Дыра

— Бомгю! — звала мама. — Ты куда идешь?

— Я... — он содрогнулся от столь неприятного сюрприза, и, оборачиваясь на выклик, сочинил на ходу отмазку. — Я забыл вчера свою тетрадь у Тэхена и хотел быстро сбегать к нему до прихода соседа.

— Это очень важно?

Последовал твердый ответ: «Да».

— Мне кажется, сейчас не самое подходящее время, еще нет и 6 часов. Думаешь, твой друг уже проснулся?

— Да... так и есть! — прозвучал кашель. — Он жаворонок, из кровати уже в 5 утра вылезает.

— Это все замечательно, но... — она глубоко проникла в нутро мальчика, своим холодным прищуренным взглядом, — ты не умеешь врать. Ты кашляешь, когда лжешь, у тебя это с девяти лет началось.

— Я просто бежал, торопился и в горле стало сухо.

— После кашля ты тут же оправдываешься, добавляя слово «просто». Это не просто так. Что ты задумал?

— Ничего.

— Живо отправляйся домой для своей же безопасности, — женщина вцепилась в детское плечо и единым махом развернула сына к двери, повела внутрь дома.

— Я только сбегаю за тетрадкой и вернусь! — упирался Бомгю, шаркая ногами, да бы замедлить шаг и попытаться переубедить маму.

— Нет, хватит! — она дернула его за руку и одной убедительной фразой уничтожила в щепки любые надежды на удачный план побега. — Отец мне все рассказал, что ты перестал делать задания, ничего не успеваешь и твои оценки ухудшились. У тебя есть 2 часа в запасе до прихода Сокына, чтобы доделать свою работу. Он проверит потом, а отец проконтролирует.

Вслед за этим раздался утешающий вздох, и маменька с теплом произнесла, обнимая чадо: «Я это делаю с добрыми намерениями, чтобы в будущем из тебя вырос полезный обществу человек».

«...полезный обществу человек», — было излюбленное выражение отца.

— Ну все, возвращайся и не сердись на меня. Мне пора на работу.

Бомгю ничего не сказал и как под гипнозом очутился в собственной комнате. «У меня нет выбора», — вот оно, роковое соображение, после которого он добровольно сдался и в ожидании соседа, «взялся за ум», как и вдалбливал ему непрестанно родитель-тиран.

Но почему и на каком жизненном этапе отец встал на сторону зла? Когда у него прибавилось ответственности на работе, из-за чего он испытывал стресс? Или когда мама грозилась разводом, а он запретил ей даже думать об этом? Однозначных ответов не нашлось, только вопросы, тревожащие подростка: «Почему я лишен свободы? Почему должен страдать из-за взрослых? Разве я не заслуживаю хороших родителей? А они заслужили ребенка?»

Следующая неделя пролетела самым обычным образом. Привычный распорядок дня не изменился: подъем в 5 утра, завтрак, таблетки, уроки и занятия с соседом до 16:00. В 11:30 у них начинался завтрак. Господин Квон на второй неделе чувствовал себя как дома, накрывал им обоим на стол, пользовался ванной, включал телевизор, но перед этим всегда интересовался, какой канал выбрать сегодня. Он производил впечатление подозрительно доброго, порядочного и понимающего репетитора. У Бомгю не было причин устраивать очередной скандал, а если бы и попытался, то вина не переставала бы терзать душу.

Ему очень скоро надоели обыденность и заточение в четырех стенах. С наступлением июня пуще прежнего хотелось покинуть клетку, выпорхнуть, как бабочка, на свежий воздух, подсвеченный летним живительным светом. Не могло не беспокоить и одиночество. Обо всем наболевшем он мог рассказать Тэхену в школе, и от уныния не осталось бы и следа, но с недавних пор единственный, кто являлся ему другом, — это он сам.

Хотя Бомгю, скорее, воспринимал себя запрограммированной машиной, которая в должном порядке обязана быть практичной и покладистой, ничего не прося взамен, кроме топлива — еды и лекарства — и то по строгому расписанию. Он знал, что был поломанным роботом, потому что имел эмоции, так запрещенные в их доме.

По утрам ежонок забивался в угол своей комнаты, и пока никто не видел, отклеивал обои за кроватью, лихорадочно гадая: «Почему Тэхен не приходит за мной? Мы больше не друзья? Ему плевать на меня?»

И вот наступил тот день, когда парень решил ничего не делать и не напрягать мозги, а всего-навсего молчаливо сидеть, прожигая одну точку. Бомгю испытывал страх от непредсказуемой реакции соседа в результате учиненного бойкота, вот только у него и в мыслях не было, что господин Квон заговорит о чем-то ином, помимо учебы, и уж тем более поинтересуется самочувствием.

— Ты устал? — уточнил Сокын и, не дождавшись ответа, продолжил более настойчиво. — Не бойся говорить, если ты устал.

От этих слов мальчишка только сильнее замкнулся в себе, почувствовав внутренний дискомфорт, ведь отец никогда о подобном не спрашивал, наоборот, начихал на переживания сына. Все, чего он желал в сию минуту, так это исчезнуть с лица земли, прекратить глупое механизированное существование. «Если другой побег не удастся, то лучше покончить с собой, — подумал Бомгю и инстинктивно, в самый что ни на есть момент безысходности вспомнил друга. — Разве так поступил бы Тэхен?»

Бурный поток мыслей отрезал сосед, задавая вопрос:

— О чем ты сейчас думаешь?

И тем не менее молчун никак не отреагировал.

— Когда с тобой разговаривают... — одним разом он повернул стул вместе с учеником в свою сторону и выстрелил ему в лоб, — ...надо смотреть в глаза.

Насильственным образом мальчик напоролся на пугающе черные, засасывающие, как бездонная пропасть, глаза и вздрогнул от испуга. Бритая кочерыжка блестела под светом лампы, казалось, на ней ни пылинки, и выглядела она гораздо чище, по сравнению с рабочим столом воспитанника.

— Если ты устал, то надо отдохнуть. Запомни, отдыхать надо правильно. После умственной работы хорошо помогают физические нагрузки.

Бомгю освежил в памяти урок физкультуры, душный спортзал, где он не сдал зачет по нормативу, и решил, что не зря так поступил, ведь последние часы свободы они провели вместе с Тэхеном. Тоска по тем еще беззаботным дням обрушилась на молодые плечи.

— Поиграем в прятки?

Брови свелись к переносице на милом лице, однако уши навострились.

— Вижу, ты озадачен, какие тут могут быть физические нагрузки? В таком случае я должен объяснить тебе правила игры. Они немного изменены. Я буду искать тебя, а ты можешь прятаться, где твоей душе угодно, только за порог квартиры не уходи. Дверь открыта, — господин Квон сделал красноречивую паузу и коснулся руки Бомгю пальцем, — ...но за нарушение правил положено наказание. Если ты выйдешь в коридор, я должен буду поймать тебя. Напомню, что я еще хоть куда, по утрам выхожу на пробежку, и потому твои шансы на успех, пожалуй, невелики. Лучше не нарушай правила. Договорились?

На словах: «Дверь открыта» в детской головке зародился новый план побега, но то, о чем говорил сосед дальше, заставило усомниться в его положительном исходе. А стоит ли вообще пытаться? Нужно ли так отчаянно рисковать собой? Может, единственный выход в его положении — сдаться, а это значит, быть на поводу у взрослых? Да что он возомнил о себе, маленький росточек?

«... ума не приложу, для чего же тогда сосед напомнил мне про открытую дверь? А вдруг она заперта? — рассуждал мальчишка. — Издевается надо мной? Или добивается того, чтобы я сбежал? С какой целью?»

— Я буду считать до 30 прямо здесь, — Сокын прикрыл глаза и, долго не мешкаясь, принялся считать. — Один, два, три...

Ощущая нарастающую тревогу, Бомгю засуетился и, вылетая из комнаты, стукнулся об ножку стула. Звук отъезжающего лифта тянулся из коридора, ласкал слух, зазывая к себе и обещая долгожданную свободу, а лишенный ее уже вообразил, как приезжает на первый этаж, а там стоят Тэхен с дедушкой, готовые отправиться в путешествие. У них за спинами походные рюкзаки и ему вдруг полегчало на сердце.

«Девять, десять, одиннадцать...» — прилетало по затылку, рассеивая многообещающие фантазии.

Он будто очухался от затянувшейся спячки и метнул в прихожую обуваться.

«Если ты выйдешь в коридор, я должен буду поймать тебя», — заговорил бархатный, как сперва показалось, не предвещающий беды, голос в его голове.

И несмотря на волнение в груди, мальчуган туго-натуго завязал шнурки и, тихо опустив дверную ручку, слегка толкнул, стараясь не призвать соседа. Утешало единственное: господин Квон сидел в скользких тапочках, что должно вызвать затруднения во время бега. В этом плане над ребенком большое преимущество.

«Неужели я это делаю? — засомневался Бомгю, выглядывая из тонюсенькой щели, — Может, это сон?»

Он все-таки воспользовался шансом, по его предчувствиям, последним, выпавшим на детскую долю, иначе не избежать ему тюрьмы до конца дней. Бабочка взмахнула крыльями и выпорхнула из морилки. В этот момент на цифре «двадцать два» отодвинулся стул.

Бедолага ускорил шаг, однако силы рвануть со всех ног отчего-то не нашлись. Незаметно стены приглушенного коридора начали раздваиваться, от этого кружилась голова, а его конечности потяжелели. Наверно, страх и сидячий образ жизни вступили в свои права, так ему думалось. Он дополз до заветной кнопки, нажал на нее и в ожидании переводил дух. Когда же двери лифта закрывались, Бомгю обнаружил Сокына на горизонте. Подобно урагану, сосед мчался к лестничному пролету, отбивая пол шлепанцами, подстраиваясь под бешеное сердцебиение мальчика.

И точно так стучало у него в висках, и незаметно открылось второе дыхание. «Сейчас мы столкнемся лицом к лицу, — готовился парень. — Во что бы то ни стало я должен бежать». Дрожащие руки затянули покрепче узлы на кроссовках — туже некуда, и обеспокоенная мордашка скривилась в режущей боли. Это было необходимо, так как шнурки имели свойство развязываться в ответственные моменты. Везение таки встало за детской спиной, и он вот-вот добрался до желанной улицы, пока не послышалось хрипучее, тяжелое дыхание преследователя.

Лапища господина Квона устремилась к капюшону серой толстовки. В ту секунду Бомгю уже вылетел на крыльцо дома, и тогда мужчина громогласно, точно в мегафон, заявил: «Остановись. Ты больше не можешь бежать. Ты проиграл». Беглец проявил равнодушие в ответ на просьбу соседа, который, находясь за порогом, придерживал дверь и краснел от злости. И вот массивная рука показалась из темноты, жестоко ухватилась за хилое запястье и надавила так сильно, что Бомгю выпустил истошный вопль.

— Любые попытки сопротивляться бесполезны. Правила есть правила.

Побег провалился.

Кролик, застигнутый коварным волком, хотел было сдаться, но тут он нежданно-негаданно сообразил: угрожающая лапа болталась в проеме, что не мешало ему агрессивно пнуть дверь пяткой и зажать тому плечо. Господин Квон оглушительно закричал от боли, надрывая связки, и отпустил запястье.

Бомгю дал деру.

Он двигался в направлении к дому друга, забыв про усталость и размышления, и, обгоняя прохожих людей, которым никогда не доверял и относился пренебрежительно, почти добрался до нужного места назначения. Всё вокруг бешено вращалось, пролетало мимо карих пугливых глаз и размывалось, словно обрушившийся в сумерках туман.

Странные ощущения вернулись чуть ли не на пороге деревянного дома семьи Кан. Сам Тэхен в данное время находился в школе, поэтому оставалось только надеяться, что дедушка был дома. Внезапно, не успев малец дотянуться до колокольчика, повсюду выключился свет, будто кто-то намерено приглушил небесное светило, либо накинул на голову ребенка черную мантию до самого пола. Второй вариант смотрелся более реалистично, чем первый. Вслед за мраком наступило забвение.

***

— Как ты?

Окруженный досками вместо привычных обоев на стенах, он увидел перед собой размытый силуэт друга, наклонившийся к нему.

— Я принесу тебе воды.

— Что произошло? — промямлил Бомгю.

— Я привел тебя сюда. Ты потерял сознание, ударился об асфальт, и я забинтовал тебе голову... — до утешения родной голос ударялся эхом об стенки черепной коробки, а затем провалился в неизвестность и чуть погодя вновь послышался над ним. — Держи.

Парень взял до отрезвления холодный стаканчик из протянутой руки, и наконец его глаза могли сфокусироваться на чем-то определенном, а именно на мясистой фигуре отца, и пол, на котором он сидел все это время, пугающе почернел в одночасье. Нет, это вовсе не дом друга.

— Проснулся?

От горячего потрясения одноразовый стакан выскользнул из его руки. Сохраняя внутри нарастающую панику, ежонок смотрел, как вода растекалась по доскам, просачиваясь сквозь щели. Опасаясь, что последует удар, он накрыл макушку ладонью, изображая растерянность.

— Жалко. Я принесу тебе другой.

— Где я?

Мужчина не сразу дал ответ, только после того, как вручил новую порцию жидкости, и вполголоса с легкой насмешкой проговорил:

— Ты дома.

Бомгю хотел уточнить не шутка ли это, подавшись вперед, но в висках и затылке, точно ему прилетело кирпичом, засверлила боль. Ко всему прочему, темнота давила на разум, вгоняя в бессилие и безнадежность. Единственный источник света в этой дыре была переносная лампа над углом, в котором разместил его больной врач или, быть точнее, поставил отец отбывать наказание.

— Тебе лучше выпить.

— Там лекарство?

— Нет, простая негазированная вода.

И ничего не спрашивая, дитя опустошило сосуд, так как в горле от игры в догонялки давно еще пересохло.

— Вот молодец, — присаживаясь справа от него, мучитель заговорил. — А сейчас послушай меня внимательно, Бомгю. Теперь это твой дом. Это мой выговор тебе. Ты хотел свободу, я могу ее дать в таком виде. Ты проиграл соседу, но все равно пошел против правил и, между прочем, сломал ему руку. Не думай, что я отказываюсь от тебя. Ты все еще мой сын. Возможно, со временем ты завоюешь мое доверие, когда я буду уверен, что ты здоров.

Он встал с места, а мальчик впервые ужаснулся от мысли, что папаша попросту возьмет и уйдет, оставив его в полном одиночестве.

— Теперь ты здесь за главного. У тебя есть много времени на раздумья. Я буду навещать тебя через день. И сразу хочу предупредить: здесь нет выхода. Здесь нет ничего. Только ты и этот дом.

Главный виновник детских кошмаров обошел свой объект наблюдения, кидая напоследок: «Доброй ночи», и, оставляя того в опустошенном положении, довольно ухмыляясь от проделанной работы. Скрипучие увесистые шаги спускались по лестнице, постепенно отдаляясь в безызвестности, пока не наступила гробовая тишина. Снаружи ни единого звука. Не слышно и отъезжающую машину, на которой они приехали в черный дом.

Пустота.

Чертовская усталость впечатала худое подростковое тело в преклонных летах доски, в эти страшные половицы, как если бы по нему локомотив проехался, а так бы Бомгю рванул на всех порах. Наверное. Ему уже мало во что верилось, особенно, прокручивая в голове, одну и ту же фразу: «Здесь нет выхода».

И не в состоянии поднять собственную руку, он так и лежал, глядя на свет, медленно проваливаясь в следующий на очереди сон.