ЧАСТЬ ВТОРАЯ. Пролог
8 ноября 1960 года, Нью-Йорк
________________________________
Первые числа ноября в Нью-Йорке - что зима в любом другом городе: на юго-восточном побережье Атлантики улицы слишком рано становятся холодными и особенно неприветливыми, мостовые покрывает изморось, а если идут промозглые дожди - здесь это случается часто - кругом развозит грязь и лужи, и кирпичные стены домов обретают неприятный бурый окрас: особенно такое в порядке вещей в Маленькой Италии на Манхэттене, заполонённом людьми, которые когда-то давно отважились покинуть далёкие берега родной Belpaesеперифраз, лирическое название Италии и отправиться на поиски лучшей жизни за океан, навстречу тому, что по всем континентам знают как «американскую мечту».
До пятидесятых Маленькая Италия принадлежала только итальянцам, однако спустя десять лет китайцев из граничившего с их районом Чайнатауна стало настолько больше, что иммигранты оттуда всё прибывали и прибывали, а селить их было негде, кроме как у соседей, потому их и определяли в Маленькую Италию, и это только добавляло проблем.
Здесь, в квартале этом, было много пятиэтажек красного, белого и серого кирпича, пёстро застроенных магазинами, лавками, кафе и ресторанчиками, дёшево оформленными в некоем смешении американского и итальянского стилей. Красно-бело-зелёные, в честь знамени родины, флажки были растянуты между домами. На узких улочках, заставленных машинами, мотоциклами и мопедами, в час-пик было не протолкнуться что на дорогах, что на тротуарах. Торговцы фруктами до самого Рождества держали открытые лотки с хлипкими ткаными крышами, а после перебирались ближе к домам, чтобы притулиться поближе к стенам и спастись от пронизывающих ветров. На углу тут и там в любую погоду стояли мальчишки, которые за пару центов готовы были до блеска натереть вашу обувь, только покажите монетку: и хотя одежда их была бедна, а сами они всегда имели вид невинный и беззаботный, но именно эти неприметные, как крысы среди городских трущоб, ребята всегда оказывались первейшими осведомителями тех, кто на улицах этих был главной властью, главнее любой полиции, мэра, губернатора и президента - речь о своих людях, омафии, о Коза Ностра.
Вот и тогда белобрысый мальчишка с пятном от ваксы на щеке старательно тёр своими удивительно чистыми для такого-то оборванца щётками и без того сверкающий (не без его помощи) чёрный дорогой ботинок молодого мужчины. Клиент его, рослый и крепкий итало-американец, смуглый и очень коротко стриженый, в терпеливом ожидании хмуро пролистывая газету, поставил этот самый ботинок на деревянный ящик, но уже искоса поглядывал на мальчика поверх страниц, пахнущих типографской краской. Это была свежая передовица «Нью-Йорк Таймс», в которой как обычно печатали больше лжи, чем каких-нибудь достоверных известий.
- Долго ещё? - недовольно спросил мужчина.
Мальчик ответил не сразу. Он знал, кто этот человек, и не желал себе проблем, а потому постарался скорее закончить работу и только тогда, спустя несколько секунд, вежливо произнёс:
- Уже всё, мистер: простите, сегодня ковырялся дольше обычного.
- Ничего страшного, - вроде как смягчился тот и, сунув руку за пазуху пальто, достал из пухлой стопки денег купюру в десять долларов, но не бросил её в ящик мальчику, а положил сразу в карман его старой, но вполне себе целой и опрятной куртки.
- Но я, мистер Мальяно... - начал было тот.
Мужчина дёрнул щекой, сложил газету пополам и отмахнулся:
- Не доставай меня этим, брысь отсюда. Как мать? Ничего не нужно?
- Всё хорошо, мистер Мальяно, - почтительно сказал мальчик, собирая щётки в холщовую сумку, повешенную через плечо. - Но, честное слово, это же не стоит целых десять долларов.
- Ты прав. Но когда у тебя будет семья, ты поймёшь, что это стоит куда дороже. А Вито как, больше не болеет?
- Мы вызвали ему тогда хорошего доктора. Он выздоровел очень быстро. Спасибо, мистер Мальяно.
На расшаркивания человек никак не отвечал. Сунув между губ сигарету, он подпалил её огоньком из зажигалки и проворчал:
- Сколько ему?
- Шесть, мистер Мальяно.
Он выдохнул дым и наконец улыбнулся. Его широкое, суровое, жестокое лицо, кажется, даже просветлело. Он хорошо знал это семейство: их отец работал автомехаником, но его придавило сорвавшейся с подъёмника машиной, и теперь мать крутилась одна с четырьмя ребятишками. Паоло был ещё не самым младшим: меньшому исполнилось два годика, затем был Витале, третий сынишка, болезненный и чахлый мальчик, который очень любил читать и слишком часто подхватывал то грипп, то простуду. Потом был сам Паоло, пацанёнок четырнадцати лет, всегда слишком худой и голодный - он помогал матери тем, что подрабатывал везде, где только можно, и любой вырученный цент нёс в семью. Наконец, была ещё дочка восемнадцати лет, Карина - но она бросила семью, пустившись по наклонной вместо того, чтобы выручать свою едва живую от усталости итальянскую мать. Роберта Россо была человеком хорошим, волевым. Все в квартале её уважали: она была прекрасной швеёй, но в ателье работу не сыщешь, особенно со вчерашним младенцем на руках, так что Роберта трудилась прачкой. Это была тяжёлая, неблагодарная, выматывающая работа, после которой вдова Россо, до последнего хранившая следы былой красоты, совершенно поистратила прежний свой облик.
Доновану Мальяно, которому юный Паоло начищал ботинки вовсе не потому, что они были так уж грязны, а потому, что тот хотел чем-то помочь семье Россо, не так давно исполнился двадцать один год. Хотя он был для Семьии той работы, что выполнял в ней, очень молод, однако его отец и дядя, Тито и Даниэль, не в пример ему с совсем уж ранней юности трудились на благо Famiglia Maglianосемьи Мальяно (ит). То были тяжкие, суровые годы, которые воспитывали сильные человеческие характеры, и Семья терпела большие убытки и потери, ввязавшись в войну Пяти Семей, нью-йоркских мафиозных кланов, которые уже который год не желали принимать в свой ряд Мальяно и всех, кто на них работал. Бывший глава Семьи, постаревший уже, но мудрый и размеренно ведущий дела Сильвана, уступил своё место отцу Донни, Тито. Он держал весь клан в ежовых рукавицах, и все слушались его беспрекословно: у Сильваны он был капореджиме, проще говоря, «капитаном», который отвечал за любые боевые действия и сбор выручки, но, увы, был на поспешные решения стремителен и часто рубил сгоряча. С ним Мальяно стали жить лучше и вступили в период открытой борьбы с Пятью Семьями, которые выдавливали конкурентов из любых криминальных, легальных и полулегальных сфер, не давая им зарабатывать в Нью-Йорке.
Дядя Донни и родной брат Тито, Даниэль, занимал пост консильери. Он давал Тито больше дельных советов, чем плохих, и всей душой болел за Семью, однако между ними всегда существовало негласное соперничество, которое Донни стал замечать, особенно когда вырос и стал вхож в дела клана. Тито сделал его, своего среднего сына, капореджиме и не прогадал: Донни унаследовал его хваткость и жёсткость, его боевой отряд был вышколен и работал оперативно и чётко. Никто из солдат не смел ослушаться своего босса. Прикажи он им - и они спустятся вслед за Донни в ад и даже там не убоятся. Старшего сына, Терри, Тито определил себе в помощники, не отстраняя его слишком далеко и желая, чтобы тот учился уму-разуму и видел всю структуру изнутри, а не так отстранённо, как Донни. Именно Терри Тито желал видеть после себя главным в Семье. Наконец, младший сын, Кармине, пока был ещё совсем молод, чтобы как-либо участвовать в делах Мальяно: ему едва исполнилось шестнадцать, и все его заботы составляла школа, после которой он охотно шатался по улицам с шайкой таких же, как он, сыновей мафии.
Посмотрев на часы, блеснувшие под манжетой белой рубашки, Донни вздохнул и одёрнул пальто за воротник. Когда выдавался случай как-нибудь подсобить старым соседям, с которыми он теперь виделся куда реже, он делал это: вот и теперь, беспокойно поглядев вслед мальчишке Россо, Донни бросил сигарету в лужу и растоптал её каблуком ботинка. Со спины подошёл его человек, Джордж Каро, и тихо сказал на ухо:
- Нам нужно ещё заскочить на Лафайет за выручкой с тотализатора, босс.
- Если надо, заскочим, - спокойно ответил тот и, сунув в карманы руки, побрёл к машине, обдуваемой ледяным ветром с Атлантики.
За что все, от солдат до старших бойцов и двух других капо, уважали Донни Мальяно, так это за умение держать себя в руках и со всеми обходиться ровно, без панибратства, но и без ненужных бичеваний и оскорблений. Редко когда он выходил из себя, и даже в такие страшные минуты - ибо нет никого более опасного, чем тихий и молчаливый человек - не терял головы. Он был хорошим послушным сыном, делавшим всё во благо Семьи. Донни так себе учился в школе и не был заинтересован в каких-то отдельных науках, но обладал живым и пытливым умом. Если бы недюжинный интеллект свой он вкладывал в учёбу, если бы не был так занят в делах Семьи, тогда однозначно преуспел бы - как знать? - в политике или юридическом деле, а может, в легальном бизнесе, поскольку всегда был предприимчив и соображал очень быстро. Однако он рос, и ему было не до школы: какая школа, если уже в пятнадцать лет Донни помогал на улицах ребятам из Мальяно? Какая школа, если с четырнадцати он постоянно ходил в подпольную секцию бокса, где учили всех мордоворотов клана, чтобы те могли постоять за себя? Какая школа, когда уже в двадцать один он был разведённым мужчиной и отцом сына и дочки, которых сам же отправил только шестью месяцами назад на Сицилию, под защиту семьи Бьянчи, которую те любезно предоставили? В этом возрасте Донни выглядел лет на двадцать восемь, а может, и все тридцать. С усталым взглядом дикого, но травимого зверя, мощного сложения, крупный и высокий, одевающийся дорого и взросло, он совсем не производил впечатления молодого человека, и сверстники его сторонились. Да и когда он сам глядел на них, исподволь видел беззаботных вчерашних детей с простыми же проблемами: учёба, прогулки с друзьями, поступление в колледж или училище, девушки, в конце концов. Сам же Донни в восемнадцать женился по приказу отца, чтобы Мальяно со временем «поглотили» бизнес покойного отца его молодой жены, Фабии, и за этот счёт обогатились. О любви там и речи не шло.
Это было во благо общего дела.
Когда Донни сел в коричневый «Бьюик», по лобовому стеклу и окнам захлестал внезапно начавшийся косой дождь, который быстро перерос в ливень. Машина мягко тронулась и покатила по Маленькой Италии. Донни, прислонившись плечом к двери, глядел на проплывающие мимо улицы и задумался о том, куда в такой дождище подался Паоло Россо. Он не был человеком мягкосердечным, во всяком случае, никому в голову не пришло бы подумать о нём такое - однако мысль о том, что мальчишка мчится домой без зонта под проливным ледяным дождём, его не отпускала. Однако вскоре она, как и прочие проходящие размышления, сама собой растворилась в потоке каждодневных проблем. Он стал думать о другом. О том, как много всего предстоит сделать до того, как закончится этот долгий день, а также о том, что дни его в самом деле по-настоящему не кончаются никогда - просто перетекают из одного в другой, а сам он остаётся в постоянном напряжении, начеку, вот уже второй год, как идёт война между Мальяно и мощным мафиозным аппаратом из пяти самых влиятельных семей не только Нью-Йорка, но и всех Штатов.
«Бьюик» притормозил на углу Лафайет и Сентер-Стрит. Тогда же Джордж Каро и Донни Мальяно вышли из машины, а вместе с ними - Фредди «Ягнёнок» Марлоу, которого прозвали так из-за забавных мягких кучеряшек на голове, кажущихся нежной ягнячьей шкуркой. Это очень контрастировало с его мощным обликом настоящего мордоворота, но что поделать - в Семье клички прилипали намертво, а парни, которые их щедро раздавали, велеречивостью не отличались: называли кого и как попало по отличительным признакам, порой не самым комплиментарным.
Все трое, пройдясь до тотализатора, вымокли почти мгновенно, и, получив выручку у своих ребят, которые заведовали там ставками (нынче погода была дерьмо, а потому и заработок вышел очень так себе), поспешили за молодым боссом: тот мотнул головой в сторону пекарни на другой стороне улицы, желая перекусить и немного согреться. Поесть парни были не дураки, так что оживились и поспешили за ним.
Лавируя между машин, они добрались до местной лавки, не бедной, но и совершенно не богатой, с большой вывеской «Пекарня Бернарди» на кирпичном жёлтом фасаде. В окнах с плетением горел мягкий золотистый свет. Перед Мальяно под клочок полосатого навеса вышла пожилая женщина в толстом драповом пальто и шляпке: Донни придержал ей дверь, и оттуда на его озябшее, исхлёстанное дождём лицо дохнуло ароматом свежей выпечки и теплом. Ободрившись, он терпеливо выслушал торопливые благодарности старой итальянки, которая узнала в нём одного из семьи,как узнал бы любой местный житель в этом квартале, и вместе со своими ребятами вошёл внутрь. В пекарне было людно: в это время сюда стекались обедать голодные студенты, дорожные рабочие, младшие офисные служащие, которым столовые были не по карману. От здешней публики все трое разительно отличались. Они были гораздо лучше одеты, при них очевидно водились деньги, и кроме того, они казались людьми из совершенно другого мира, непохожего на этот: мира криминального, жестокого, бандитского - это было заметно даже по их напоказ расслабленным лицам и столь контрастирующим с этим напряженным взглядам и телам. Едва они появились, как очередь словно сама собой рассосалась. Кто-то подался в сторонку, якобы на что-то взглянуть, другие пропускали их вперёд, будто присматриваясь к витринам. Донни не стал ни настаивать, ни играться в вежливость: к чему? Он знал, как знали и все, что посетители здесь хотят как можно скорее избавиться от компании этих страшных людей. Он понимал: их боялись и старались никак не связываться. Что ж, так случалось постоянно, в любом месте, где бы он ни появился, и Донни уже слишком привык к этому и видел только преимущества. Более того, он искренно полагал, что все эти простые привилегии - и привилегии другие, посложнее - доступны ему вполне справедливо, и он действительно имеет полное право не стоять в очередях, не расшаркиваться с кем попало, не ждать подачек и льгот от власть имущих, которые слишком плохо, как он считал, заботились о своих гражданах, и не подчиняться букве закона, нужной только для того, чтобы сдерживать и контролировать общество, делая из людей тупое покорное стадо.
Донни равнодушно взглянул на витрину под стеклом. Хотя в пекарне было людно, но на ней осталось ещё слишком много всего: от круглых пицц, пышущих жаром, и аппетитных пирогов с разными начинками - как сытных, так и сладких - до итальянских булочек и свежего хлеба с хрустящей корочкой. Пекарь Бернарди и его помощник, молодой чернобровый юноша с гладко убранными назад смоляными волосами, споро работали, отпуская одного гостя за другим. Они успевали и с кассой, и с огромной печью, которая пыхала жаром и искрами из-под металлической заслонки. За квадратными узкими столиками на одну-две персоны, поставленными только затем, чтобы посетитель мог быстро перекусить своей булкой и убраться отсюда, притулилось двое студентов и один рабочий в оранжевом жилете дорожного строителя: под мышкой он неловко держал каску и жевал пирог. С третьего столика, которого ждали двое человек из офиса в дешёвых сопливых костюмах, смахивала крошки девушка в переднике и простом тёмно-коричневом платье: она стояла ко всем спиной и старательно тёрла стол тряпкой. Волосы её, убранные лентой в узел, открывали тонкую длинную шею.
- Сеньор Мальяно, - вежливо сказал Жакомо Бернарди, плотный невысокий человек с большим животом, с некогда курчавыми тёмными волосами, теперь же - с залысиной, но сохранившимися густыми усиками. - Доброго дня, очень, очень рад наконец увидеть вас лично. Чего пожелаете? Чем могу вам угодить?
До того дня деньги за «крышу» с Бернарди собирали поверенные люди Донни. Сегодня же он сам зашёл сюда. Признаться, у пекаря ёкнуло сердце, когда он увидел сына самого Тито Мальяно у себя на пороге, но деваться-то некуда - предстояло обслужить его по первому разряду, иначе быть беде: Донни Мальяно знали как человека сурового и жёсткого, а ещё - крайне опасного. В Семье это был один из важных людей, и отказывать ему или дерзить никто не смел.
- Ничем особенным, - небрежно ответил тот. - Мы здесь только чтобы немного перекусить и переждать дождь.
Грубовато и беззлобно перешучиваясь, молодой Мальяно и его головорезы быстро выбрали себе обед: большой пирог-паскуалино с яйцом и зелёным луком и сицилийскую виноградную лепёшку. Пекарь не взял с них денег. Они не настаивали, но дон посмотрел на подручного, и тот оставил на стойке купюру нужного номинала. Не дожидаясь сдачи и не слушая, как пекарь рассыпается в благодарностях, они отошли к одному из уже чистеньких столов и сели за ним, тихо переговариваясь на итальянском.
- Что их сюда принесла нелёгкая, - прошептал Марко, помощник пекаря Бернарди, и быстро выложил маслянистый пирог с курицей на сухую бумагу, покрывавшую тарелку.
Жакомо взглянул на него с беспомощной строгостью и злостью человека, который крайне не хочет встревать в какие-либо неприятности, но сознаёт, что не всё в этот момент зависит от него. Что-то зависело и от этого олуха Марко, студента из Колумбийского университета, где он прилежно учился на экономическом факультете - и подрабатывал, чтобы обеспечить себе хоть какую-нибудь жизнь, поскольку богатыми родителями его судьба обделила. Марко, человек действительно талантливый и сообразительный, поступив с огромным трудом, теперь вынужден был часть учёбы прогуливать ради того, чтобы проводить целые дни в пекарне, а вечерами и ночами, уже дома, корпеть над учебниками. Впрочем, он никогда на это не жаловался, хотя и ворчал понемногу на то, как худо обстояли дела у Бернарди в последнее время, из-за чего он не мог спокойно учиться. В том числе - из-за таких бандитов, как эти трое.
Марко вырос в маленьком баптистском городке западнее Нью-Джерси и не подозревал, что в крупных городах итальянские коммуны жили именно так, под строгим надзором мафии. Для него это было страшной дикостью, пережитком варварского прошлого, какой-то дурацкой комедией положений из фильмов, которые крутят на экранах кино под открытым небом. Потому, когда он впервые встретился с человеком, пришедшим за данью к Бернарди, то не сразу понял, зачем Жакомо вообще отдаёт каким-то гангстерам с каменными рожами кровно заработанные - и немалые - деньги, и почему не обратится в полицию, ведь это же чистый грабёж, рэкет!
- Если бы не дон Мальяно, - уважительно и испуганно, всё вместе, сказал тогда Жакомо Бернарди, - пришли бы другие, кто похуже. Мы многим им обязаны, Марко, ты просто не местный м ничего не знаешь. Не говори чушь, будь осторожен, и никогда не мели ничего дурного об этих сеньорах, если не хочешь замолчать навсегда.
- Да бросьте, - отмахивался Марко поначалу. - Кто это нас здесь услышит, на кухне-то?
Но он ошибался. У мафии действительно были длинные руки и острый слух - и они взаправду знали обо всех в своём районе больше, чем те могли подумать. Очень скоро Марко, поселившись в итальянском квартале, понял это. Он не раз видел страшные трагедии, разворачивающиеся на глазах из-за того, что кто-то перешёл дорогу этим mafioso. Даже в мелочах им не стоило прекословить: лучше было совсем не связываться - и вот теперь, будто позабыв об этом правиле, Марко не мог сдерживать бурчания под нос.
Всё из-за Виадоры, на которую не скрывая интереса поглядывал Донован Мальяно, и он это понимал, как понимал и пекарь.
Жакомо тихо окликнул дочь и попросил помочь с упаковкой хлеба для других покупателей здесь, возле печей; сам же он обнесёт пирогом дорогих гостей. Наклеив на лицо самую славную свою улыбку, пекарь, обливаясь потом, подхватил тяжёлую тарелку и пропустил дочь за стойку, чтобы только та прекратила сновать перед молодым Мальяно. Он и так уже дважды проводил её глазами: этого достаточно.
Виадора в своём простеньком платье из дешёвой ткани, впрочем, прекрасно пошитом по фигуре, без спешки, но расторопно скользнула сбоку от отца. При каждом шаге платье то обхватывало её тугое тело и налитые груди и бёдра, то ниспадало по нему, отчего показывало куда меньше, чем каждому мужчине хотелось бы. Убранные в узел шелковистые тёмно-каштановые волосы цвета какао обрамляли миловидное лицо сердечком. Оливковая кожа, бледная и будто восковая из-за недостатка солнца, совсем не портила девушку. У неё были большие выразительные глаза, обрамлённые чёрными ресницами, и губы, подобные подвязанному банту. Только мельком молодой Мальяно мог разглядеть её лицо, и это лишь сильнее его распаляло. Понимая всё это, Жакомо устремился вперёд, надеясь скорее накормить и спровадить опасных гостей. Правда, сомневался, что ему удастся.
- Sono contento che tu abbia scelto la mia istituzione, signori! Как я рад, что вы выбрали именно мое заведение, сеньоры! - он ловко поставил пирог на стол и метнулся за лепёшкой. - Сейчас принесу приборы...
- Не суетись, - поморщился Донован Мальяно и с улыбкой проследил за ним, заметив двум другим. - Папаша-то что-то забегался.
Мужчины тихо хохотнули, налетев на пирог безо всяких там вилок и тарелок. Когда Жакомо подошёл с посудой, все уже ели, кроме молодого Мальяно. Он медленно качнул головой, и, когда Жакомо не сразу понял, что его просят подойти ближе, сделал знак рукой. Пекарь тотчас оказался рядом со всей доступной ему расторопностью. Видеть, как немолодой уже мужчина суетится вокруг того, кто годился бы ему в сыновья, было странно и неприятно.
- Доминик, дай ему присесть.
Один из мордоворотов с короткой стрижкой кашлянул, утёр рот салфеткой и послушно встал, отойдя в сторонку со своим куском пирога. Донни Мальяно любезно указал пекарю на освободившийся напротив него стул. Тот, жалко улыбнувшись, опустился.
Донни не сразу начал разговор. Хотя он мягко улыбался и казался спокойным и даже дружелюбным, однако пекарь Бернарди прекрасно знал, какая страшная репутация закрепилась за ним... и каким непредсказуемым может быть этот человек. Его боялись даже люди из Пяти семей, что говорить про простаков вроде них с Марко. Одно его слово - и они не жильцы. Несмотря на то, что он не слыл беспочвенно жестоким, кто знает, что творится у него на уме? А ещё у молодого Мальяно глаза были зелёные, как весенняя трава, как сицилийское море: страшные глаза, если подумать. Зеленоглазыми рождаются те, кого пометил дьявол.
- Я заметил, - заговорил вдруг Донни, и Жакомо от неожиданности вздрогнул, - что ты сам так усердно трудишься в своём заведении. Я не раз бывал здесь. Ну, не заходил, конечно, но проезжал мимо и, кхм, наблюдал за тем, как вы работаете. И всегда вас только трое. Ты, твой помощник и... дочь.
Жакомо не знал, к чему Мальяно начал этот разговор. Он не понимал, чего тот хочет, и готовился к тому, чтобы в случае любого вывода начать оправдываться. Что ему ещё оставалось делать? Просто так сын мафиозного дона вряд ли сядет поболтать с таким человеком, как он. Либо ему что-то нужно, либо хочет указать, что пекарь чем-то перед ним провинился.
- У нас маленькое заведение, - беспомощно развёл руками Жакомо. Из пекарни спешно вышла пара офисных рабочих, и люди Мальяно проводили их взглядами с любопытством цепных псов, ожидающих приказа хозяина. - Здесь работать больше некому, да и в средствах мы стеснены, сеньор Мальяно. К счастью, пока Марко может, работает на меня, но скоро закончится его учёба, и я останусь здесь совсем один. Ну и дочь, конечно, тоже...
- Как её зовут? - вдруг с любопытством спросил Донни. Заметив, как оцепенел Жакомо, он тут же добродушно, тихо рассмеялся. - Ничего страшного, amico mio, я интересуюсь не с дурными намерениями, вовсе нет. Просто не раз замечал её здесь. Прелестное создание, очень красивое; вижу, ты ею дорожишь и её со всей отцовской нежностью любишь.
- Помилуйте, сеньор, - у Жакомо дрогнули губы, то ли в заискивающей улыбке, то ли в сардонической ухмылке человека, которого обуяли страх и отчаяние. - Это? Это всего лишь Виадора, мое единственное дитя, последняя моя радость, как человека, у которого не осталось больше никого из семьи. Вы не знаете, но в своё время я потерял сына и жену; и вот остались только мы с дочкой.
- Так и хорошо, что остались, семья - вот что важнее всего, - слегка вскинул брови Донни Мальяно. - Разве я сказал что-то дурное?
- Нет, сеньор, - сдержанно ответил Жакомо. Донни кивнул.
- Есть ли у тебя здесь что-нибудь выпить? Хочу посидеть с тобой, немного поговорить наедине, без лишних глаз. Ничего такого, не робей, друг мой. Тема покажется тебе даже приятной. Возможно.
У пекаря от этих слов, тона и проницательного, очень холодного и удивительно зрелого взгляда пробежали по спине мурашки. Хотя Донни Мальяно и выглядел старше своих лет, но Жакомо знал его возраст, и изумлялся, что в свой двадцать один год он обращается так к взрослому мужчине, возрастом годящемуся ему в отцы, и самое главное, сам Бернарди не смеет даже пикнуть ему в ответ!
- Мы не держим здесь каких-то особых напитков, сеньор, разве что кухонное вино, - заискивающе сказал Жакомо. - Ну и сидр. Сейчас скажу Марко, чтоб нас обнёс. Эй, Марко, - и он жестом показал на дверь.
Это значило, лучше перевернуть табличку на «Закрыто» и запереть замок, чтобы сюда не зашли новые посетители. Пока об этом хлопотали, Донни Мальяно задумчиво разглядывал улицу в окне, положив ногу одной ноги на колено другой и неторопливо покачивая носком дорогого ботинка. Нет-нет, но в отражении начищенного стекла он замечал за стойкой почти неуловимое скольжение мягкой тени той девушки, которая так заняла его мысли. Жакомо, будто поймав его на этом, неловко, тихо кашлянул.
- Ладно, - нехотя сказал Донни, опустив взгляд. - Теперь, пожалуй, к делу. Я человек прямой и не отниму у тебя много времени, потому что понимаю, насколько ты занят. Ты кормишься своим трудом, притом тяжёлым, и год от года не становится легче: вся эта канитель с профсоюзами, тут и там назначают эти бесконечные комиссии, которые налагают один штраф за другим, чтобы задушить на корню твоё дело, всхоленное и взлелеянное, как родное дитя. А тут ещё и люди с Вестиз, наверняка, навещали тебя месяцем-другим раньше, я же прав?
Жакомо осторожно кивнул, боясь дать какой-либо лишний знак или повод усомниться в своей верности семье Мальяно, а потому тотчас пробормотал:
- Им я не платил, сеньор: да, они бывали здесь, околачивались зачем-то, намекали мне, что будет худо, если я не стану давать им деньги, но - поверьте - я не таков. Вашего отца, сеньор, я так уважаю...
- Всё в порядке, - поморщился Донни и остановил его жестом. - Я охотно верю и про это знаю. Твоя лояльность нашей семье - повод отблагодарить и поощрить тебя. Немногие люди настолько же крепко держат своё слово даже перед лицом сулящих им неприятностей. А ведь на твоём попечении остаётся ещё дочь, которую никуда пока не пристроить, - и он с короткой усмешкой кивнул пекарю за плечо, точно указав на девушку, хлопочущую за прилавком. - La tua gentесвои люди (ит), такого рода как ты, в нашей семье очень ценятся. Мой отец и дядя всегда рады новой крепкой дружбе, а потому я здесь, чтобы предложить тебе дружбу эту - такого рода, чтобы только мы могли тебе помочь в некоторого рода особых делах, требующих особого же подхода. Если ты понимаешь, о чём речь.
- Да, - проронил Жакомо. - Понимаю.
Это значит, специальные талоны на муку и сахар будут теперь покупаться через посредников Пешекане, а не у других банд. Это значит, только они теперь будут крышевать его пекарню, а значит, заимеют в свои владения и часть того здания, где она находится. Это значит, он в любой момент должен быть готовым к каким-либо уступкам для них, а может, и услугам - услугам, которые предусматривает род его деятельности, и кое-каким другим: может, что-то припрятать, укрыть, у себя придержать, или кого выгородить, словом, делать всё, что ему скажут.
Был ли у него выбор? Увы, нет. Ох, как ни желал Жакомо Бернарди отказаться от такой навязанной страшной дружбы, но сделать это было невозможно. Он покорно склонил свой выпуклый, блестящий от пота лоб, и не смутился вот так расшаркиваться перед молодым совсем мужчиной, который мог по щелчку пальца отдать любой приказ, и Жакомо, и всё, что ему было дорого, обратили бы в пыль.
- Сеньор Мальяно, - почтительно сказал он. - Я буду только рад такой дружбе. Для меня это большая радость и честь. Я постараюсь ничем вас не разочаровать...
- Ну что ты, - ответил тот. - Работай, пеки свои хлебы и пироги, живи в своё удовольствие. Чем ты можешь меня разочаровать? Буду рад только получать к нашему столу твою выпечку: уж очень хороша. А так - этот разговор в жизни твоей ничего не поменяет; разве что малость облегчит, ведь мы с ребятами, - он с улыбкой обвёл взглядом своих мордоворотов, - позаботимся о том, чтобы работал ты не просто сносно, но и не получал никаких препонов, никаких проблем.
- Это слишком щедро...
- Нет-нет, - Донни остановил его снова, подняв ладонь. - Это самая малость того, что я могу сделать. Долгие годы ты платил нашей семье, был ей верен, достойно вёл себя, зарекомендовал как надёжный человек. И еще кое-что... - прибавил он, морщась, словно это был пустяк, мелочь, безделица. - Я со всем почтением хочу обратиться к тебе теперь уже не только как к своему другу, но и как к отцу. Со всем должным уважением, я был бы рад встретиться как-нибудь еще с твоей дочерью. Пусть в этой же обстановке, пусть на твоих глазах. Но... - он усмехнулся, пожал плечами. Только тогда онемевший Жакомо увидел, насколько крупным и мощным этот человек был, и какими крупными и острыми казались его белоснежные зубы, когда он вот так скалился. - Что поделать, al cuor non si comandасердцу не прикажешь...
Жакомо сидел ни жив ни мёртв; вот и этот зверь достал его дочку. Район их и без того беспокойный; здесь много бандитов и парней, работающих на «своих людей», на людей из мафии, и много тех, с кем водиться Доре не следовало бы. Однако, как ни пытался отец ее сберечь, а судьбу не обманешь: тут она, судьба, сидит напротив него, мерцает зелеными глазами, держит его в кулаке, так крепко, что не вырваться. На лице Жакомо против его воли нарисовалась неприятная заискивающая улыбка. Он вежливо склонил голову перед Донни Мальяно, суетливо позвал дочь по имени, по полному притом - «Виадора?». От него не укрылось, что Донни чуть выпрямился, вздохнул, с интересом проследил за тенью по ту сторону прилавка.
Дора послушно подошла к ним. Молчаливая, покорная родительской воле девушка из числа порядочных, мало чем интересующаяся кроме работы в отцовской пекарне и учёбы, ей недоступной, она незаметно вытерла руки от белёсых следов муки о свой фартук, а затем посмотрела на отца.
Ей было девятнадцать лет, двадцать почти; они с Донни - едва не ровесники, только он выглядит гораздо взрослее, да и по опыту своему, по пройденному жизненному пути старше едва не вдвое. Это уже не мальчик; мужчина, притом тот, кого Жакомо до смерти боится. И она - невинная куколка, которая всё никак не вылупится из своего кокона.
Некоторым из бабочек не суждено вылупиться никогда.
Донни Мальяно наконец смог подробно рассмотреть её лицо. У неё были удивительные глаза глубокого винно-карего цвета; такие, что узкий блик у широких зрачков казался бордовым, когда под особым углом падал свет с потолка. Она была немного бледна: может, волновалась - и не смела смотреть на мужчину перед собой, только как-то вскользь или ему на руки, которые он сложил в замок на столе. Понимающе усмехнувшись, он добродушно разглядывал Дору Бернарди: она сразу запала ему в сердце, красивая и мягкая, плавная, как неторопливый ход реки, и что-то в нём оживало, чем дольше она была рядом с ним. Он ничего подобного прежде не ощущал; это было сродни встрече с давно любимым человеком, хотя Дору он совсем не знал. Непередаваемое чувство нежности пополам с жаждой обладания смешались в нём, и он вдруг вспыхнул от страшной, яркой ревности - ко всем, кто смотрел на эту же девушку, и кто находился рядом с ней. Донни и не подозревал, какой темперамент крылся в нём на самом деле. С бывшей женой не было ничего подобного; они жили как друзья и друзьями же расстались. Она всегда говорила, что он - человек холодный, и страсть в нём пробуждается редко, только для утоления потребностей молодого тела, и то... какова цена страсти такой? Так, механическое удовлетворение, не плохое и не хорошее, а скорее эффективное - вот правильное слово. Но теперь никто из тех, втайне смеявшихся над ним, когда он отпустил свою первую жену замуж за сицилийского друга - ну как же, это ведь позор для него, за такое супругу надобно не поощрять и не благословлять, и кто-то другой на его месте давно бы заколол этих двоих, вместо того, чтобы кидать в них рисом и зерном на свадьбе - никто из них, посмотрев бы в лицо Донни Мальяно, не позволил бы даже тени улыбки коснуться своих губ. Теперь он был страшен в своей ревности. Он ещё не имел никаких прав и притязаний на эту девушку, он пока что не приходился ей никем, и более того, он даже не спросил приличия ради дозволения ухаживать за ней у её отца или по крайней мере у неё самой! - но все, кто был вокруг него, включая мордоворотов, приехавших с ним как охрана, отвернулись или потупили взоры.
«Моё» - говорил одним взглядом молодой Мальяно, и Дора, кажется, понимала это, отчего казалась совсем уж напуганной и таким напором, и силой подобных чувств, не говоря уже о самой личности мужчины, который оказал ей такое пристальное внимание.
Теперь от отца зависело очень многое: так думала Виадора, с надеждой ожидая, что он скажет, будто дочка его - не разменная монета, и за надёжную «крышу» для пекарни не встретится с этим бандитом ни единого раза. Или что вежливо откажет ему, сославшись, что она уже сосватана или вообще в отношениях не заинтересовано, ведь так и было - у Виадоры Бернарди и без того слишком много забот. Вот взять хотя бы помощь по работе, не говоря о том, что она пробовала накопить денег на курсы швеи, чтобы хоть немного вырваться на свободу от удушающей протекции отца, а главное - заниматься тем, что ей интересно, а не бесконечными булками, хлебами и сдобами. Она и сама уже здесь стала совсем как сдоба, пышечкой, в то время как Марко, знала Виадора, нравились девушки стройные...
И тут же мысль её перетекла к помощнику по пекарне, к Марко. Сладостные фантазии болезненно коснулись самого сердца. А ну как он сейчас выступит на её защиту и пускай почтительно, но скажет этому страшному человеку, что давно уже Виадора Бернарди нравится ему, и стоит получше уважать такую женщину, как она, и ещё - что сам он не прочь спросить у её отца разрешения с ней встретиться.
Однако Марко стоял за прилавком, перебирая ватрушки и кренделя, и ничего не говорил, а отец, покорный, как ослик, пробормотал:
- Сеньор Мальяно, для нашей семьи это большая честь. Только вот люди мы простые: боюсь, как бы не разочаровали вас...
- Пустяки, - поморщился тот и сделал плавный жест кистью, будто небрежно отрицал сказанное пекарем. - Я и сам из самой обычной сицилийской семьи, кому как не тебе это знать. И поведение, и манеры мои, и образ жизни - тоже весьма и весьма обыкновенные. Я не повеса, за мной не водится длинных списков из разбитых женских сердец, и ты знаешь, что человек я честный и твою дочь ничем не обижу. Только если вы оба не против, если я приеду ещё разок сюда на обед.
- В любое время, сеньор, - улыбнулся Жакомо Бернарди. Подумаешь, обед: мало ли что взбрело в голову этому бандиту. Сейчас обед, а назавтра он и думать о его дородной доченьке забудет. Ладно, Дора всё равно кроме как в пекарне ничем не помогает, да и сил её для работы этой не очень-то хватает. Другое дело Марко: ему бы одного его достаточно было, а может и двух таких. Но чтобы они с дочкой жили покойно и могли прокормить себя и работников, нужна протекция вот таких людей, как Мальяно, иначе весь бизнес задушат, загубят на корню. - Только назначьте день, чтобы она осталась здесь. Она же, видите ли, ещё посещает курсы.
- Неужели? - удивился Донни. - И какие?
Жакомо посмотрел на дочь. Виадора, опустив тёмные ресницы, вперилась пустым взглядом в никуда: она знала, что от неё ожидают ответа, чтобы был между ними хоть какой-то разговор - и едва слышно сказала:
- На швейные курсы, сеньор.
Брови у Донни взлетели. Он медленно кивнул, затем ещё: улыбнувшись, облизнул и поджал губы - обычная его привычка, которая говорила о том, что он чем-то восхищён или над чем-то задумался, но предмет мыслей был ему приятен.
- Очень похвально, - наконец сказал он и улыбнулся уже шире. - Мне это даже нравится. Я мог бы, возможно, организовать тебе какую-нибудь работу, если ты не будешь против и уже что-то умеешь.
- Пока очень мало всего, сеньор, - проронила Дора, не смея взглянуть на него. - Времени у меня не особенно много, а вот работы в пекарне всегда хватает.
- Ну ничего, - он откинулся на спинку стула. - Это как раз поправимо. Ладно...
Он встал, с высоты своего роста взглянул и на пекаря, и на Виадору, и мельком, как на тень - на Марко за прилавком, так, вскользь, будто и не заметил его вовсе.
- У тебя замечательное заведение, Жакомо. Держись за него, - сказал он напоследок и, едва заметно мотнув головой своим мордоворотам, вышел под проливной дождь, подняв воротник пальто.
За ним хлопнула входная дверь, тоскливо брякнул одинокий колокольчик. В тишине, которая сохранилась внутри, в пекарне, будто роза в хрустящей слюде, Дора с тревогой наблюдала за тем, как Мальяно садится в машину. Порыв ветра ударил в окна, дождь забарабанил по стёклам с куда большей силой, и Дора поёжилась, будто холод снаружи коснулся и её.
- Это нехорошо, - покачал головой пекарь, проводив взглядом автомобиль, выруливший на дорогу и исчезнувший среди многих похожих, кативших по улицам Нью-Йорка. - Ох, Господь всемогущий, очень, очень нехорошо.