А был ли ангел?
Имейте мужество жить. Умереть-то любой может.
Из фильма «Трасса 60»
Лика
Давящая боль и резь в глазах не позволяют их открыть полностью. Свет кажется слишком ярким, а картинка — мутной. Я выжила после этой сумасшедшей ночи? От увиденных образов всё ещё пробегает мороз по коже. Наплыв воспоминаний вызывает бесконтрольные плач и дрожь во всем теле.
Слышу какое-то движение за спиной и оборачиваюсь. Шорох слишком громкий для такого простого действия. В кресле напротив моего неразложенного дивана сидит измученный Эрик, снял очки и потирает переносицу. Поверх полупрозрачных занавесок висит покрывало, хотя бы отчасти скрадывая невыносимый режущий свет.
— О, ты проснулась, — бодрый голос Эрика звучит будто из огромной трубы. Он видит мои слезы, подскакивает и становится на колени у дивана. — Ну-ну, не плачь, пожалуйста. Всё хорошо. Всё уже позади. Напугала меня до смерти.
Не могу даже говорить о тех жутких видениях существ, которые больше всего на свете хочется обнулить в памяти.
— Ну-ка, дай посмотреть на твои зрачки. Так, сколько у нас прошло времени? — Он смотрит на циферблат своих спортивных часов. — Почти шестнадцать часов с моего приезда. Тебя сейчас должно уже отпустить, чего бы там не наглоталась, или чем бы тебя не опоили. Ну и перепугала вчера своим звонком. Не думал, что ты увлекаешься чем-то тяжелее сгущёнки.
Эрик? Серьезно? Что он здесь делает? Хотя безумно благодарна, что сейчас не одна.
— Это, наверное, смешной вопрос, но у меня только какие-то огрызки из воспоминаний. И не могу отличить, что было в реальности, а что только привиделось. Как ты сюда попал? — стыдно перед Эриком, он же не самый близкий человек мне, и уж никак не думала его здесь застать.
— Телефон у меня с определителем, понял, что звонила ты из дома. Взял такси и мигом сюда. И стучал в ворота, и звонил в звонок. Соседская собака, наверное, охрипла после вчерашнего. Тишина. Но такому фонарному столбу, как я, раз плюнуть перемахнуть через забор. А входную дверь в дом ты сама не заперла. И вот он я. — Пожимает плечами. — Так, ладушки, тебе надо как следует поесть. Лежи, а я приготовлю завтрак. Хотя это уже, скорее, обед, — Эрик поднимается, чтобы выйти из комнаты, но я ловлю его за руку, как утопающая:
— Нет, пожалуйста. Не оставляй меня одну. Мне очень страшно.
— Ты как? Сможешь встать? Тогда пойдем на кухню вместе.
Я киваю. Говорить совсем не хочется, потому что почти глотаю слезы, от слов они опять хлынут, как прорыв плотины. На мне вчерашнее небесно-голубое платье, жутко измятое. Ноги без колготок. Интересно, я сама их сняла, или это сделал Эрик? Припоминаю, как он обтирал моё тело прохладным мокрым полотенцем, чтобы сбить жар.
Когда поднимаюсь с дивана, в глазах резко темнеет, но Эрик рядом и подхватывает под локоть. Он провожает меня в ванную и ждет снаружи. Ну и видок: совершенно бешеные глаза с размазанными тенями и подводкой, оставившей на щеках черные разводы, мертвецкий цвет лица с серым отливом. Снимаю с себя всё и переодеваюсь в отцовский банный темно-зелёный пушистый халат. Душ принять пока не в силах, плохо чувствую собственное тело в пространстве, пол раскачивается, боюсь поскользнуться.
— Прости, я не шеф-повар с тремя звездами Мишлен, поэтому накормлю тебя омлетом и сосисками, если не возражаешь. Чай или кофе? В идеале, чтобы выгнать быстрее эту дрянь из организма, надо больше пить воды, — Эрик что-то ищет в кухонных шкафчиках.
— Спасибо, но я буду кофе с молоком, — мне кажется от кофе чуточку прояснится в голове.
— Кстати, где твои родители? Нет, я, конечно, ничего не имею против, что ты обратилась ко мне за помощью. Это о многом говорит. Но всё же? Они тебя оставили одну в огромном доме? Или это форс-мажор? — Эрик ставит передо мной кружку с дымящимся кофе, рада, что он не стал читать нравоучения и настаивать на воде.
— Они уехали с малышами на озеро с ночёвкой. Вернутся только сегодня к вечеру. Потому и решилась вчера на такой отчаянный поступок, — Боже, как мне стыдно перед ним, но он вчера и не такое, наверное, увидел и услышал. Главное, чтобы не рассказал больше никому из церковных ребят. Будут потом смотреть на меня, как на психопатку.
— Честно говоря, боялся худшего — что кто-то опоил тебя и... ну ты понимаешь. Хотела свести счеты с жизнью? Даже не догадывался, что у тебя серьезные проблемы. Ты казалась такой беззаботной и веселой. Вот так видишь человека каждое воскресенье, болтаешь о всякой ерунде, а потом хоп, и узнаешь, что он покончил с собой. Что случилось? Прости. Наверное, я сую нос не в своё дело. Не хочешь об этом поговорить?
— Прости, пожалуйста. Я пока не готова. Слишком всё ярко в голове, — рисую круг вилкой с помощью кетчупа, провожу зубцами вновь и вновь по красной лужице.
— Знаешь, когда мне было пятнадцать, я тоже наглотался таблеток. — Чувствую облегчение от того, что Эрик меня не только не осуждает, но и сам прошёл через подобное. — Лика, никто такого не заслуживает. И самое страшное, что это не конец. Ты же понимаешь, о чём я? Когда тебя не станет, да, родные и друзья будут горевать, но вернуть тебя не смогут. Потому боль постепенно пройдет, притупится, а после жизнь вернется на круги своя. Тебя забудут. Человек готов простить себе всё и оправдать со временем. Даже родители будут вынуждены жить дальше: праздновать дни рождения подрастающих детей, танцевать на их свадьбах, выезжать за город, ходить в церковь. Только тебя там не будет. Ты будешь мучиться от нестерпимого пламени ада, которое никогда не предназначалось любимой дочери, но ты пошла в него добровольно. Я рад, что ты выкарабкалась. Но в следующий раз может и не повезти так.
— А какая у тебя была причина в пятнадцать лет? — спрашиваю Эрика, отпиваю из кружки и чувствую, как меня клонит в сон. Растворимый кофе вряд ли взбодрит.
— Я учился в отвратительной школе, где утром ты приходил в новых кроссовках, а в обед выходил босиком. Запросто могли заехать камнем по башке, причем со спины, а о честной мужской схватке даже не слышали. Старшего брата, как видишь, у меня нет, единственный ребенок в семье. Родителям жаловаться считалось стрёмным. Всё становилось только хуже. Мне назначали сроки и называли суммы денег, которые должен был принести к установленному дню. Нас обчищали не где-то за углом школы, а прямо в столовой, во время уроков, на глазах у кухработниц. Те предпочитали не вмешиваться в разборки и не жаловались директору. Старшие классы для меня превратились в ад. Те, кто чинили террор, после окончания школы дурно закончили: один умер от передоза, второй отсиживает срок, а третий превратился в аморфную субстанцию, слоняющуюся по дворам. Я перерос этот период жизни, а в студенческие годы познакомился с Богом. Жаль, ничего о Нём не знал в школе. Но ты-то верующая почти с пеленок. Как угораздило на такое?
Да уж, а я-то думала, мне было паршиво в школе, оказывается, бывает куда хуже. Боюсь, что откровенный рассказ окончательно уронит моё достоинство в глазах Эрика. Не хочу этого. Притворюсь, что вопрос Эрика риторический.
— Ты звала кого-то на рассвете. Какого-то Тима, — Эрик говорит это так незвначай, как раньше мама рассказывала, что я бормотала во сне.
— Прости, что пришлось дежурить со мной всю ночь, — извиняюсь я, вместо того, чтобы рассказать Эрику, кто такой Тим. А надо бы.
— Тебя накрыл делирий. Стрёмная штука, особенно если ему предшествовали какие-то напряженные ситуации. Было жутко от того, что не знал, сколько таблеток и что конкретно ты выпила. Не хотел, чтобы умерла прямо на моих руках. К такому никогда нельзя подготовиться, — Эрик видит, что я уже доела и говорит: — Так, всё, давай баиньки. Если не возражаешь, я посижу рядом до приезда твоих родителей. А то, может, у тебя ещё упаковка завалялась.
— Ты им расскажешь? — смотрю на Эрика умоляющим взглядом.
— По-хорошему, правильнее будет рассказать. Но боюсь, как бы ты потом ещё хуже чего не учудила. — Он серьезно смотрит на меня в упор. — Промолчу, только если поклянешься оставить эти попытки. Договорились?
— Клянусь. Поверь, тот ужас, который я пережила, повторять никогда не захочу. А что скажем папе о твоем приезде сюда? — мы уже поднимаемся по лестнице в мою спальню.
— Скажем, что чинил твой компьютер. Разбужу через пару часов, приведёшь себя в порядок и пойдём пить чай. Договорились?
— Хорошо, что ты с бородой. А иначе отросшая щетина сдала бы нас с потрохами, — наконец, нахожу в себе силы пошутить.
— Закрывай глаза и ничего не бойся. Буду оберегать твой сон. Обещаю, — Эрик хихикает и опять устраивается в кресле, а я с таким удовольствием кладу голову на подушку.
Тим
Разлепляю опухшие веки. За окном темно. Ещё темно или уже темно? Ага, восемь вечера.
Чёрт, что с руками? Ладони ободраны до мяса. Я тормозил ими по асфальту что ли? И как теперь этим убожеством играть на гитаре?
Воды, срочно воды. Во рту долбанная пустыня Гоби.
А можно потише греметь кастрюлями, а?
Насколько нормально хотеть избавиться от своей головы?
Хорошо же оторвались вчера в клубе, если последнее, что помню, как встретил рыжую Ритку из соседнего дома на танцполе.
Когда болит голова, дурацким мыслям нет в ней места. Мне это нравится.
— Ти-и-им, один пропущенный от Лики, — кричит мама из кухни, услышав, что я плетусь в туалет.
Где у этой безумной женщины кнопка с громкостью?
— Ага, — пытаюсь ответить матери чем-то односложным, что не требует умственных усилий.
— О, а вот и звезда вчерашней ночи. Ну ты и отжигал, братишка. Нас не просто в тот клуб бесплатно пустят, а ещё и приплачивать будут за твои танцы. Ты вчера будто с цепи сорвался. — Алекс выглядит и говорит так бодро, словно мы провели ночь в разных местах, а не пили вместе текилу.
Неужели так сложно всем заглохнуть. Прикладываю теплую кружку с чаем к переносице — так голова болит чуточку меньше.
— Ты что не собираешься ей перезвонить? — не успокаивается наша домашняя сваха, когда в одних трусах и с грязной башкой медленно и с минимальной тряской укладываюсь на кухонный диван.
— Не-а.
Если так хочет, пусть сама на ней женится. Я — пас.
— Алекс, с кем я вчера уехал домой?