Глава 11
Я смотрю из окна на страдающую природу, излившуюся каплями холодного осеннего дождя. Совсем скоро температура станет ниже и пойдет первый снег.
Родители взволнованно перешептываются в последнее время, когда думают, что я не замечаю. Их запреты стали совсем сумасшедшими.
Начнем с того, что мне было запрещено находится в комнате, когда слуги разжигали камин, нельзя было подбрасывать поленья, если огонь становился слишком слабым.
И все чаще я гуляла только под присмотром. Я не видела своего друга уже несколько недель. Ему строго запретили появляться у нас, а мне искать с ним встречи.
Наверное, из-за того, что мы вместе с ним выкопали крест у владельца усадьбы, который на прошлом приеме моего отца вел себя препротивно. Я притворилась призраком его умершей дочери, закуталась в белый фетр, захватила свечу, а Энтони размахивал крестом и страшно выл, укрытый туманом.
Было весело, пока нас не настигли слуги моего поместья. С того дня, вернее ночи, я больше не видела Энтони, а он меня.
— Тебе уже давно пора отправиться на урок музицирования, — поджав губы, проговорила мама.
— Конечно, — улыбнулась я, не ей, а свечам за её спиной, который словно радуясь, разгорелись приветливым пламенем.
Нанятый учитель был отвратительным. Постоянно тыкал в нотные листы и страшно раздражался, когда я делала ошибку. Он вскидывал руки к потолку и без конца что-то тараторил на родном языке.
А я, которая совсем не любила уроки музыки, ошибалась назло, пока он крича, что проще научить козу гавоту, чем меня, не уносился прочь из музыкального зала.
Сегодня мне было совсем грустно. Пользуясь тем, что учитель вышел, точнее сбежал, я подошла к подсвечникам, но прикоснуться к огню не удалось.
Моя мама, испуганно смотря на меня, покачала головой и я отошла на безопасное, по меркам родителей, расстояние от огня.
— Завтра нужно навестить мать Настоятельницу.
— Кто это? — поинтересовалась я.
— Ты её не помнишь, вы виделись всего дважды. Когда она принимала роды, а потом когда ты была совсем малышкой, — голос мамы был очень тихим, совсем не в сравнение с тем, какой она была обычно.
Моя веселая, вечно смеющаяся мама превратилась в печальное подобие. А отец все больше хмурился. Если раньше его морщинки были от улыбок, то сейчас как будто от тягостных раздумий.
* * *
Экипаж был подан ранним утром. Всё ещё сонная, я кое-как взобралась по ступенькам и уселась на не слишком-то мягкое сидение.
Большую часть дороги я проспала. Когда мы проехали через массивные ворота в каменной стене, я проснулась.
— Приехали, — ободряюще улыбнулась мама.
Нас встретила женщина около преклонных лет. Трудно было сказать сколько ей, сорок или шестьдесят. Она представилась сестрой Долорес и пообещала проводить к матери Настоятельнице.
— Ты хотела бы здесь остаться? — неожиданно задала вопрос мама.
— Точно нет, — я передернула плечами. — Тут жутко.
Я посмотрела на родителей, которые отставали от меня и сестры Долорес на несколько шагов.
— Хочешь посмотреть, как живут послушницы твоего возраста, пока твои мама и папа беседуют с матерью Настоятельницей?
— Было бы интересно, — согласилась я.
— Тогда пойдем через восточную башню.
Мы поднялись по каменной винтовой лестнице, которая казалось никогда не закончится.
— Здесь живут послушницы более старшего возраста, примерно твоего, — она по очереди открывала двери, рассказывая о том, кто живет в этой части монастыря и как долго.
— А здесь последняя. В ней пока никто еще не жил. Посмотришь?
Я кивнула и вошла. Комната встретила меня запахом застоявшегося воздуха, пыли и сырости. Я подошла к витражному окну, оставляющему на полу красивые тени, и увидела, как мои родители направляются обратно к экипажу. Дверь захлопнулась. Когда я обернулась, то в комнате уже была одна.
Несколько раз подергала ручку, но она не поддавалась. Обида душила меня горячими слезами.
— Пожалуйста! Я больше не буду даже думать о шалостях! Я буду любить музыку и уроки! Только вернитесь... — я кричала в окно, где уже давно не видно было ни родителей, ни нашего экипажа, ни даже солнца.
На второй день снова пришла сестра Долорес. Молча положила стопку монашеской одежды, взглядом приказывая переодеться.
Мне было неудобно в моем платье для посещений, я переоделась, но удобнее не стало. Шершавая ткань раздражала кожу. Совсем не то, к чему я привыкла.
Когда сестра Долорес появилась вновь, она поставила передо мной чашку с жидким супом и ломоть хлеба с заветрившимся боком. Мою одежду она унесла и снова заперла за собой дверь.
На четвертый день пришла сама мать Настоятельница. Она рассказала мне о том, что я здесь покуда моя душа не очистится от греха.
Первый удар плети я получила в этот же день. Семь плетей для укрепления веры, семь плетей для покаяния, семь плетей для смирения.
Следующие три дня я не могла есть, не могла спать, мне было больно даже дышать.
Когда я падала в беспамятство, кто-то обрабатывал раны.
В следующий месяц я пыталась сбежать, но все попытки оказывались неудачными. Меня ждали долгие разговоры с Настоятельницей.
Поэтому, я решила дождаться удобного момента и сбежать, показав смирение. Вот только какой прилежной бы я не была, из монастыря отправляли всех, кроме меня.
Как будто это какая-то извращенная пытка, либо я недостаточно показывала смирение, раз плеть продолжала опускаться на мою кожу.
Казалось, что она стирала даже воспоминания. Я уже не могла вспомнить, что делала за неделю до появления в монастыре, кто был частым гостем в нашем поместье. Я забывала детали рассказов о своих странствиях отца.
Не помнила, что значит спать на шелковых простынях и как просторно было в собственной комнате.
Я ничего уже не помнила.