

Нет... нет, он не душил меня, он...

А что это он делал?

Он меня целовал.

Меня бросило в жар от того, как ярко и четко эта сцена вспыхнула перед моими глазами. Я будто смотрела на себя саму по телевизору: как Данте целует меня в шею, отбрасывает мои волосы за спину, прижимает к себе рукой... А где его одежда? А почему у меня волосы такие длинные?

Где шрам?

Я проморгалась, захлопнув дверь в это дикое и несовместимое со мной воспоминание. Волосы у меня были длинными только в школе, и я давно избавилась от них, как от...

Мне нужен мой ноутбук.

Мне нужно проверить почту, и узнать, как дела дома.

Отыскав потрепанный ноутбук Ирвинга, который достался мне от него в наследство, и который я не использовала уже лет сто, я вытащила его из махрового полотенца и со скрипом открыла крышку. Отодвинув провода, торчащие из пустого места под экраном, я нажала на кнопку включения, и через пять минут вошла в сеть.

На почте за три дня, которые я отсутствовала, скопилась сотня писем. Первым делом я прочла все письма от Ирвинга. Он был в панике, не понимал, куда я делась, и проклинал участок за то, что они не собираются начинать расследование, так как прошло мало времени после моего исчезновения.

Ирвинг и ребята искали меня каждый день не отпуская рук.

В последних сообщениях он был на издыхании:

«Эра, здесь творится что-то странное... город будто сошел с ума... здесь творится... Грэйси пропала. Она просто исчезла... Где ты? Почему не отвечаешь на звонки? Срочно позвони мне»

«Вещи Грэйси пропали, я думаю, она сбежала. Могу с точностью сказать, что это случилось сразу же, как я тебя забрал»

Я почувствовала, как к глазам подбираются слезы и взглянула на раскуроченный мобильный телефон, лежащий на столе, затем, протерев глаза, вернулась к письмам Аарона. Его сообщения были такими же ужасными.

После шоу Ирвинг отыскал Скарлет, и та сказала ему, что Исчезающий цирк готовил для всех ловушку (Ирвинг о Скарлет в своих сообщениях даже не заикнулся).

«Эра, ― писал Аарон, ― вы с Грэйси исчезли, Скарлет безвылазно сидит в Исчезающем цирке... Эра, он сказал мне, что ты следующая»

Следующее письмо было более подробным и понятным:

«Эра, во время шоу с нами всеми что-то случилось. Я не знаю, видела ли ты что-нибудь, но я видел. И Ти тоже, хоть она и не признается, что именно. Во время шоу как будто весь пол подо мной провалился, и я упал куда-то вниз, я почувствовал, что тону в нашей реке. А затем меня вытащили рыбаки. Все было таким настоящим, что я не мог понять, как это возможно. Я едва не утонул! А затем рыбаки заорали, типа, гляньте туда. Я обернулся и увидел Натали Локвуд! Она лежала на камнях, мертвая, в том же самом платье! А затем я очнулся, и мы ушли! Клянусь, с нами что-то случилось, цирк как будто загипнотизировал нас, мы даже не заметили, что тебя нет. Я думал только о Натали о ее теле там, на камнях. А затем Ирвинг спросил: Где Эра? И мы все поняли, что тебя нет! Мы все отправились тебя искать, но так и не нашли! А затем вдруг в семь утра Ирвингу позвонил приятель из участка. Эра, Натали и вправду нашли рыбаки. На том самом камне, который мне привиделся на шоу! Меня потащили в участок и допрашивали, а затем появился он, Фокусник, и он сказал, чтобы я привел тебя, иначе меня посадят за смерть Натали!»

Дочитав письмо, я все еще тупо пялилась в монитор до тех пор, пока не запекло белки глаз. Моргнув, я промокнула лицо футболкой и открыла следующее сообщение.

Должно быть им было так страшно, так страшно!

Мы всего лишь хотели вытащить Скарлет из западни, но цирк и для нас приготовил западню. Как и было сказано: он исполнит все нашли желания и страхи...

Вытерев нос тыльной стороной ладони, я повращала глазами в глазницах, чтобы прояснить зрение, и прочла:

«Эра, если ты это читаешь, а я знаю, ты читаешь, потому что помешана на почте. Не возвращайся. Где бы ты не была, где бы не пряталась, оставайся там и не выходи на связь. Ни за что не высовывайся, иначе с тобой случится то же, что с Натали. Фокусник тебя ищет, ты в его списке. Гарри тоже была в его списке, но он переключился на тебя. Теперь ты ― его цель. Затаись. Я тебя люблю».

Я отложила ноутбук, боясь выронить его, и, подобрав колени, сжалась в уголке, где мне самое место. Лицо, мокрое от слез, начало неприятно покалывать, и я подумала, как же это мерзко, что мне хочется подняться и умыться, чтобы унять ощущение зуда, в то время как Ирвинг места себе не находит, а Аарона могут посадить в тюрьму за то, чего он не совершал.

Проклятый цирк, катись в ад, катись в ад, ― думала я, и вдруг вспомнила слова Грэйси в ее первый день возвращения в город: «Дьявол вновь в Эттон-Крик». А затем еще раньше вопрос Данте, заданный веселым тоном: «Сколько же я был в аду?»

Задрожав, я еще теснее прижала колени к груди. На глаза снова навернулись слезы.

Как же мне страшно...

Как страшно просто подняться на ноги и выпрямиться во весь рост.

«Фокусник тебя ищет, ты в его списке. Гарри тоже была в его списке, но он переключился на тебя. Теперь ты ― его цель. Затаись. Я тебя люблю».

Всхлипнув, я ткнулась лицом в колени.

Я ничего не понимаю, и как же мне страшно.

Он ведь просил меня, он просил меня не ходить в Исчезающий цирк, Фокусник ведь сказал: если увидишь меня снова ― беги... беги...

Вот я и сбежала.

Я выпрямилась и посмотрела перед собой внезапно ясным взглядом.

С другой стороны... ― слабо начал внутренний голос, но затем набрал силу: ― С другой стороны ведь... Погоди, Эра, ты только подумай. Ты можешь умереть. Ты можешь просто навсегда исчезнуть, как Натали. А Аарон... ну, он недолго проведет в тюрьме, ведь так? Он-то ее на самом деле не убивал? Господи ты боже мой, ты же не станешь сдаваться? Твоя жизнь или свобода Аарона? Если бы он был на твоем месте, если бы ему угрожала смертельная опасность, а тебе ― год за решеткой, ты бы чего хотела для него? Зато вы оба останетесь живы, Эра, вы же оба останетесь живы, правильно? К тому же, ты ведь не знаешь, что случится, если ты сдашься... вдруг этого Фокуснику покажется мало, и он все равно отправится Аарона в клетку... Тебе действительно лучше остаться здесь. Просто переждать, пока не исчезнет этого чертов цирк, а затем можно будет вернуться... Цирк ведь не может оставаться в Эттон-Крик все время, правильно?

― Правильно, ― пробормотала я вслух, опускаясь спиной на покрывало, смятое на полу. Прикрыв глаза, я коснулась руками гладкой поверхности материи и сжала ее в кулаках, и тут же вспомнила, как было страшно тонуть там, в Исчезающем цирке... Было страшно, и я все боялась боли, но помню, что боли не было. Больно было им ― тем, кто вопил изо всех сил за моей спиной, но я смотрела только вперед, ища глазами берег. За мной внимательно наблюдали неподвижные звезды, будто приклеенные к чернично-синему небу, подернутому дымкой облаков.

Я сжала покрывало в пальцах еще сильнее, морщась до боли. Я пыталась протиснуть свой разум сквозь горловину песочных часов, чтобы вспомнить все до конца, и, когда мне удалось просочиться вниз, я вдруг полетела. Я летела из одной реальности в другую, радуясь, что я жива и могу свободно дышать. А затем лететь стало страшнее, мое тело притягивала гравитация, и я уже не чувствовала, что парю. Затем мои ноги, за секунду до того, как я представила, что разобьюсь о землю на тысячу кровоточащих кусков, ударились о пол. И я, распахнув глаза, увидела, что стою перед дверью в номер двадцать три в мотеле «Рэдривер».

Когда я успела выйти?

Замешкавшись, я поглядела по сторонам, ожидая, что сейчас выскочит Джерри Тайлер и скажет что-нибудь невероятное, например, что я только что была у него. Никого не было, и я обернулась на дверь. За ней слышалось приглушенное бормотание, будто я забыла выключить телевизор (хотя никакого телевизора там ведь не было).

Постояв еще две секунды и пытаясь вспомнить, как я здесь оказалась, я открыла дверь своим ключом и шагнула внутрь. Я ожидала увидеть беспорядок на постели и сваленную в кучу белья в углу, но, зайдя в номер, я почему-то оказалась сразу в ванной комнате.

Я сразу же нашла себя в зеркальном отражении. Протиснув свой взгляд сквозь серые мыльные разводы, я увидела знакомые зеленые глаза и знакомую складку губ. Вот только несмотря на то, что лицо было знакомым, оно принадлежало не мне, а Ирье Торд.

Я подняла руку, и Ирья Торд в зеркале с точностью повторила мое движение, махнув кистью руки в одну сторону, а затем в другую. Завороженная зрелищем, я приблизилась, боясь сморгнуть видение.

Она — это я?

— Это то, кем ты станешь, если не прекратишь работать над своим романом, — услышала я бархатистый шепот, ласковым ветерком пронесшийся от моего виска к подбородку и, вздрогнув, обернулась.

— Эй, Ирья, взгляни!

Я испуганно отшатнулась, но не успела убраться с дороги несшегося на меня Матисса Левентона. Он прошел прямо сквозь мое тело, будто я была призраком. Подавившись воздухом от ужаса, я отстранилась к двери ванной, собираясь убежать, но взгляд сосредоточился на парне, а еще — на девушке, которая так и осталась стоять у зеркала.

— Ну что? — девушка обернулась, улыбаясь. Это была Ирья Торд — я именно так ее и представляла: длинная челка пшеничного цвета, закрывшая брови и подрагивающая всякий раз, когда ее касались длинные темно-коричневые пушистые ресницы, волосы, волнами спадающие ниже лопаток, круглое личико, вздернутый носик, и пухлые губы того матового цвета розовых облаков, которые бывают в предрассветные часы в Эттон-Крик.

Меня затошнило от дикости происходящего, и я захлопнула рот рукой, стараясь сдержать рвотные позывы.

— Я выучил новый фокус! — сказал Матисс, и я переключилась на него. Если при виде живой Ирьи Торд, дышащей и говорящей не просто в моем воображении, а напротив меня, хотелось вытошнить желудок, то при виде его — Матисса Левентона, ― я едва не вскрикнула от ужаса.

Его образ в моей голове до прихода цирка всегда был немного размытым. Я знала, кого хочу воссоздать в романе, я знала, кого хочу видеть на его страницах, но, только увидев Данте Тильманна, я поняла, кто именно мне нужен. Если раньше образ моего главного героя был нечетким и плавающим, то теперь его фигура и лицо приобрели знакомые очертания Данте Тильманна: теперь мой Матисс стал выше и немного уже в плечах и талии, а его волосы перестали казаться невзрачными черными и приобрели антрацитовый оттенок. Наверное, так себя чувствует художник, который работает над рисунком. Сначала просто набросок, а затем все больше и больше деталей, а затем уточнение цветом.

Я попятилась, остановившись только тогда, когда уперлась спиной в шкафчик с чистым бельем. Хотелось одновременно убежать, и в то же время наблюдать за развитием событий. Было страшно оттого, что они мне не подчинялись, действуя по-своему, было страшно видеть этих двоих перед собой и, страшнее всего то, что теперь Матисс Левентон стал больше походить на Данте Тильманна.

— Фокус с монеткой? — улыбнулась Ирья, склонив голову на бок. Она флиртовала, явно наслаждаясь тем, что граница между ними разрушена, — та граница, которую она (я) установила для них. С каких пор она разрушена? ― попыталась вспомнить я, и вспомнила о том, что писала там, на той внушительной стопке листов, которую притащила с собой в сумке.

— Нет, фокус с монетами — это пережиток прошлого! Идем, я покажу, — он схватил Ирью за руку и потащил в спальню номера. Когда они промчались мимо меня, я по инерции вжалась в стену, боясь соприкосновения, хотя помнила, как меня пронзило насквозь живым телом.

Я последовала за ними в комнату, повторяя про себя раз за разом одно и то же слово: «сумасшедшая». Было легко поверить в то, что я сошла с ума. Гораздо легче, чем в то, что я выдумала мотель «Рэдривер». А вдруг, — мелькнула страшная мысль, и я едва не споткнулась о ковер, — вдруг вслед за мотелем и они материализуются?

А вдруг я делаю это прямо сейчас? ― я взглянула на рукопись на краю стола, но ее там не оказалось, как, впрочем, и остальных моих вещей. ― Вдруг при помощи своего воображения я магическим образом делаю Матисса и Ирью людьми? Вдруг, пока я судорожно пишу сцену за сценой, их фигуры медленно очерчиваются из воздуха, становясь человеческими?

— Взгляни, — сказал Матисс Ирье. Он поставил ее перед кроватью именно там, где ему было нужно — напротив стопки книг, лежащей на расправленном покрывале. Ирья улыбалась, а Матисс был так возбужден, что проглатывал половину букв: — Вот, сейчас я заставлю эти книги исчезнуть!

Этот человек был лучшей версией Данте, более доброй, человечной, мягкой, нежной, более живой. Глядя на его непослушные волосы, на сверкающие восторгом глаза, на манеру говорить, я поняла, что этот Данте, выдуманный мной, нравится мне гораздо больше того, который оказался в реальности, того, который пришел в Эттон-Крик вместе с цирком.

И глядя на Ирью Торд, я знала, о чем она подумала, знала, потому что она была моей, потому что я говорила за нее:

«Пусть книг исчезнут, Матисс, пусть все люди исчезнут, пусть хоть весь мир исчезнет, но только не ты. Только ты не исчезай, Матисс», ― вот о чем она думала.

Но Матисс Левентон не догадывался, о чем думает Ирья Торд. Я завороженно наблюдала, как он гипнотизирует стопку книг, лежащую на покрывале. Все мои любимые книги, которые я перечитывала не раз.

Пока Матисс пытался заставить книги исчезнуть, щеки Ирьи медленно приобрели розоватый оттенок смущения — ей явно было неловко от попыток Матисса произвести на нее впечатление.

— Пойду поставлю чайник, — наконец сказала она, и прошмыгнула мимо Матисса в сторону крохотного уголка комнаты, где расположилась плита ― слева от двери, где теперь стоял небольшой платяной шкаф.

И едва Ирья Торд отвернулась, я увидела, как книги с покрывала исчезли. Мы с Матиссом Левентоном хором удивленно вскрикнули, но Ирья услышала только его возглас и обернулась. У нее буквально отвисла челюсть, когда она перевела взгляд на покрывало, откуда исчезли книги. Она залепетала что-то о том, что всегда верила в него и нисколько не сомневалась, что он станет самым лучшим фокусником во всем мире.

Я в этот момент, пока наблюдала за сценой, чувствовала себя так, будто меня вновь из верхней части часов пытаются сквозь крошечную щелочку протащить вниз. Тянут за ноги, сжимая тазовые кости, а затем и ребра, чтобы я оказалась внизу.

Очередной фокус, — подумала я, не отрывая взгляда от лица Матисса Левентона, приобретшего черты лица Данте Тильманна.

Меня вновь затошнило — знакомое чувство с детства, когда Ирвинг затаскивал меня на отвратительные крутящиеся карусели, где я теряла чувствительность к пространству и не могла понять где верх, а где низ.

— Перестаньте мельтешить перед глазами, — слабо попросила я Матисса и Ирью, но они, конечно, меня не слышали, ведь были лишь в моей голове. Я их придумала. Они продолжили радостно кружиться по комнате, то крутясь, то танцуя. Затем Матисс ухватил Ирью в объятия и нежно поцеловал. Я отвернулась, чувствуя себя третьей лишней. Я не могла видеть, как Данте целует кого-то так похожего на меня, но не меня. Прижав ладонь ко рту и подавив рвотный позыв, я прищурилась.

Они все крутились и крутились, смеясь, а затем и стены комнаты стали вращаться: сначала медленно, а затем все быстрее и быстрее.

― Я заставлю этих книги исчезнуть!

― Я заставлю тебя исчезнуть, Эра!

Почувствовав напряжение в глазных яблоках, я сомкнула веки, но комната все еще качалась на волнах моего сознания. Горло сжал спазм и я, медленно опустившись на корточки, легла на спину и сделала глубокий вдох. А затем открыла глаза и уставилась в спокойный неподвижный потолок. Кулаки болели, так крепко я сжимала пальцами покрывало. Взгляд тут же упал на ноутбук, где все еще был открыт браузер с письмом Аарона.

Я все вспомнила. Я разом вспомнила все, что случилось там, в шатре, и что случилось после. Я приехала в «Рэдривер», потому что во время видения я действительно оказалась здесь, как Аарон очутился на Криттонской реке и увидел мертвую Натали Локвуд. Вот почему мне сразу же в голову пришла идея с мотелем, подальше от Эттон-Крик и цирка. Я не могла оставаться, после того, как Фокусник проследил за мной до дома. Я не могла оставаться в одиночестве в огромном особняке, потому что, примчавшись домой, я поднялась в комнату Грэйси, чтобы сказать ей, что она была права, и мне нельзя было ходить в Исчезающий цирк, увидела ее кровать заправленной, а платяной шкаф пустым. И на столе лежала записка: «Эра, я так больше не могу, я не могу оставаться в Эттон-Крик, пока здесь он. Я хотела тебя защитить и спасти, но смогла. Я люблю тебя, и надеюсь, ты поймешь. Он проследил за мной. Надеюсь, что он оставит тебя в покое, если я исчезну. Я люблю тебя, я всегда любила тебя несмотря ни на что».

Теперь бабушкина записка лежала в рюкзаке в том же кармане, где покоился пузырек с таблетками.

Я с каким-то равнодушием, будто полностью выгорела изнутри, я приблизилась к столу и достала со дна рюкзака книгу, которую оставила мне бабушка вместе с запиской. Это та самая книга, ради которой Скарлет отправилась в Хейден. «Город на краю вселенной», ― вот как называлась эта книга. Это название напомнило мне о бабушкином «Тихом городе». Вернувшись вместе с книгой назад, я увидела сломанный телефон. Это не я его разбила, чтобы меня не выследили ― это Данте Тильманн.

Прочтя записку Грэйси, я испугалась, но не настолько, чтобы затормозить; я взяла записку и книгу и сунула их в сумку, лежащую под кроватью в моей спальне. А когда выпрямилась, во всем доме вдруг стало темно. Я на секунду даже подумала, будто это шляпа упала мне на глаза, и я немедленно сбросила ее.

Свет не появился.

Он здесь, Данте Тильманн здесь. Он уже не раз был здесь, в доме, в этой комнате; промыл мозги Грэйси, а теперь взялся за меня... Прокравшись к двери, я выглянула наружу и увидела в коридоре, освещенной благодаря светом уличных фонарей, фигуру. Затем фигура бесшумно исчезла, шагнув в бабушкину комнату.

Я вспомнила, что в записке Грэйси сказала, что он ищет ее.

Может быть, ― с надеждой подумала я, ― если Фокусник не найдет бабулю Грэйс, то уберется восвояси?

Я шагнула назад в спальню и подумала о том, чтобы вылезти в окно. Ирья Торд могла лазать по деревьям, а я не смогу?

Мое сердце бешено забилось, а в ногах появилась такая страшная слабость, что я испугалась, что обомлею и упаду даже не дойдя до окна. Появилась боль в колене — видимо, ударилась обо что-то, пока мчалась домой.

Дыши, Эра, ты же хочешь жить?

Да, я хочу жить.

Это все, чего я хочу ― выжить, подумала я, и решительно перекинула лямку сумки через плечо. Прокравшись к окну, я осторожно подергала щеколду, порой она заедала в самый неподходящий момент, но не в этот! Услышав щелчок, я распахнула окно и залезла на стол. Посветив себе фонариком под ноги, я оценила расстояние от окна до дерева и от окна, и до земли. Если упаду, может быть даже останусь живой. Многие люди падали со второго этажа и оставались живы.

Надеюсь.

Я оценила расстояние от окна и до верхней ветви дерева, и решила, что могу дотянуться до нее ногами, и даже не придется прыгать. Перекинув ноги через подоконник, я положила рядом с бедром телефон, а затем медленно стала спускаться задом-наперед.

Все удастся, подумала я, у меня все получится. Я чувствовала, как напрягаются мускулы на руках и ногах, пока я шарила под собой в поисках опоры.

Все получится, Эра, но ты не умрешь как Натали. Ты не исчезнешь навсегда как родители Скарлет, ты будешь жить.

И вдруг меня схватили за предплечья, и я с визгом разжала напряженные пальца, отпуская подоконник. На долю секунды я почувствовала, что стрелой лечу вниз и врезаюсь ногами-наконечниками в землю, а затем ломаюсь на кусочки и рассыпаюсь в прах.

А затем меня рванули наверх и боль была реальной. С испуганным криком очутившись в комнате, я потянулась за телефоном, но он отлетел в сторону шкафа. Я бросилась за ним, упала на колени, а затем почувствовала, как меня волочет в сторону кровати.

Я заорала, дрыгая ногами и руками, успела ухватиться за плотную ткань и, прижав ее к коже, я вгрызлась ногтями в кожу. Данте удивленно вскрикнул и дернул ногой. Он выпустил меня на один краткий миг, и я, сшибив его с ног, помчалась в коридор едва разбирая дорогу.

Я орала что есть мочи, звала по имени бабушку, Ирвинга, Аарона, Ти, молила господа о помощи, но ответом было только собственное шумное дыхание и буханье шагов по полу. Босиком я выскочила во двор и бросилась бежать к воротам. Мне нужно добраться до мистера Гудвина, он всегда был добр к нам с Грэйси, и угощал ежевичным вареньем!

Я даже успела представить, как он звонит в полицию, как Данте пугается и сбегает, а наутро и от Исчезающего цирка не остается следа. Но это было до того, как в метре от калитки меня буквально сбила с ног недюжинная сила и мощно впечатала спиной в дерево. Я заорала так, будто у меня сломана спина; связки напряглись, готовые лопнуть в любую секунду, уши заложил собственный крик. А затем я подавилась кашлем и наступила тишина ― Данте сжал мое горло обеими руками.

― Не кричи, ― попросил он, находясь в сантиметре от моего лица. Я с трудом могла видеть его, но чувствовала его каждой клеткой своего тела. Он склонил голову на бок, будто прислушиваясь к моему сердцебиению. А затем сделал что-то невероятное ― он наклонил голову ниже и прижал свою голову к моей быстро поднимающейся и опускающейся груди. Я не могла сдвинуться с места, будто прикованная к дереву невидимыми цепями. Почувствовав его лицо у своего сердца, я до боли зажмурилась.

Боже, не дай ему убить меня, не дай ему убить меня, не дай ему убить меня.

Я почувствовала, как за веками вскипают горячие слезы и сглотнула, по-прежнему стараясь не двигаться. Данте все еще стоял, прислонившись ухом к моей груди и слушая сердце. Его рука коснулась сумки, у бедра, и мое сердце сделало кульбит. Оно билось так отчаянно и громко, защищенное ребрами, скрипящими под весом головы Данте, что я с трудом расслышала:

― Это и правду ты, Эра, это ты... ― я задрожала от с трудом сдерживаемых слез. Они нарастали внутри меня, вскипали, готовы были прорваться жаром сквозь глазницы, уши, ноздри, вырваться из горла. Данте продолжал говорить, и я чувствовала, как вибрирует все мое тело от его голоса: ― Он обманул меня, но я тебя узнал сразу, как только увидел. Я так хотел, чтобы это была не ты, но это всегда ты, всегда...

Эра, все это время он искал тебя, там, в особняке Харрингтонов, он искал тебя. Ему не нужны были Натали и Ти, ему нужна была ты.

Но я не хотела в это верить; я хотела верить, что он договорит и отпустит меня, что не станет делать то, что сделал с Натали. Я хотела верить, что я буду существовать завтра не только на фотографии в кармане Данте, но дышать, чувствовать ― жить.

Я всхлипнула, по-прежнему молча.

Данте наконец-то отлип от меня и выпрямился. Я не видела его лица, но чувствовала, что от него веет жаром от моего тела; он раскраснелся, наслушавшись моего сердцебиения, он надышался моим запахом.

Вдруг Данте схватил меня за голову, сжал лицо ладонями. Дужки очков впечатались в виски, сжали переносицу, а затем я почувствовала дыхание Данте.

― Эра, я не хотел верить, но это ты. Под слоями новой кожи, под новым обличием ты все равно остаешься собой.

Пожалуйста, пожалуйста, отпусти меня, отпусти, не приближайся.

Я хотела отступить назад, но было некуда, и только вжималась спиной в дерево, царапая спину и плечи. Мои руки, обернутые вокруг ствола и сжатые невидимой силой за спиной, горели от боли, но я не могла вымолвить ни слова.

Данте продолжал бормотать как блаженный, вкладывая свои безумные слова в мои губы:

― Ты мне понравилась, Эра, ты мне так понравилась...

― Ты мне тоже, ― наконец смогла сказать я, ― ты мне тоже, Данте, ты тоже... давай, давай просто...

Но я не договорила ― его губы накрыли мой рот, тело жаждуще прижалось к моему. Я содрогнулась от ужаса и отвращения, заревела пуще прежнего и собрала всю волю в кулак, чтобы отпихнуть его, чтобы ударить его, чтобы убить его, смести с дороги и бежать, бежать, бежать без оглядки.

Он не такой, как я думала, он не такой, он не нормальный. Он ненормальный, он кто-то другой, он сумасшедший, безумец, маньяк. Обо всем этом я думала, пока рот Данте грубо терзал мой; обо всем этом я думала, пока он вжимал меня в дерево своим телом и дышал в мою шею как животное.

Я распахнула глаза, хотя знала, что ничего не увижу за маской тьмы. Сквозь пелену слез, сквозь влажное стекло в моих зрачках, я вдруг ясно и четко увидела что-то, но не Данте, не Фокусника ― кого-то, нет, что-то другое.

Сначала были только цвета ― ярко-желтый, оранжевый, красный, и они ослепили, заполнили до краев мой разум. А затем, когда я соединись вновь и протрезвела от яркости, хлынувший на меня со всех сторон, я увидела, что лежу на земле и смотрю в кроваво-красное небо, подернутое черными облаками ― ядовитыми испарениями. Вокруг меня полыхал огонь, и из огня на меня набрасывались чудовищно-уродливые твари с омерзительными искривленными зубами, длинными и худыми конечностями. Их голые тела были черными от копоти, и в некоторых местах отчетливо проступали обнаженные куски кровавой плоти. От жара пламени, колышущегося вокруг нас, кровь на их телах пузырилась, будто суп в котле.

Я кричала что есть мочи, бессвязно вопила, дергала ногами и руками, пытаясь встать с земли, но твари уже накрыли меня своими обугленными телами, вжались в мою плоть своей. Их зубы нашли каждый неприкрытый кусок моей кожи, и стали жрать ее, смакуя каждый укус и пуская слюни на мои ноги, живот, грудь, лицо. Я визжала, содрогаясь в болезненных конвульсиях, глотала пыль, свою и их кровь, давилась криком.

Это продолжалось целую вечность, вечность, вечность.

Они драли меня на куски, ломали мои руки и ноги, обгладывали конечности, обсасывали каждую кость. Хруст бил по оголенным нервам с такой силой, что я оглохла и ослепла, а может они лишили меня глаз и ушей. Я хотела лишиться и сознания, я бы хотела умереть, но нельзя умертвить то, что уже мертво.

И я лежала на земле, поглощенная тварями, и смотрела стеклянными шариками-глазами в небо цвета моей крови, и вздрагивала как желе только в момент, когда кто-то из адских тварей в очередной раз отрывал от моего тела кусочек плоти, сколькой от крови.

Затем даже небо стало гаснуть, стягиваться в одну мертвую точку; и окровавленное небо, и мои мучители, и адский негаснущий огонь, и земля, и весь мир ― все уместилось в черном зрачке Данте Тильманна Второго. Сосредоточив на нем взгляд, я успела увидеть, как красные зрачки ― единственное пятно в темноте ― гаснет.

― Я должен вернуть тебя в Ад, Эра Годфри, таковая твоя участь. ― Данте ослабил хватку на моих щеках и в переносице с новой силой вспыхнула боль. Мои виски горели огнем, все тело пылало от чудовищного кошмара, навеянного сокрушающим поцелуем.

Они драли меня на клочки, они жрали мою плоть, они сжирали меня заживо.

Я присмирела, погасла, потухла как свечка, резким движением передвинутая с одного места на другое.

― Тебе не удастся спрятаться вновь, Эра, ― сказал Данте, и я почувствовала, как внутри моего тела лопнула связующая нить между явью и вымыслом. ― Я найду тебя везде, где бы ты не была, потому что ты всегда возвращаешься. Я не хотел верить, что это ты, и я убил другого человека. Я дал тебе отсрочку, Эра, и теперь пришла пора вернуть тебя туда, где тебе самое место.

Последняя ниточка в моем теле, натянутая от горла до низа живота лопнула с такой силой, что я вздрогнула всем телом. Я распахнула освободившиеся руки, сжатые за спиной замком, и со звериным рычанием набросилась на Данте. Повалила его на землю. Схватила первый попавшийся под руку предмет и не глядя опустила вниз, в темноту. В моих ушах зазвенел бесконечный крик, и я не знала, это его крик или мой. Крик длился целую вечность, пока я опускала и поднимала руку с зажатым в кулаке камнем.

Перед собой я снова увидела окровавленное небо и почувствовала, как меня рвут на куски, дробят на части как тушу зверя. Я снова почувствовала, хоть знала, что это не взаправду, как в ямке между ключицами скапливается собственная кровь, чувствовала, как тварь лакает ее, причмокивая губами, а затем слизывает остатки, впитавшиеся в поры.

Я опускала камень на лицо Данте до тех пор, пока мир снова не соединился и красное небо не исчезло, а адские твари не перестали цедить из меня кровь.

Затем я бросила камень и поднялась на дрожащие ноги, ощущая под сбой безвольное тело Данте.

Затем был мобильный телефон с разбитым экраном.

Затем были ключи Грэйси, сжатые в кулаки.

Затем машина.

Все это делал кто-то другой, а не я.

Я пришла в себя только через три дня в мотеле «Рэдривер», в том самом номере, о котором мне рассказывал Аарон.

Я лежала на боку, сжавшись в клубочек и смотрела из-под кровати на входную дверь. С минуты на минуту за мной должны были прийти, должны были забрать, убить.

Я убила Данте.

Я убила Фокусника.

Я убила их обоих.

Глядя тупым взглядом из-под кровати, куда я забралась два, три, пятнадцать часов назад, я все ждала и ждала, когда откроется дверь и на пороге кто-нибудь появится.

Я убила Данте, убила его, убила его, убила его.

Неудивительно, что я не помнила о том, что сделала, не удивительно, что не помнила, как попала в мотель, как приехала на машине Грэйси, как я... как... как... Как я могла заказывать еду после того что сделала? Как я могла просто болтать с Джерри Тайлером?

Сглатывая беспрерывно катящиеся слезы, смешанные с пылью, я не могла прекратить думать о том, что сделала. Я пыталась остановить себя, пыталась, но не могла. Я тормозила эту карусель, врываясь пятками в землю, но с другой стороны кто-то сильнее, делал мощный рывок и меня просто сметало вслед.

Он пытался убить меня, Фокусник пытался убить меня. Аарон попросил меня не высовываться из укрытия, просил сидеть тихо, пока Исчезающий цирк не уберется из города...

Шокировано вскрикнув, я попыталась резко сесть, и приложилась виском о балки. Не обращая внимания на боль, я выползла из-под кровати, напялила очки и схватила ноутбук. Экран давно погас и не включался. Подключив зарядку, я нетерпеливо поклацала по клавишам, и снова вчиталась в письмо Аарона.

Он сказал, что они с ребятами искали меня всю ночь, а затем Аарона допрашивали, а затем появился Фокусник... Я оторопело глядела на слова на экране. Фокусник был там, говорил с Аароном. Значит я не убила его. Я его не убила.

Может быть я вообще ничего не делала?

Я осела на пол, откинувшись спиной назад. Затылок встретился со стеной.

Я не убивала Фокусника.

Может быть я даже не попала по нему... А может он был просто без сознания? Шокирован тем, что мне удалось высвободиться? Или это еще одна иллюзия?

Я сорвала очки.

Может быть его невозможно убить?

Ясно одно: я ни в чем не виновата! От этого простого вывода меня окатило такое облегчение, что я прижала обе руки к груди, чтобы сдержать рвущееся наружу сердце. Сердце, к которому прижимался Данте три дня назад.

Я снова воспользовалась очками и перечитала каждое из писем Ирвинга, Аарона, Ти, Наполеона... В них было сказано, что Эттон-Крик сходит с ума, в городе творятся беспорядки, с утра до ночи работают бары, по улицам бродят проститутки, из домов сбегают дети, на улицах можно увидеть убитых животных...

Это все Исчезающий цирк, вот что он творит с нами ― он проникает в мозг и заставляет делать то, на что человек был неспособен.

Аарон прав: если Фокусник узнает о том, где я, меня можно будет тоже вписать в список жертв Исчезающего цирка.

Я тоже исчезну.

***

На следующий день я вспомнила о Скарлет. Я вспомнила о ней как о незнакомке, девушке из другого мира. Мы не знакомились, мы никогда не виделись; мы не ходили в одну школу; мы не жаловались друг другу на родителей; я не вытаскивала Скарлет с пьяных вечеринок, я не перевязывала ее окровавленные костяшки марлей, когда она била зеркала, в которых не могла увидеть родителей; я не ходила к психологу.

Я вспомнила о Скарлет как о той, кто был когда-то.

Она была когда-то, но теперь ее нет, она исчезла.

Я подумала о том, что, переступив порог Исчезающего цирка, Скарлет Фабер вырезала себя из моего мира.

Я не знала, что чувствую. Мне было грустно, но грустно оттого, что я помнила чувства, которые вызывала Скарлет во мне. Я помнила их, и теперь они исчезли, оставив просто зияющую дыру, которую нужно чем-то заполнить.

Это Исчезающий цирк забрал мои теплые чувства, решила я, он вырвал их из моей груди. Я ведь не забыла ее, я помню, какой Скарлет была занозой. Она была просто невыносимой, безумной, одержимой цирком... А вдруг, когда цирк отправится в Хейден, Скарлет уйдет вместе с ними?

Хейден.

Я повторяла название города на разный лад.

А ведь Грэйси и меня пыталась заставить уехать, как только поняла, что за ней явился цирк.

Постой, Эра...

Я снова ощутила знакомое чувство, что пытаюсь затормозить карусель, а та не поддается моему напору.

Причем здесь вообще она? При чем здесь бабуля Грэйс? Как она вообще связана с цирком, почему она умоляла меня уехать, почему так боялась?

Я напрягла память, вспоминая все бабушкины чудачества. Бабуля казалась безумной, но теперь ее безумие вписывалось в общую картинку. Она думала, что цирк преследует ее, но ему нужна была я. Данте сказал, что Натали погибла из-за меня... Данте сказал, что неважно, где я буду прятаться, он отыщет меня везде.

«Ты всегда возвращаешься», ― вот что он говорил. Он говорил, что я возвращаюсь. Как Грэйси. Она всегда сбегала, всегда неслась куда-то не разбирая дороги, но всегда возвращалась в Эттон-Крик.

Неужели Фокусник и за Грэйси когда-то охотился?

Но когда и зачем?

Я отчаянно запрещала себе думать об этом, но фраза, брошенная Данте, заклеймила мозг: «Я должен вернуть тебя в Ад, Эра Годфри, таковая твоя участь».

И тогда в моей голове появилась прореха и там зародился новый вопрос, который раньше меня не посещал.

За что.

За-что-я-попала в ад?

***

― Мисс Торд? ― Стук, раздавшийся в дверь ближе к вечеру, вывел меня из прострации. Я поднялась на ноги и пошатнулась, поморщившись: в кожу разом впились тысячи крохотных невидимых иголок.

Постанывая, я доковыляла до двери и сказала:

― Я собираюсь спать, чего вы хотели?

Джерри Тайлер замешкался за дверью, затем сказал:

― Ничего, просто вы снова куда-то делись, вас не видно уже два дня.

― Ясно, ― ответила я. ― Что ж, у меня выдалась довольно плодотворная неделя. Дело в том, что до приезда в Рэдривер у меня был, что называется, писательский ступор, и вот он прекратился.

Я почти увидела сквозь дверь, как управляющий гордо улыбнулся и даже его щеки заалели, будто это его личная заслуга. Он самодовольно что-то пробормотал, затем громче добавил, что он к моим услугам, и ушел.

Приток крови к ногам уже полностью возобновился, и я отвернулась от двери. Взгляд упал на отражение в окне ― длинные волосы, худые ноги и руки. Не отрывая от нее взгляда, я ждала, когда девушка в стекле деформируется и превратится в меня, ждала, когда ее руки и ноги станут полнее, волосы короче. Казалось, мое восприятие нарушилось, казалось, теперь я смотрю на мир другими глазами из тела другого человека. Оно похоже на мое, но не мое.

― Это все еще ты, ― услышала я шепот у уха. В стекле никого не было, но слова продолжали складываться из воздуха и касаться моей щеки, ― это все еще ты. Я не хотел верить, но под слоями новой кожи, под новым обличием ты все равно остаешься собой.

Остаюсь кем? ― подумала я, смаргивая видение и превращаясь в привычную себя. ― Кто я такая? Кто я на самом деле?

Я глянула на дверь, решая, стоит ли убрать стул от ручки или просто сесть на кровать. Выбрав кровать, я взяла в охапку свои скромные пожитки, и перенесла с письменного стола на кровать. Тусклый свет из-под потолка превращал все в отвратительный желтый цвет и играл загадочными бликами на книге, которую оставила мне Грэйси: «Город на краю вселенной». Я перечитала записку бабушки, теперь зная, о чем она пишет, зная, что она имеет в виду, говоря, что надеется, что он оставит меня в покое, если она исчезнет, что не может оставаться, пока Фокусник в городе.

Потому он и стер ей память, чтобы она не спугнула меня раньше времени. Но я все равно победила, мне удалось улизнуть. И мне, и Грэйси...

А Аарон? ― подумала я, вспомнив его лицо. На самом деле Аарон только казался брюзгой, но был хорошим и добрым, если к его сердцу подобрать нужный ключик. ― А Скарлет?

Но ведь о ней есть кому позаботиться, так? У нее есть Ирвинг, а у меня никого нет. У Скарлет есть Ирвинг и это был ее выбор, это она решила отправиться в цирк, она решила продолжить поиски этих чертовых, никому не нужных родителей, которые даже не прислали ей подарок на день рождения, которые всегда находят дела поважнее, чем просто позвонить ей...

Я выронила записку Грэйси из рук, тяжело вздыхая и беря себя в руки.

Я взяла книгу, которую оставила мне бабуля, вспомнив, как она вопила: «Тихий город, Эра! Тихий город!»

Что еще за Тихий город?

А может быть это была подсказка? Может быть туда бабуля Грэйси и направилась?

Подумав об этом, я тут же лихорадочно перевернула книгу и открыла заднюю обложку. Отыскав внушительное содержание с большим перечнем глав, я остановилась на одной: «Тихий город».

Вот оно, она дала мне подсказку.

Бабуля Грэйси спряталась от Фокусника в Тихом городе. Как Скарлет спряталась в Исчезающем цирке от правды. Как я спряталась в «Рэдривер» от собственной смерти.

***

В душном майском воздухе Данте Тильманн Второй чувствовал физическую боль. Он слышал, как природа стонет под его шагами, чувствовал, как прогибается земля. Он весил тонну. Он нес на своих плечах ответственность в дюжину греховных душ и собирался забрать еще одну.

Он вошел в свой шатер и сразу же направился к зеркалу.

Фокусник ждал; спокойный и равнодушный ко всему мирскому, он возродил внутри Данте такую ярость, что тот подумал: я разобью твое зеркало. Я убью тебя.

― И погибнешь вместе со мной, ― ответил Фокусник.

― Я больше так не могу, ― с нажимом сказал Данте, приближаясь к зеркалу ближе. ― Ты меня предал. Ты должен был быть на моей стороне, но ты был на ее. Ты всегда был против меня. Уводил меня куда-то в сторону, подальше. Подкидывал мне идеи.

― Какие идеи, Данте? ― спросил Фокусник с тем же раздражающим равнодушием. Возможно он действительно не знал ответа. А может быть он просто хотел поговорить. Он был заперт целыми днями в своей зеркальной клетке, он был пленником Исчезающего цирка, где его все ненавидели, поэтому он довольствовался даже такими отрывками разговора со своей второй половиной.

Но Данте покачал головой; он был зол, он был расстроен, он больше не верил Фокуснику. Он больше не верил себе.

― Нет-нет... Я все понял, все понял. Ты меня обманул, ты мне лгал. Ты специально направил меня по ложному следу. Ты дал мне их намеренно. Ты дал мне Натали Локвуд сразу же после того как я встретил ее в доме Харрингтонов. Ты знал, что она мне понравилась, и хотел, чтобы свои подозрения я направил на кого-то другого. И когда я отвел ее в тот старый дом, и она увидела что-то, ты сразу же дал мне ту, вторую девчонку, Гарри. Ты описал мне ее неверно. Длинные волосы?.. Ты ее вообще видел?

― Я же слепой, конечно нет.

Данте тихо рассмеялся, но смех был горьким как сок разжеванной травинки.

― Она не такая, как ты ее описал.

Фокусник пожал плечами и отвел взгляд в сторону.

― Она же выбралась из Ада. Она сменила обличие.

― Но я все равно ее узнал, ― сказал самодовольно Данте, подступая к зеркалу. Он чувствовал к тому, кого видел в отражении такую ярость, которой не чувствовал никогда и ни к кому. Он сам себе был врагом. ― Ты хотел ее спасти, сказал не приближаться к Исчезающему цирку, сказал бежать, если она увидит меня снова... Но знаешь, что я тебе скажу?.. ― Данте встал так близко, что от его дыхания зеркало запотело. ― Она никуда не денется. Ты и сам ее ненавидишь, о, да, как же ты ее ненавидишь... Думаешь, откуда я все это знаю? ― Он постучал по виску. ― Оно все здесь, каждое твое ощущение. Ты ее ненавидишь даже больше меня, но при этом пытаешься спасти? Ничего не выйдет, можешь не стараться. Я показал ей Ад, ― добавил Данте как бы между прочим.

На лице Фокусника по-прежнему не отразилось ни одной эмоции.

― Ну и что?

Они будто поменялись местами ― это Фокусник был бездушным, а Данте ― полным жизни человеком. Данте злился, а его отражение, запертое в зеркале, было бесстрастным. Он был мертвым, там, за стеклом. И больше всего на свете Данте хотел оказаться на его месте.

― Я верну ее назад. Ты ее не защитишь.

― Давай, ― Фокусник кивнул в сторону, глядя на Данте сверху-вниз, ― иди. Как ты и сказал, я ненавижу ее больше тебя. И поспеши, ведь надолго мы здесь не задержимся. Вот только почему ты уже не наматываешь ее кишки на кулак?

― Потому что я не такой монстр!

― Ты не монстр. Ну да.

― Я дал ей время.

― Ты дал ей время, ― повторил эхом Фокусник. ― Все дают ей время, а? Все, но не мы, разве не так было задумано?

Данте прикрыл веки, чувствуя, как дыхание в его горле становится тяжелее, как буквально не хватает воздуха в легких. Фокусник провоцировал его, специально пытался вывести из себя, чтобы тот совершил ошибку.

― А я не буду спешить, ― размеренно сказал Данте. ― Она сама придет ко мне. Она приползет ко мне. Вот увидишь. И тогда мы вернем ее в Ад, туда, где ей самое место.

В этот раз Фокусник не сдержался и подарил Данте улыбку.

― И снова: как ты и сказал, я знаю ее лучше тебя.