Акулий король

К концу тянулось время, которое Шарлиз по условленной договорённости пробыла в Пенсильвании; хотя прошло только две недели и до окончательного решения дона оставалось лишь несколько быстротечных дней, суровые ветра с Мичигана налетели на Чикаго со снегом, и теперь по улицам мела позёмка, а дождь сменился метелью. Дон Мальяно оделся в зимнее пальто; иногда, в особенно холодные ветреные дни, носил коротко стриженый норковый полушубок. В пансионе же, где жила Шарлиз, стояла по-прежнему осенняя тёплая погода. Правда, тепла её сама Шарлиз не чуяла, сидя в кабинете мадам Коэн. Директриса удобно устроилась в кресле напротив, со вздохом достала из ящика стола зажигалку, сунула между губ сигарету и с удовольствием закурила; жест этот отчего-то напомнил Шарлиз последнее желание приговорённого к смертной казни - в нём было столько наслаждения, что ей и самой вдруг захотелось тоже закурить, хотя от табака она отвыкла.

- Не то чтобы мне интересно, - вдруг сказала Коэн, потерев висок тонкими пальцами с зажатой в них сигаретой: на кончике тлел оранжевый огонёк. - Но всё же, почему ты это сделала? Зачем весь этот маскарад? Для чего ко мне прокралась?

Шарлиз промолчала, раздумывая, как ответить. Мадам снова затянулась, выпустила тонкую струйку дыма и усмехнулась:

- Ты пряталась в шкафу? Занятно. Не отвечай, не нужно ронять себя в моих глазах. Я пытаюсь относиться к тебе лучше, чем могла бы, потому что, как понимаешь, больше власти над тобой не имею.

- А кто имеет?

- Ты и так знаешь ответ, - она пожала плечами. - К чему весь этот фарс. Будучи с ним столь долгое время, ты наверняка вникла во многие обстоятельства его дел. Нет-нет, - Коэн остановила ее рукой, когда Шарлиз попыталась возразить. - Ничего мне не рассказывай, я не хочу знать подробности, я не хочу быть втянутой во всё это.

Шарлиз недоуменно нахмурилась, но исполнила волю мадам Коэн. Она решила, что стоит немного притвориться человеком, вхожим в дела Мальяно, чтобы вытянуть из директрисы больше подробностей. Подспудно Шарлиз понимала, что так нужно. В ней говорила природная хитрость; она привыкла слушаться внутреннего голоса, он редко её подводил.

- Хорошо, - спокойно сказала она и пожала плечами. - Даже лучше, что вы всё знаете. Но, честно сказать, я здесь не ради себя.

- А что? Он тебе поручил? - мадам сощурилась. Шарлиз покачала головой:

- Ничего такого. Я просто хотела взглянуть на личное дело Сюзан.

- Какой Сюзан? - директриса стряхнула пепел в большую хрустальную чашу; это была, очевидно, не пепельница, а какой-то приз или награда. Присмотревшись, Шарлиз заметила сбоку золочёную табличку с гравировкой «Лучшему выпуску 1978».

- Сюзан Кэрроу, ученицы с моего потока, - ответила Шарлиз. Она отвела глаза и теперь пристально смотрела в не поменявшееся в выражении лицо Коэн. - Ходят слухи между учениками, что её удочерили.

Складка между тонких бровей крокодилицы медленно, мягко разгладилась. Шарлиз поняла, что вопрос оказался с подвохом: только не для Коэн, а для неё самой. Она, верно, прокололась в чём-то, сама не заметив, но это ничего - трудно разыгрывать вслепую логические партии на минных полях; Шарлиз чувствовала себя именно как сапёр, действующий без подсказки и права на ошибку. Коэн не торопилась отвечать. Тогда Шарлиз продолжила:

- Я, конечно, понимаю, в чем тут дело, и хочу узнать, так ли оно масштабно, как себе представляю.

Ага! Кажется, эта фраза попала в цель лучше, чем прежняя. Коэн тут же нервно затянулась и сузила глаза. Она никак не могла понять, что именно знает Шарлиз, во что посвятил её этот чёртов старый ублюдок. Может быть, она была столь искусна в постели и так завладела им, что он выболтал ей всё: мистер Мальяно на трепло не похож, конечно, но Коэн ли не знать, какую силу и власть порой имеют молодые любовницы на своих зрелых покровителей? Может, он потерял от неё голову. В конце концов, когда-то и она была такой, как Шарлиз. И она тоже умела соблазнять, пользоваться тем, что дала ей природа - не так уж много, но она применяла дары по назначению, и весьма искусно, продвинувшись от воспитанницы пансиона до директора. Неохотно, она ответила:

- Полагаю, дорогая, мы ей уже ничем не поможем, никак не поспособствуем. Это дело прошлое; о нем не нужно вспоминать, если не хочешь нажить себе проблем. Потому что твой... - она поджала губы и снова стряхнула горстку пепла. - ...потому что проблемы возникнут одномоментно, если ты сама добровольно полезешь в бассейн с акулами. Они, знаешь ли, способны играючи откусить тебе голову. И приручить их нельзя: они бездушные кровожадные машины, они убийцы по природе своей; бесполезно рассуждать, такие они потому, что хотят, или потому, что иначе не могут. Так уж есть, смирись и не лезь к ним в воду. Это мои жизненные правила. А теперь, закрыв эту тему, поговорим о том, что ты здесь видела.

Она невозмутимо подвинула к Шарлиз папку с личным делом и заключением о смерти.

- Здесь мне всё ясно, - пожала плечами девушка, не собираясь больше браться за бумаги. - Я полагаю, он собрался обстряпать моё исчезновение из пансиона таким вот образом.

- Да. И я советую тебе утаить от него тот факт, что ты об этом знаешь, - предупредительно склонила голову Коэн. - Это дело опасное, дорогая; лучше не начинать общую жизнь с таких, как этот, раскрытых секретов.

- Не вижу в этом ничего предосудительного, кроме разве незаконного, - невозмутимо сказала Шарлиз. - Что ж, многие люди преступают закон и в весьма большей степени. Подделаны мои документы или нет, мне безразлично, но я не понимаю, для чего настаивать на моей якобы смерти - и каким образом будут предоставлены её доказательства. Можно ведь просто дождаться конца года или фиктивно выдать мне документ, или можно даже исключить меня из пансиона, разве нет?

- Ты задаешь вопросы, на которые знать ответы нежелательно, - уклонилась Коэн. - Пойми, что владение информацией, даже малой, похоже на нить, показавшуюся из клубка. Ты берешься только за кончик, но правда раскручивается виток за витком. Кто знает, что ждет тебя в ее сердце?

- Я всё равно отсюда уеду, - настаивала Шарлиз. - Почему бы не сказать мне хоть полунамёком, что происходит?

- Как раз потому, что ты покинешь это место, и я не могу ручаться за то, что и кому ты будешь рассказывать. Пойми наконец, детские игры кончились. - Директриса со вздохом смяла наполовину выкуренную сигарету на хрустальной стенке чаши. - Ты вступаешь во взрослую жизнь с человеком, который ест таких, как ты и я, на завтрак, не поперхнувшись. Мне не нужны проблемы. В отличие от тебя, у меня нет того, кто решал бы их по щелчку. Но моя удачливость заключается как раз в этом. Я не завишу от того, кто способен по щелчку же создать проблемы уже мне.

Шарлиз понимала, куда она клонит. Она не знала только, что Донни Мальяно был не просто богатым мужчиной при власти, как она подозревала, но некто более опасным: этой мысли в голове её пока даже не возникало. Мафия? Нет, она не думала о мафии. В те годы с ней, конечно, боролись, и рьяно, но расцвет её будто бы прошёл, и сама организация эта всё ещё действовала тихо, скрытно. Человек, никогда до того не сталкивавшийся с мафией, исключительно обособленным от прочих родом гангстеров, даже если посмотрит множество фильмов или изучит тучу книг, не поверит, что кто-то из его близких замешан в соучастии мафии. Сами же мафиози этим не кичились: афишировать свою принадлежность к Семье могли только дураки или самоубийцы. Те, кому нужно, и так знали, кто они и чем занимаются... или догадывались по слухам.

Шарлиз осознала лишь одно: интересоваться деталями мотивов Донни Мальяно нежелательно, а куда пропала Сюзан, ей никто не сообщит. Шарлиз коснулось самое нехорошее предчувствие. Она, посмотрев на директрису исподлобья, сурово сказала:

- Вы полагаете, он для меня опасен?

- Любой мужчина опасен для женщины, - небрежно ответила Коэн. - Даже самый ничтожный из них обладает большей силой и властью, не говоря о тех, кому деньги и связи развязали руки.

- Вы думаете, я пропаду, как и Сюзан? - прямо спросила Шарлиз, пойдя ва-банк и все еще не зная, о чём именно толкует.

Но от вопроса её Коэн побледнела, съежилась, будто бы стала половинкой себя; Шарлиз даже на мгновение стало её жаль. Она никогда не видела Коэн такой... ничтожной.

- Я думаю, - сказала она тихо, - мистер Мальяно слишком добропорядочен, если ты понимаешь, о чем я говорю. Поэтому, конечно, нет. Не бери в голову эти два события, они друг с другом не связаны. В конце концов, Сюзан ведь не так уж плохо сейчас. Понимаешь ли, её забрали к себе далекие родственники. А кто позаботится о ней лучше родной семьи? Не думай о дурном, Шарлиз, - сказала она вдруг с улыбкой. - Ты вытянула золотой билет. Такое случается редко. И в конечном счёте, как знать: может, ты ещё и увидишь свою подругу. Жизнь очень долгая. Она всегда расставляет всё по своим местам.

Что бы ни спросила Шарлиз, что бы ни сказала ей, как бы ни пыталась обмануть, Коэн ни за что не призналась бы в том, что люди мистера Мальяно периодически увозят учащихся пансиона - и не только их, и не только оттуда, но из него по особой договорённости - в направлениях, неизвестных руководству. Совать нос в это дело было сродни подписанию смертного приговора. Коэн и те, кто был хотя бы малость причастен к происходящему, вовремя отворачивались, убеждали себя, что повлиять ни на что не могут, и не раскололись бы ни под каким видом, потому что мистер Мальяно умел затыкать рты тем, кто слишком много болтает. А, как говорится у итальянцев, покойник - единственно честный собеседник, никогда не сбудет информацию, никогда не предаст и не продаст. Коэн тем более не доверяла Шарлиз, что девчонка снюхалась с Мальяно лично, а затем вернулась в пансион: зачем это? С какой целью? Может, он уже завербовал ее, может, она здесь, чтобы проверить Коэн? Так она ни за что не расколется. Она уже видела десять лет назад, как их охраннику, который слишком много болтал, разрезали горло в собственном жилом домике на краю пансионской территории, и высунули из рваных краев вспухшей плоти язык, сделав ему сицилийский галстук: так у этих нелюдей называлась подобная пытка. В рот же ему поместили мёртвую канарейку.

Он был предатель и сплетник, он был трепло, вот такое они оставили немое предостережение. Эта птичка петь уже не будет. Мафия умела высказываться очень коротко, даже без слов. И все предельно ясно их понимали.

Директриса попрощалась с Шарлиз с вежливой холодностью, и, когда выставила её за дверь, тихо взмолилась про себя, чтобы у разговора их не было последствий. Ей было за кого беспокоиться. В Принстоне училась в колледже дочка; Коэн боялась за неё, к тому же, если с ней самой что-нибудь случиться, куда податься Пегги? Она ещё слишком юна. Она не может попасть в такую же нехорошую историю, наподобие которой попадали все эти несчастные дети. В ту минуту мадам Коэн была равнодушна к вершимому собственными руками злу. Таковым она свои поступки не считала, сердце её давно ещё очерствело, да и, честно сказать, особенной добротой никогда не отличалось. И мадам, закурив прямо у двери ещё одну сигарету, устало подумала, как хорошо бы сталось, если б что-то приключилось с этой надоедливой Кане, скажем, в воздухе - сколько самолётов падает каждый месяц из-за разных неполадок? Затянувшись, она выдохнула облако дыма, спутанное и туманное, как и вся её неясная, полная смутных, страшных забот жизнь.

С тех пор минула та неделя до самого конца, а после неё потянулась ещё одна. Шарлиз недоумевала: звонка не было, никто за ней не послал, никто не приехал. Худшие сомнения подтверждались. Она не нужна была Донни Мальяно? Очевидно, так, иначе по прошествии тех двух уговоренных недель она бы уже вернулась в этот понедельник в дом на Голд-Кост. Никого близкого в пансионе у неё больше не осталось, и никто из старых приятелей и одноклассников общаться с ней не захотел. С Шарлиз все были нейтрально-вежливы, будто чуяли, с ней что-то не так, в этой девушке что-то изменилось, а что - понять не могли. Соседка по комнате с ней не разговаривала. Разве что Лейтон несколько раз присоединился за ланчем - последним в этом году ланчем под раскидистыми дубами. Шарлиз расположилась на траве, подстелив собственный жакет; на чистоту и опрятность формы ей было очевидно плевать. Вид сама девушка имела встрёпанный: тёмные волосы забирала под карандаш в рыхлый пучок, школьную юбку и рубашку после учёбы устало бросала на спинку стула, ладно хоть так - настроение оставалось только на то, чтобы упасть в постель и забыться сном. Учёбу она на эти несколько дней забросила, к семинарам не готовилась, получила три жирных точки в журнале - пренебрегая заданиями и своим видом, она не желала никакого протеста, но просто не находила в себе сил совладать с собственным тихим горем оттого, что её так обманули. Четвёртая неделя потянулась совсем тягостно. Шарлиз теперь и ела с неохотой: чувство собственного достоинства подсказывало ей, что это глупое поведение, и ей не стоит всего этого делать, но куда деваться? - она не притворилась, а действительно глубоко страдала из-за того, что её, получается, бросил и отверг мужчина искренно любимый. Иначе как объяснить, что он за нею не прислал? Ночами Шарлиз просыпалась и мучительно долго, до рассвета, терзалась разными мыслями. То корила себя за то, что уехала: Донни Мальяно не из тех людей, с кем можно так играть. Возможно, он за это время остыл к ней. Возможно, нашёл себе кого другого: вернулся к той же Камилле, потому что с ней всё было просто - никаких требований, планов, надежд, никаких полунамёков на то, какой женщина видит рядом с ним будущее. Для Камиллы оно было однозначно определено тем, каким его видел сам Донни. А он же сразу сказал Шарлиз, что может предложить ей только роль любовницы. «Моей любовницей тебе быть безопаснее, чем моей женой...» - теперь слова эти она вспоминала с непониманием и стыдом, и как всякое, что хотелось бы позабыть, чтобы не ронять себя в своих же глазах, в мыслях прокручивала в спешке и бледнея. Стыд жёг потому, что она открылась Донни: метила высоко, вот только где оказалась?

К ноябрю погода в Пенсильвании значительно испортилась, только если в Чикаго ударили холода, то здесь стало дождливо и пасмурно, и небо хмурилось серыми кручами, плывущими над Благодатным краем Лакаванны с заливными лугами, теперь одетыми в багрянец, золото и коричнево-земляной цвет. Шарлиз всё сложнее давалось принятие собственной участи, хотя она не понимала, что произошло: вроде бы даже с директрисой уговорились и всё было подмазано... Сама Коэн, к слову, не понимала точно так же, как Шарлиз, что происходит - связи с Мальяно у неё не было, его люди звонили ей сами. Шарлиз не раз замечала на себе короткие, добродушные даже взгляды директрисы, и отворачивалась, в её мнимом сочувствии не нуждаясь.

Как-то раз ночью Шарлиз разбудил стук веток старой вишни прямо в окна. Соседка крепко спала и только поворочалась, плотнее прячась под одеяло. Шарлиз же открыла глаза и больше задремать не смогла. На стены падали холодные блики, похожие на те, какие бывают под водой на речном дне, насквозь пронизанном солнцем. За окном бушевала непогода, двор залил ливень. Он был шумным, словно водопад, и заливал стёкла с такой силой, что дортуары вдали, и пансион, и деревья, и ночной пейзаж совсем размылись, будто на акварельную свежую картинку плеснули водой, и цвета смешались, а силуэты и очертания, оставив объёмы, расплылись и потускнели. В ту ночь, положив ладонь на живот, отчётливо нуждаясь хотя бы в одном прикосновении знакомой тёплой руки, Шарлиз простила его за холодность и нарушенное обещание, устало обвинив в разлуке и несчастье только одну себя. Нужно было играть по его установленным правилам: очевидно, он помыкать собою не даст, он честно с самого начала предупредил её о том, кем она ему приходится, на что ей стоит надеяться, а на что нет. Шарлиз в случившемся видела только свою ошибку. Себя потому и винила...

На душе было скверно. В ту ночь она особенно истомилась, понимая, что упустила даже маленький шанс на счастье и стабильность - пусть это было бы не тем, чего она хотела, но теперь она осталась совершенно одна и понимала, что никогда больше не повстречает такого человека. Это был жестокий жизненный урок. Донни Мальяно обязательно ввернул бы тут старинную сицилийскую поговорку: не проси того, чего не можешь получить. Шарлиз пришлось это прочувствовать на себе; остаться ни с чем - горькая участь, но быть вдобавок брошенной тем, кого любишь и кто обещал устроить твое будущее - удар невыносимый. Под шум дождя Шарлиз прикрыла глаза, из-под ресниц на щёку скользнула слеза. Слёзы делали лицо Шарлиз некрасивым, грубым: все эмоции она держала в себе, боясь показаться чрезмерно плаксивой, и их приходилось молча глотать. Быть в половине шага от своей мечты, а потом лишиться её - тяжело и больно, и с этой внутренней усталой болью Шарлиз Кане, боясь следующего дня и многих других дней после него, смежила веки крепче и незаметно уснула.

Разбудил её громкий стук в дверь. Соседка уже вскочила: перепуганные и сонные, девушки переглянулись.

- Я, наверное, заперла её на ночь, - виновато сказала Шарлиз и, поднявшись, быстро накинула на плечи вязаную кофту, чтобы не показаться в одной сорочке.

А отперев, смутилась и отошла босой на пару шагов, смерив долгим взглядом мадам Кане, удивительно встрёпанную и злую. Рядом с ней была престарелая пансионская кастелянша и заодно ночной сторож в женских дортуарах, миссис Певерли.

- Мы колотили не меньше пятнадцати минут! Живо собирайся, - бросила мадам Коэн и рявкнула в темноту, заглянув за плечо. - Все разошлись по комнатам, ничего необычного здесь нет.

Видно, стучалась она громко... Шарлиз сглотнула, но слюны не осталось, во рту было сухо. Мадам Коэн повернулась к ней. Глаза её метали молнии.

- Ты ещё здесь?! Я сказала, живо, Шарлиз! У тебя только пять минут.

- А как же все мои вещи? - её охватило странное, неестественно радостное предчувствие. Сон сошёл; Шарлиз встряхнулась, взгляд её прояснился. - Я не успею так быстро собраться.

- Тебе всё это не нужно, - отчеканила мадам Коэн. - Ты хочешь, чтобы у нас были неприятности? Оденься и выходи, тебя ждут внизу.

- Но...

- Пять минут.

Мадам никуда не ушла. Она стояла с кастеляншей вместе, словно надсмотрщица, и пристально следила своим немигающим жутким взором за тем, как лихорадочно Шарлиз в темноте натянула простые тёмно-синие джинсы, изловчилась, смутившись, нацепить бюстгальтер под кофтой, а затем сбросить её и скорее застегнуть голубую рубашку. Застёгиваясь, остановилась у окна - исподтишка подсмотрела: из-за поворота, с главного входа, на асфальт падал столб света от автомобильных фар, и Шарлиз стало страшно и радостно одновременно. Она обулась в простые кожаные туфли, торопливо надела пальто, в котором приехала из Чикаго. Руки мелко дрожали, дрожь эту было не унять. Шарлиз приготовилась за три минуты, не больше, но не успела даже волосы собрать: только подхватила свой кожаный блокнот и ручку, а ещё - две фотокарточки в рамках, и сунула их в сумку.

- Готова? Пойдем тогда, ну!

Она не успела толком попрощаться с соседкой: та осталась на постели и проводила Шарлиз испуганным, мерцающим в темноте взором. И когда та вышла в коридор, а дверь за ней захлопнулась, больше Шарлиз Кане никто в пансионе Милтона Херша никогда не видел.

***

У машины стоял человек, одетый в тёмно-серое пальто и бежевый костюм под ним. Шарлиз даже в темноте, при слабом свете фонарей, затмлённых ливнем, увидела это и подавила улыбку, предназначенную Витале Россо, словно доброму другу. Хотя ни он, ни она друзьями не были и питали взаимные чувства от равнодушия до неприязни, непонятно только, отчего, но даже Витале Шарлиз была счастлива увидеть. Он стоял под большим чёрным зонтом, нетерпеливо посматривая на наручные часы.

Как показалось Шарлиз, он это делал напоказ.

Мадам Коэн вывела воспитанницу под таким же точно зонтом и лично довела до машины, жёсткой рукой сжимая локоть. Даже под пальто Шарлиз чувствовала её хватку. Шаг за шагом, они приближались к дорогому мерседесу, лоснящемуся бликами в свете фонарей, и мадам Коэн тихо проговорила, так, что услышала только Шарлиз:

- Если хочешь сберечься и жить, не думая о проблемах, постарайся не наживать их себе и другим людям. Будь осторожна в своих мыслях и действиях. Особенно с ним.

Та кивнула. Охватило предчувствие чего-то недоброго; Шарлиз охватила тревога. Всё, что происходило, казалось сном. Она сбегает из пансиона глубокой ночью, и когда другие воспитанники проснутся, её здесь уже не будет. Как изменится её жизнь? К лучшему ли? К худшему? Так жаждая увидеть снова Донни Мальяно, она вдруг заволновалась, думая, правильно ли поступает, но обратного пути не было: отказаться невозможно, а даже если и получится, она будет сожалеть об этом всю жизнь.

Она, однако, понимала, и очень хорошо: отныне эта самая жизнь будет неразрывно связана с семьей Мальяно, потому что избранник её - не тот человек, который так легко расстается с теми, кто запал ему в душу. У него есть деньги и власть, все рычаги, чтобы приказывать ей, даже если она чего-то не захочет. Прежде он никогда так с ней не поступал, но будет ли дальше столь добр? Можно ли назвать это своего рода несвободой? Всё случилось так стремительно, что Шарлиз не успела это обдумать. Её передали в руки Витале Россо, словно дорогую посылку. Мадам Коэн, вежливо улыбаясь, съежилась, перед ним, сжалась, жалкая и безобидная, и Шарлиз вдруг подумала, как ей жаль директрису. Она раскланивается с таким подобострастием. Витале сухо кивнул и не сказал ни слова. Он открыл Шарлиз дверь, проследил, чтобы девушка села в мерседес; затем обошёл его и, сложив зонт, встряхнул прежде, чем сесть рядом.

- Гони в аэропорт, - холодно сказал он водителю и, переложив мокрый зонт у окна, чтобы тот не касался его брючины, поглядел на часы опять. - Что ты так копалась? Мы можем опоздать на самолёт.

- Что с этими самолётами не так, если мы вечно на них опаздываем, - парировала Шарлиз, и Витале Россо удивленно покосился на неё.

Чёрная машина, похожая на огромного приземистого хищника, дала широкий круг у главного входа в пансион, и Шарлиз смогла в последний раз взглянуть на место, где провела несколько непростых лет от смерти отца до совершеннолетия. Ливень окроплял крышу и крыльцо, и те будто светились - капли падали с такой силой, что, отскакивая, дрожали в воздухе, точно ореол. В окнах было темно и пусто; множество них, чёрных и безжизненных, спящих, глухо пялилось на Шарлиз. Дождь стоял стеной. Холодная влага выстужала запотевшие окна, и когда Шарлиз утомлённо прислонилась виском к стеклу, вздрогнула оттого, что оно оказалось ледяным. Машина вскоре исчезла на дороге, ушла в ночь; её не стали тормозить на проходной, а пропустили беспрекословно, так что водитель, не сбавляя скорости, ехал до самого аэропорта, и разумеется, педантичный Витале Россо, который обещал хозяину привезти Шарлиз к утру на Голд-Кост, свое обещание выполнил. Он и так вознамерился сделать это во что бы то ни стало: в конце концов, дона Мальяно подводить нельзя. Это казалось едва не святотатством: побойтесь, на этом зиждилось всё уважение, вся любовь Витале к нему, сравнимая по силе с сыновьей!

Уже через четыре часа перелёта и всех манипуляций перед посадкой на рейс Витале и Шарлиз приземлились в Чикаго, и уже там, в местном терминале, их на таком же чёрном мерседесе встретил Джонни Роско. Он, в костюме и без пальто, хотя снег лёг уже как две недели, открыл Шарлиз дверь. Витале сделал всё сам, раздраженно отмахнувшись. Когда они заперлись в машине, вдруг похвалил Шарлиз:

- Молодец, что не стала собирать чемодан. Это значительно ускорило процесс. Багаж, к примеру, не нужно было ждать.

- Мне особенно не дали времени на сборы, - сухо сказала Шарлиз и демонстративно положила на колени свою простую кожаную сумку. - Поэтому я взяла только нужное.

- Косметику и побрякушки? - пробормотал Витале, глядя в окно.

Шарлиз не стала отвечать. Будет ещё ссориться с секретарём своего любовника! Чикаго плыл за окном, величественный и суровый, весь закутанный в бархатные снега и ледяные панцири, сковавшие шпили и башни мрачных небоскрёбов. Всю дорогу она думала о Донни. Злится на неё, поэтому так поздно послал? А может, хотел было передумать, но не смог? Спрашивать было страшно, но она решилась:

- Как он? - таким был короткий вопрос.

Витале сразу понял смысл, но скупо бросил:

- Всё по-прежнему. Он очень занятой человек. Погружён с головой в работу. У него и дня вздохнуть спокойно нет.

Шарлиз понимающе кивнула, наблюдая за тем, как валко мерседес покатил по тонкому льду, лавируя между такси: их в такой ранний час было предостаточно.

- Значит, постараюсь его развлечь и расслабить, потому что работать без конца и края очень вредно.

Витале раздражённо вздохнул, своих чувств почти не скрывая. Он надеялся, что до возвращения девчонки не дойдёт. Шарлиз ему не нравилась; он этого не скрывал перед ней, но держал лицо для остальных. Дон выбрал эту девчонку себе в любовницы; Витале его не осуждал. Не его это было дело. Однако, если дон перестанет тосковать и хандрить, если будет снова бодр и полон энтузиазма, что ж - Витале пойдет ради этого на всё, даже если придётся притащить в Чикаго ту, кому сам он не доверял.

Эта записка, полученная от Айела; эта тонкая манипуляция женитьбой, о чем Витале быстро догадался. Шарлиз была не так проста, как он поначалу думал, и это злило. Она обвела его вокруг пальца, а ведь сперва он её воспринимал не более чем бабочку-однодневку, любимицу на сезон, невинное хозяйское развлечение. Другое дело - возможный статус, которым она будет наделена, если станет его супругой. В жёны боссу Витале желал бы от души гораздо более простую, житейски мудрую, хлопотливую женщину, которая видела бы смысл жизни в обычных бытовых заботах и не обладала умом настолько острым, чтобы каким-то образом подставить мужа. Увы, Шарлиз такой не была, и любила ли взаправду дона - вот был главный для Витале вопрос, фактически - камень преткновения между ними двумя. Сам Витале Донни Мальяно просто обожал. Он готов был на очень многое ради него; он отказался от права притязания на сердце Риты, чтобы только остаться на должности консильери близ босса - Донни эту жертву понял и принял, он был благодарен, он считал Витале членом своей семьи и едва не самым близким другом. Витале невзлюбил Шарлиз в тот час, как она покинула дона, оставив его одного после такого щедрого предложения - быть при нём любовницей. Она манипулировала и хотела большего. Что ж, она этого явно получила. Дон задержался на две недели, чтобы обстряпать получше все документы; к тому же, он получил какое-то известие от старшей дочери, и, ничего никому о нём не сказав, помрачнел и о чём-то призадумался. В особняк на днях возвращались Пол и Лука. Из-за Айела в Чикаго неспокойно. В следующем месяце готовится встреча с китайцами. И без Шарлиз у дона хватало хлопот, а тут еще она со своими капризами. Витале был уверен: любила бы она его так же безвозмездно, и согласилась бы на ту участь, которую он ей предрешил. Ему и в голову не могло прийти, как можно спорить с Донни Мальяно. Однако, она это и сделала.

Мерседес чуть сбавил скорости, только когда проехал домик охраны и кованые ворота, оградившие территорию особняка на Голд-Кост. Лес с приходом холодов стал совсем тонким, невесомым, прозрачным; Шарлиз издали заметила высокую крышу дома, и внезапно поняла, как сильно скучала по этому месту. Всё в ней преисполнилось странного трепета от ожидания давней встречи. Прошедшие четыре недели вдали от дона показались слишком долгими. Она была уверена, что почти забыла его лицо, и переживала из-за того, что не может вспомнить все самые мелкие детали - но, как это бывает каждый раз, всё в памяти воскресло с единственного взгляда, и она поняла, что попросту накрутила себя.

Машина проехала сквозь вторые ворота, внутренние, и за нею проследили взглядами молодчики в пальто; Шарлиз была уверена, что они вооружены, и подумала, что теперь особняк совсем похож на неприступную крепость, окружённую заклятым сказочным лесом.

«Ротбарт» - про себя вновь окрестила она Донни, как когда-то при их первой встрече в пансионе, и заметила, что из парадного входа на террасу кто-то вышел. Ей хватило одного мимолётного взгляда, чтобы узнать в этой массивной фигуре его.

Одетый в мягкое, толстое чёрное пальто нараспашку, он сунул руки в карманы, медленно спускаясь по лестнице. Лица Шарлиз не могла разглядеть, перед глазами всё плыло. Она с нетерпением ждала, когда машина остановится.

Шарлиз охватило томное предчувствие, отдавшееся болью между рёбер. Она вела себя сдержанно, не хотела терять лица; до боли стиснув в пальцах дверную ручку, подождала, когда ей откроет один из людей Мальяно, и вышла на колотую заледеневшую плитку. Падал мелкий моросящий снег; сквозь него взволнованная Шарлиз неясно увидела настороженное, жёсткое выражение на лице Донни. Он был всего-то в нескольких шагах теперь и внимательно за ней наблюдал, будто первая встреча после перерыва предопределяла всё их будущее. Но он слабо вздрогнул, а потом и смягчился, едва заметно улыбнувшись уголками губ, когда Шарлиз подошла сама и наивно, тепло, по-женски деликатно прильнула к нему и обняла, положив голову на грудь, и теснее прижалась, когда он погладил её по затылку, а потом и обнял за плечи.

От него пахало табаком, кофе, кожей, ладаном; это смешивалось с леденящим морозным воздухом, таким холодным, что он отдавал горечью. Шарлиз дышала и не могла надышаться. Глаза увлажнились, на ресницах навернулись слёзы.

- Пойдём домой, - сказал Донни, невесомо поцеловав её в макушку, и с заботливой теплотой, без тени былой настороженности, повёл по ступеням наверх.

Он ничего не говорил, но Шарлиз слов было не нужно. Неловкости оттого, что люди на них смотрят, она не чувствовала: ей показалось даже, что обстановка заметно разрядилась, и не знала, что попала в точку. Сунув руку ему под пальто на поясницу, она устало улыбалась, и когда он впустил её вперёд, сделал шаг и ясно поняла: теперь она дома.

Дома - по-настоящему.