Пролог
май 1992 года.
Shotparis — Говорит Москва.
______________________________
Это мог быть обычный май, коих было целых двадцать четыре в жизни Юнусовой Варвары Александровны. Сама она родом из Куюки — небольшой деревушки, что находилась в Татарской АССР. Проучилась в казанском УКП юридического факультета при Академии МВД пять лет. В июне девяностого года получила заветный диплом об окончании высшего учебного заведения, а вместе с ним — звание младшего лейтенанта юстиции.
В восемьдесят девятом году, еще в кажущиеся беззаботными, студенческие годы, в Казани, она увидела воочию так называемый «казанский феномен» — времена, когда все мальчишки, от двенадцати и старше, массово вступали в преступные группировки. В Казани их было несчетное количество! На двадцать первом году жизни Варя увидела весь тот фанатичный ужас, который эти мотальщики пропагандировали: грабеж, реки крови, множество сбитых костяшек на пальцах, рельефные шрамы с привкусом солёных слез на кончике языка... Список мог продолжаться до бесконечности! Ничем хорошим это, конечно же, не кончилось: на руках Вари, буквально, умер ее друг — Суворов Владимир Кириллович.
Молодой человек, который одаривал Варю сердечным вниманием: кидал камни в ее окно поздними вечерами — лишь бы она только выглянула на минутку; стоял волнительным силуэтом у ворот общежития номер два, терпеливо ожидая, когда она вернется с занятий в институте; провожал до дома; звал в кино и прошвырнуться по казанским улочкам; танцевал с ней «медляк» под песню «Наутилуса Помпилиуса» на дискотеке в местном «ДК». Они были бы хорошей парой: он — из обеспеченной семьи и все при нем, она — скромная девушка из деревни, которая много и не просила — лишь бы на путь правильный встал. У них могла бы быть пышная свадьба, обязательно в ресторане, где собрались бы все ведомственные лица города: начиная от главного врача двенадцатой городской больницы Сафина и заканчивая Председателем Совета Министров Шаймиевым! Родители Вовы непременно бы подарили молодоженам квартиру, да и не абы какую, а «сталинку»! С удовольствием бы нянчились с появившимися в скором времени внуками. К мрачному сожалению, всегда в таких историях есть какое-то проклятое «но», ломающее безупречную надежду на светлое будущее. И этим «но» стал один не самый обдуманный поступок Владимира Кирилловича: он убил человека. Как он сам рассказывал — исключительно из благих побуждений, что, конечно, было крайне сомнительным утверждением. Ничто не могло оправдать убийство...
Варя честно уговаривала его сдаться милиции: за явку с повинной ему бы неплохо скостили тюремный срок. Да и, чего греха таить, Вова — бывший афганец, принесший на своем армейском кителе целых пять заслуженных им, наград из Дашти-Марго. Это неплохо помогло уменьшить тюремное заключение — «условку» за убийство, конечно, ни один прокурор не дал бы. Но Вову можно было спасти — он сам не захотел. Выбрал самую глупую стратегию: хотел сбежать из города; звал даже Варю с собой, но получил сиюминутный отказ.
Через комендантшу Вова передал Варе билет на поезд до Адлера, написав на нем: «Я люблю тебя». Ранним утром она пришла на вокзал Казань-1. Хотела напоследок попробовать уговорить Суворова поступить правильно. Он же, увидев ее, подумал, что она передумала. Но ответ был неизменным. «Нет».
Он любил Варю по-настоящему, как умел: пытался оградить от пацанских дел; агрессивно срывался, но только из-за того, что сильно переживал; был густой тенью, которая ходила по пятам, а Варя об этом даже и не догадывалась. Всегда был где-то рядом, со дня их знакомства в конце февраля у стен «Дома Культуры», когда она, из-за собственной бестолковости, потащила Суворова на улицу, лишь бы сберечь от очередного привода в милицию. Вова для Вари стал отчаянным бунтом беспечной юности! Был той самой первой влюбленностью, о которой помнишь всю жизнь, а потом — ищешь похожий образ в каждом последующем мужчине. Он был голосом, который подначивал совершать безрассудства: пробраться, к примеру, в больничную палату в милицейской форме и принести один лишь апельсин. Он был ее таблеткой «анальгина», которая снимала — почти мгновенно — пульсирующую в висках боль.
Талион следовал за Вовой на цыпочках, почти бесшумно, медленно и совершенно не привлекал его внимания, оставшись колото-резанной раной «финки» на перроне железнодорожного вокзала Казань-1. Варя навсегда запомнила лицо убийцы: оно два года снилось ей в самых жутких кошмарах! Она в красках смогла составить ориентировку на него в отделении милиции. Убийцу, по прозвищу «Цыган», осудили на, несправедливо недолгие, десять лет по статье сто три Уголовного кодекса РСФСР. Варя же хотела для него Высшей меры.
Владимир Суворов умер на ее руках, сжимая разбитыми в драке пальцами худое плечо Вари. Он на выдохе пробормотал ей, что очень ее любит, попросил прощения за все те глупости, которые он совершил. Просил приглядеть за его младшим братом по имени Марат. Просил жить дальше...
***
Но как жить дальше, когда встречаешься со смертью в мутнеющих глазах человека, который казался «тем самым»? Варя долго переживала: глухо всхлипывала в перьевую подушку, выла по ночам, когда ей раз за разом снился умирающий Вова. Ее соседка, Марина Архипова, — ставшая после замужества Каримовой, — сидела с ней и успокаивающе гладила по волосам. Конечно, это не помогало. Ни разу.
Эта скулящая, — скорее ноющая, — боль ушла только со временем. Прошло невероятно долгих два года, когда Варя действительно начала жить дальше, как просил Вова.
В июне девяностого года, когда Варя и Марина закончили «УКПшку», их распределили по разным городам: Варю в Одинцово, а Марину с мужем — в тогдашний Свердловск. Девушки, только получив приказы о распределении, обменялись адресами, чтоб написать друг другу по письму с номером телефона. Они многое пережили вместе — потеряться не хотелось. Марина стала Варе как родная сестра, которой у нее никогда не было. Каримова всегда оказывалась рядом, так же как и сама Варя была с подругой, когда ту настигали сложные времена: будь то ссора с каким-то парнем, проваленный экзамен или смерть какого-то ребенка. Марина всегда очень резко на них реагировала: могла прорыдать несколько дней, и Варя всегда оставалась рядом! Отпаивала ее ромашковым сбором, который собирала по осени бабушка Вари в Куюки.
Прибыв в Одинцово, Варя уже жила с тупой болью в левой области грудной клетки. Хотелось жить. Жить так, как наказал Вова, а значит — счастливо. Варя никак не могла отпустить его: хранила образ где-то на подкорке головного мозга, понимая, что никогда его не встретит больше. С трепетом вспоминала Вовину озорную улыбку, которой он одаривал ее каждый раз, когда они встречались. А фотография, подаренная Кириллом Олеговичем, отцом Вовы, на его похоронах — стала колючим напоминанием о том, что Варя никогда больше не почувствует тепло его ладони на своем плече.
Новый коллектив, в лице местных следователей, встретил Варю достаточно гостеприимно и дружелюбно. Они помогали там, где у Вари не хватало опыта. Если описывать прибытие в Одинцово, то это было бы всего одно слово — «вписалась». И действительно, за полтора года, что Варя честно там отработала, у нее получилось выстроить хоть какие-то — пусть и не такие прочные, как с Мариной, — но приятельские отношения. В отделе, — что неудивительно — работали преимущественно мужчины, но даже они были достаточно радушными; относились к Варе, скорее, по-семейному. В ней видели, наконец, не просто девчонку, которая хорошо научилась заполнять протоколы и писать отчеты.
За все время, что она работала в Одинцово, особо интересных дел, к сожалению, не было: только несколько бытовых убийств. Все по, как говорится, классике: изрядно выпивший муж (жена, по статистике, реже) что-то — по пьянке естественно, — не поделили, подрались и порезали друг дружку кухонным ножом; единственное, что менялось, — орудие убийства (обух топора второй в списке). По статистике, которую Варя вела еще с института, за последние годы количество преступлений выросло на целых двадцать семь процентов!
На первом деле, которое ей назначил начальник убойного отдела Одинцовской прокуратуры, Варя так разнервничалась, что доклад, которые она годами писала в институте на «отлично», — безбожно испортила. Пришлось все заново перепечатывать на «Бесте-88».
В начале августа девяносто первого года Варя получила звание «лейтенант юстиции». На работу притащила два торта «Черный принц», которые купила в кондитерской на Столешниковом переулке. Путь туда выдался нелегкий, поэтому товарищи на работе были несказанно благодарны!
В конце того же месяца случилось то, что разделило Советский Союз на «до» и «после». Августовский путч — ничтожная и отчаянная попытка ГКЧП взять всю власть в свои лапы, удержать ее в руках «союзного центра». Все происходило с молчаливого согласия Михаила Горбачева. По мнению председателей Комитета, реформы, которые проводил Горбачев, не работали. Они всеми силами пытались сохранить Советский Союз. На улицы Москвы стройной вереницей выкатили более трехсот танков, когда жители Москвы вышли против путчистов. А во главе протестующих был сам Ельцин.
Проблема путчистов была в том, что они не могли взять под контроль ситуацию в столице, да и в стране в целом: войска, которые вывели на мирные улицы, слабо представляли, кому они подчиняются и какая у них задача-то вообще! Как Варя потом узнала от коллег на работе, что спецгруппа КГБ «Альфа», вроде, вообще отказалась выполнять приказ Крючкова о штурме Белого Дома, на защиту которого и вышли сотни протестующих. «Альфа» твердо считали, что все это приведет к еще большим жертвам среди мирного населения. В столице объявили чрезвычайное положение. Въезд и выезд из города заблокировали, а по телеканалам показывали, отвлекающее от новостей, «Лебединое озеро».
По слухам, которые ходили внутри отдела Вари (да и не только в ее, скорее всего), Крючкова «расколол» Валерий Евграфович Козырев. К слову, дела об ответственности, которую должны были понести ГКЧПшники, взял на себя именно он. Путчисты, которые были истинными коммунистами, в сухом остатке, сами и развалили Союз. Двадцать шестого декабря тысяча девятьсот девяносто первого года Советский Союз перестал существовать: Михаил Горбачев ушел в отставку. И на свет появилось новое государство — Российская Федерация, во главе с ее президентом — Борисом Ельциным.
В стране в очередной раз началось все с чистого листа, который никто, впредь, не хотел замарать новыми кровавыми пятнами. В начале года спекуляцию разрешили, и каждый бывший спекулянт или фарцовщик (теперь-то гордо называющие себя «частными предпринимателями» и «коммерсантами») начал торговать всем, чем только можно: будь то «варенки», книги, посуда. Они располагались на Лубянской площади около магазина «Детский мир» длинной очередью, но вовсе не за выкинутыми бананами. Жители Москвы стояли с прикрепленными к одежде булавками фрагментами газетной вырезки, в которой черным по белому было написано про новый указ Президента о свободе торговли. Они сжимали в руках кто пачки сигарет и бутылку водки, кто шерстяные носки, варежки, детские вещи, а кто-то, и вовсе, домашнюю консервацию.
В рыночных павильонах появилось неприлично большое количество ширпотреба, привезенного из Польши, Турции, Вьетнама и, конечно же, Китая. «Челноки» оккупировали рынки, желая заработать, вытянуть себя и детей из тотальной бедности. Но вместе с теми, кто ринулся торговать, появились и те, кто хотел на этом заработать. Бывшие спортсмены, афганцы и группировщики объединялись в рэкет-группы, собирая у бедных торгашей деньги на всеобщее благоговейное будущее. Кто-то обращался к ним, но чаще люди искали помощи у входа в отделении милиции. По старой памяти, скорее. Все стали выживать. И каждый хотел оторвать кусок побольше. Многие отделения милиции стали чем-то вроде «охранных агентств» для частных предпринимателей. Но каким-то образом весь этот беспредел обошел Одинцово: торговать было некому, да и, если честно, незачем, и за защитой своего бизнеса никто не обращался.
В Одинцове все оставалось прежним и стабильно-привычным для всех.
Тринадцатого мая девяностого второго года, Варя, как обычно, стояла возле входа в отделение милиции, где работала, и нервно курила. Эта привычка появилась после смерти Вовы. Если в двадцать один год Варя просто баловалась сигаретами, то теперь она могла претендовать на звание истинного курильщика, пусть и с небольшим стажем. Майское солнце ласково грело лицо; табачный дым, ползущий в нос от ментолового «Космоса», больше не щекотал слизистые, даже наоборот — Варя вдыхала его так, будто это не яд, точно пророчащий с годами рак, а кислород, который катастрофически необходим для привычного дыхания. Влажный дружелюбный ветер носил в себе мелкие частички пыли с дорог. Школьники с легкостью шли на занятия, размахивая портфелями: конец четверти перед летними каникулами всегда ощущался как нечто приятное, пророчащее три месяца беззаботного веселья. Варя хмыкнула: вот бы тоже вернуться в школу, где все казалось таким беззаботным, таким легким.
Спустя долгие годы после окончания школы Варя поняла, что в то время она была гораздо счастливее, чем сейчас: жизненный опыт тяжелым грузом давил на плечи, а травмирующий восемьдесят девятый — пусть и реже — шел за ней, будто по пятам. Она бы хотела, наверное, потерять память; навсегда выкинуть из своей жизни тот чертов март, который разделил ее на две абсолютно разные личности. Варя до восемьдесят девятого была веселой, с обостренным чувством справедливости, готовой помогать. Сейчас же она стала явно угрюмее, но чувство справедливости, к великому счастью, осталось.
Сделав последнюю, кажущуюся самой сладкой затяжку, Варя подошла к урне, чтобы выкинуть окурок. Выдохнув весь дым из легких и отправив фильтр в металлический контейнер, она направилась к входу, сжимая в руках свой дипломат.
Среда — маленькая пятница, как говорится, и если коллеги Вари были в приподнятом настроении, ощущая на кончике своих языков привкус горькой водки или хмельного пива в пятницу, то сама она смотрела на их оптимизм с некоторым равнодушием. Весь отдел, подобный целому живому организму, гудел: из открытых кабинетов доносились будничные разговоры вперемешку с ароматом сигарет и кофе, заваренного кипятильником. Дежурный в окне привычно неэмоционально поздоровался и пододвинул к подошедшей Варе журнал выдачи ключей. Она довела до автоматизма фразу: «Доброе утро!». Звучало так же, как и всегда, — жизнерадостно, но вопрос искренности оставался открытым, как форточка, в которую курили остальные следователи одинцовской прокуратуры, а с ними — и опера, и «топтуны», и рядовые милиционеры.
Поднявшись на второй этаж, Варя открыла кабинет. Она приходила на работу раньше коллег, с которыми делила небольшое помещение с тремя столами. Как-то нервно бросила дипломат на свой стол у окна. Развернувшись на пятках, она раздраженно отодвинула штору и потянулась к форточке, привставая на цыпочки. Теплый, пахнущий свежестью листвы ветер сразу ударил в стекло, раскрывая форточку настежь и наполняя собой духоту кабинета. Варя выдохнула.
Эта могла бы быть обычная среда, проведенная в ворохе скучной бумажной работы, но вчерашнее событие выбило Варю из ставшего привычным равновесия.
***
Вечерний звонок на домашний никогда не обещает ничего хорошего: срочный вызов на рабочее место, означающий, что дело — дрянь; случилось и в правду что-то серьезное, раз вызывают аж в нерабочее время. Приехав в отделение, Варя наткнулась на Виктора Хвана, также прибывшего по звонку. Он рассказал, что в начале одиннадцатого вечера на телефон в «дежурке» позвонила женщина, рыдающая взахлеб; она умоляла найти ее, не появившегося в стенах уютного дома, двенадцатилетнего ребенка. Решение реагировать на вызов было молниеносным. Схватив папку с надписью «Дело №», Варя, в компании старшего оперуполномоченного Виктора Хвана, выехала из отделения милиции на Северную улицу.
Мать пропавшей встретила их машину у самого входа в подъезд на Северной тридцать два. Ее перекошенное страхом белое пятно вместо лица навсегда врезалось в память, оставшись силуэтом с заплаканными и большими каре-зелеными глазами. Она представилась Оксаной Алексеевной Ульяновой. Дрожащими пальцами она протянула Варе фотокарточку с изображением дочери.
Невероятно сложный и долгий опрос волнующейся матери, которая и слова не могла внятно сказать из-за накатывающих на нее приступов паники и рыданий. Из особых примет было не очень много: девочка одета в розовую футболку и зеленые шортики. На левой щеке родинка, на теле должен висеть маленький золотой крестик с распятием. После сбора опроса — немедленное формирование поисковой группы, в состав которой входили неравнодушные местные, родственники и милиция. Ночное блуждание почти до самого утра с фонариками по Городскому парку (именно там, по словам одного из очевидцев, видели ребенка в последний раз), крича имя потерявшейся девочки.
И только к трем часам утра среды ее изувеченное, облепленное листьями, прутьями и комьями грязи тело было найдено кинологами. Обезглавленная и раздетая догола, она лежала ничком возле Центрального пруда. Тело прикрыто сломанными кустовыми ветками — убийца явно пытался спрятать следы своего преступления. Для сбора большей информации на месте преступления решили дождаться утра. Варя наблюдала за криминалистами, проводящими осмотр обезглавленного детского трупа. Как небрежно и буднично они убирали его в мешок, переговаривались о чем-то, совершенно не связанным с делом, вызывая у Вари лишь какой-то нервный смешок. Она молча смотрела и курила одну сигарету за другой, засовывая окурки обратно в пачку, чтоб не нервировать судмедэксперта, боящегося «привязать» к делу чужие окурки. Голову нашли недалеко от самого тела. Ее с криками: «Нашлась!» принес один из оперативников, помогающих осматривать место преступления. Предусмотрительно держал ее за склеенные кровью волосы, а чтобы не оставить «левых» отпечатков, обмотал пальцы платком, напоминая со стороны кровожадного аборигена, убившего врага и оставившего себе его голову, как трофей. Варя скривилась от этого зрелища, но не нашла в себе сил, чтоб отвернуться: продолжала смотреть с приоткрытым ртом на всю эту картину.
Тело Маши постарались как можно скорее отправить в морг. И через каких-то два часа после обнаружения трупа Варя помчалась туда — нужно было обсудить находку с судмедэкспертом, а уже после приглашать мать на опознание. Голова отдельно от тела, как предписывает закон об опознании.
Варя шла по коридору, звонко цокая набойками каблуков по кафельному полу. Напряженная, словно гитарная струна, она остановилась у двери и постояла около нее несколько минут, пытаясь собраться с мыслями. Видеть труп, конечно, стало уже чем-то обыденным, но детский труп — нечто редкое и вызывающее по спине неприятный холодок. К такому никогда не будешь готовым. В каком-то смысле Варя теперь полностью понимала свою соседку по комнате, когда жила еще в казанском общежитии.
Выдохнув, она вошла внутрь, сразу же наткнувшись взглядом на Георгия Портнова, накрывающего тело белоснежной простыней. Гоша работал судмедэкспертом в Одинцовской прокуратуре вот уже больше десяти лет и, наверное, повидал огромное количество детских тел. Особенное, если учесть тот неоспоримый факт, что в восемьдесят шестом году он работал с местными следователями в рамках уголовного дела №18/58373-86.
Варя прошла вглубь морга, медленно и неуверенно передвигая прогибающимися в дрожащих коленях ногами, приближаясь к секционному патологоанатомическому столу. Она остановилась напротив Гоши и опустила взгляд на тело, накрытое простыней. Все внутри сжималось от немого ужаса, закрадывающегося в самое сердце, царапая и протыкая его острыми когтями животного страха.
— Приоткрой, пожалуйста, — тихо попросила Варя, бросив короткий взгляд на судмедэксперта.
Гоша моргнул и аккуратно отодвинул простынь, открывая Варе обзор на тело. Она сипло втянула воздух ноздрями и наклонилась туловищем к столу, всматриваясь в место, где у ребенка должна была быть голова; она вела борьбу с самой собой: желание заверещать от ужаса на весь морг сдавило горло крепкой хваткой, оставляя на шее невидимые человеческому взгляду следы удушья; хотелось закричать так громко, чтоб крик эхом бился о кафельные стены и, срикошетив, врезался в барабанные перепонки, наполняя их мерзким повторением. Но с какой-то божьей помощью и титаническим трудом, Варя смогла сдержаться.
— Края повреждений вялые, — проговаривала она абсолютно понятные вещи, рассматривая изувеченное детское тело. Говорила так, будто не была поражена отвращением; будто по спине не было того неприятного холодка, а пальцы рук не кололо от страха, — края ран не зияют. Ткани бледные. Кровоизлияния нет. Повреждения суставных поверхностей отсутствуют.
Сомнений в том, что это именно пропавшая девочка, у Вари не осталось: крестик, описанный матерью при опросе, так и остался на месте. Вместе с этим фактом и исключалась версия о грабеже жертвы: первым бы, что украл преступник, был бы золотой христианский символ. Да и что можно украсть у ребенка? Края ран рваные, неровные, с крупными зазубринами, что говорило о плохой заточке орудия убийства. Гоша молча накрыл тело ребенка простыней и поднял взгляд на Варю.
— Я правильно понимаю, что голову отрезали уже после того, как ребенок умер? — она посмотрела на судмедэксперта.
— Скорее всего, смерть наступила, когда девочке горло перерезали: слишком много крови, — Гоша уперся руками в стол. — Видишь, срез головы чуть выше, чем сама рана, — он указал пальцем на разрез, вскрывающий и демонстрирующий щитовидный хрящ на шее мертвого ребенка. — А так, уже после смерти, верно.
— Изнасилована?
Гоша согласно кивнул. Из легких вышел весь воздух. Варя прикрыла глаза и потерла переносицу большим и указательным пальцами.
— Следы спермы есть?
— Нет, — Гоша отрицательно покачал головой, — скорее всего, убийца смыл их водой из пруда, не исключаю такого варианта. Время смерти около десяти вечера, судя по трупным пятнам на груди и животе.
— Ты тогда постарайся, чтоб к утру тело было готово, — говорила она, идя к выходу, — я мать на опознание привезу, хорошо?
***
Варя выдохнула, придвигая к себе белую папку с материалами дела и отчетом о первичном осмотре места преступления. Информации пока было ничтожно мало. Бессонная ночь тяжестью давила на веки, и Варя соображала крайне медленнее, чем обычно. Горячий кофе не помогал справиться с наплывающей волнами усталостью. Появившиеся в кабинете коллеги о чем-то переговаривались, шутили. А в голове вместо четко систематизированных мыслей было какое-то подобие белого шума, мешающего сосредоточиться.
Много вещей Варя не могла объяснить: как ребенок один добрался до Городского парка? Ведь если девочка не могла прийти туда одна, то с кем она была? Почему мать забила тревогу только после десяти вечера? Понятным было только то, что у преступника был сексуальный мотив, но, чтобы до этого догадаться, и следователем-то не нужно быть. Опрошенный свидетель тоже информации много не дал: из протокола Варя вычитала, что он гулял с собакой около половины десятого вечера возле парка и видел девочку в компании неизвестного мужчины.
Пробежавшись глазами по отчету, Варя выдохнула и сунула сигарету между губ. Достав из кармана пиджака спички, она, не отрывая глаза от бумаги, начала порывисто чиркать головкой по терке коробка. Зажечь ее не получалось, что вызывало где-то на кончиках пальцев жгучее раздражение. Цокнув языком и бросив короткий взгляд на сточенную спичку, Варя рассерженно бросила надоедливую деревяшку на стол и автоматически потянулась за следующей в картонный коробок. «Голова отделена от тела посмертно острым предметом, предположительно ножовкой...» В папке одна лишь фотография, на которой изображено засвеченное вспышкой фотоаппарата детское тело, а рядом с ним — сброшенные с него ветки.
Но даже отчета Гоши, написанного канцелярскими, выученными за долгие годы работы формулировками, достаточно, чтоб представить себе весь тот ужас. Оживить жуткие воспоминания об изувеченном трупе, который мозг отказывался называть детским. Снова невольно вздрогнуть, вспомнив о принесенной оперативником голове, залитой кровью. Все это напоминало какое-то подобие фильма ужасов, только разница в том, что все происходило на самом деле: нечто болезненное, уродливое до безобразия и по-животному дикое. И все это больше относилось не к описанию несчастной жертвы, а к описанию, — словесному портрету — самого убийцы, совершившего беспощадное преступление.
Вздернув левую кисть, она глянула на наручные часы. Взяв белую трубку стационарного телефона, Варя поднесла ее к уху. Зажимая пластмассовый корпус пальцами, она крутила давно выученный наизусть номер, нетерпеливо ожидая ответа на той стороне. Противный звук гудков, ставших будничными за полтора года, раздражал с каждым новым все больше, вызывая неприятный зуд в ладонях. Варя заправила за ухо выбившуюся светлую прядь.
— Алло, Вить? — уточнила она, правильно ли набрала номер.
— Да, — подтвердил искаженный телефонным аппаратом голос Виктора.
— Это Юнусова. Слушай, отвези, пожалуйста, Ульянову на опознание в морг, а я сейчас на место преступления с группой поеду, ладно?
— Отвезу, — ответил Хван на том конце провода. — Тебя, кстати, в Генку к двум часам вызывают.
— Меня? — сжав трубку еще сильнее, Варя застыла: за все время работы ее еще ни разу не приглашали на совещания в Генпрокуратуру. Она откинулась на спинку стула, закусив ноготь на мизинце. — Это точно?
— Ну, да, Степанков звонил с утра.
— А он сказал зачем? — после минутного молчания спросила Варя. Она выпрямилась, приближаясь туловищем к столу. Трубка, зажатая между плечом и ухом, дискомфортно впивалась в ключицу, пока пальцы торопливо собирали документы по столу в кучу.
— По делу Ульяновой, — неэмоционально ответил оперуполномоченный.
— Поняла, — она уперлась взглядом в потертый дисковый номеронабиратель. — Ты как с матерью ее закончишь, тоже подъезжай на место преступления, хорошо?
— Так точно.
Положив трубку на место, Варя нахмурилась: зачем ее вызывают в Генпрокуратуру? Это же просто убийство! Никакой важности оно не несло, так с чего вдруг такая официальность? Чем именно это дело могло вызвать такой усиленный интерес генпрокурора?
Придвинув дипломат к себе ближе, Варя откинула клапан и достала оттуда пачку «Космос». Вынув сигарету, поднесла ко рту, задержав оранжевый фильтр в миллиметре от губ. Мысль о возможной публичной порке ни за что тяжелым грузом давила на воспаленный от недосыпа мозг; и лишь запах тлеющей в пальцах спички действительно был настоящим в этом наполненном нереалистичными событиями утре. Дым с ненавязчивым ароматом ментола тоненькой струйкой полз в ноздри, щекоча слизистые. Отмахнувшись от сигаретного дыма, начавшего щипать глаза, как от надоедливой мухи, Варя провела ладонью по лицу и медленно выдохнула.
***
К назначенному часу — одиннадцати утра — сотрудники одинцовской прокуратуры заняли свои позиции в Городском парке, готовясь к более детальному изучению места преступления, как было объявлено на утренней планерке. Выйдя из милицейской «Орбиты», Варя натянула на покрытую веснушками переносицу солнцезащитные очки, пряча в них покрасневшие от недостатка сна белки. Дипломат с документами она оставила в машине, предварительно вынув из него пачку сигарет и спички. Быстро распихав все по карманам коричневого пиджака, она захлопнула дверь машины. Развернувшись на пятках, Варя двинулась по истоптанной тропинке в сторону пруда, где ночью было обнаружено тело Маши Ульяновой. Надевать туфли было плохой идеей: каблук то и дело норовил провалиться во влажную от росы землю. Варя несколько раз тихо материлась, когда нога неудачно подворачивалась.
Она двигалась медленно, наступая на землю так, будто боялась провалиться в нее, как в зыбучие пески, готовые безвозвратно утянуть ее в себя. Тропинка, ведущая к дубу у пруда, извилисто петляла, словно намеренно запутывая следы. И чем ближе к пруду — выше становилась свежая зеленая трава. Скрип каждой сломанной подошвой ветки заставлял невольно прислушиваться. Тени, отбрасываемые высокими кронами деревьев, предательски искажались под влиянием взвинченного рассудка, вырисовывая кошмарную иллюзию присутствия чужих — не своих — силуэтов.
Возле самого пруда тропинка сузилась, покрылась густой травой. Варя шмыгнула носом и стянула с переносицы очки, убрав их в нагрудный карман рубашки.
— Гош, — позвала она, глядя на подошедшего судмедэксперта через плечо, — дай перчатки, пожалуйста.
Портнов быстро поставил криминалистический чемоданчик на землю. Согнувшись возле, он открыл его. Достав оттуда перчатки, быстро протянул их Варе. Благодарно кивнув, она в одно движение попыталась натянуть на ладонь нитрил. Ее пальцы неловко скользили по немного шероховатой поверхности перчатки, словно были совершенно чужими. Приподняв манжет кончиками пальцев, Варя осторожно подула в ее основание, чувствуя как воздух наполняет ее. Материал начал раздуваться, превращаясь в подобие воздушного шара. Процесс пошел проще: пальцы легко вошли в предназначенные для них отверстия, не создавая раздражительных складок и заломов. Раздутые секции работали, как направляющие, помогая каждому пальцу занять свое законное место. Манжета поддавалась также неохотно, создавая сопротивление каждому движению Вари. Натянув перчатку почти до запястья, Варя резко отпустила ее. Нитрил, освободившийся от натяжения, с характерным хлопком вернулся в исходное положение, плотно обхватив запястье и ладонь. Варя удовлетворенно пошевелила пальцами — движения были свободными, но перчатка держалась надежно.
Варя села на корточки возле кромки Центрального пруда, внимательно осматривая место, где было обнаружено тело Маши Ульяновой. При свете утреннего солнца труп, подсвеченный ночью фонариком, казался плохим сном. Солнце испепеляло все, как кошмар, будто и не было ничего: не было детского тела, лежащего возле воды, прикрытого сломанными ветками; не было того вечернего звонка, поднявшего на уши все отделение одинцовской милиции (и генпрокурора в том числе). Варя бросила свой уставший взгляд немного вправо от места, где под тяжестью трупа промялась почва.
Отклеившись от земли, Варя выпрямилась и прошла немного вдоль пруда, смотря на неподвижную пресную водную гладь. Почему-то в это солнечное утро вода казалась неестественно темной, словно поглощала весь свет вокруг. Шум листьев и плеск воды перемешивался с разговорами экспертов-криминалистов, превращаясь в какое-то подобие кошмарной и совершенно немелодичной симфонии. Со звуком защелки затвора фотоаппарата Варя слышала где-то — как ей казалось, на конце самого парка — утреннее щебетание птиц, уютно расположившихся в своих гнездах. На месте обнаружения трупа крови не было, значит, преступник принес тело сюда уже после смерти девочки.
Варя выдохнула. Снова села на корточки, уперев локти в коленки. Щурилась от проникающих сквозь листву солнечных лучей, которые, словно золотые стрелы, пронзали густые кроны над головой. Под белыми перчатками струился пот, заставляя нитрил неприятно прилипать к пальцам. Варя раздраженно вскинула голову, и прядь светлых волос, выбившаяся из пучка на затылке, упала на лицо. Короткий выдох вырвался из груди, и струя воздуха подхватила волосы и отбросила их назад. Взгляд упал на лежащую рядом сломанную ветку, на одну из тех, которыми было прикрыто тело Маши. Нахмурив брови, она сделала шаг гуськом к ветке и приподняв ее, увидела темный отпечаток, явно похожий на след от обуви.
След четкий и относительно свежий: глубокий отпечаток в районе носка и каблука, характерное распределение влажной почвы. Даже едва заметные следы протектора остались на месте.
— Это что? — спросила она у одного из криминалистов, показывая указательным пальцем на найденную улику.
— След от ботинка, — констатировал Гоша, когда Варя подняла на него глаза. — Яша!
С тихим скрипом, напоминающим звук старой ржавой раскладушки, Варя распрямилась во весь свой рост, вытирая предплечьем вспотевший лоб. Она внимательно наблюдала за Гошей. Он плавно опустился рядом со следом и выложил картонную карточку с цифрой «2», превращая место преступления в изуродованное подобие музейной выставки. Вооружившись криминалистической рулеткой, Портнов принялся снимать замеры.
— Длина двадцать восемь, — говорил Гоша кому-то из криминалистов, чтобы те сделали записи. Яша, поправив свои огромные квадратные окуляры, сделал снимок, — ширина шестнадцать. Глубина в пятке и носке пять, остальное — три.
— Судя по следу, он принес сюда тело, — Варя засунула руку в карман коричневого пиджака, нащупывая пачку сигарет. — А убивал-то он где тогда?
Варя машинально вытащила сигарету из мятой пачки и зажала её губами, не сводя глаз с Гоши, который сосредоточенно размешивал гипс в ведёрке. Её взгляд скользнул по фигуре кинолога, и она, слегка прокашлявшись, вежливо обратилась к нему с просьбой пустить собаку по следу — мало ли что унюхает.
Немецкая овчарка, склонив голову, припала к земле и шумно втянула воздух влажным чёрным носом. Её густой мех на загривке слегка ощетинился, когда она издала короткий предупреждающий лай, а затем рванулась вперёд, натягивая поводок. Артур, опытный кинолог, работающий в Одинцово, наверное, чуть больше, чем Гоша и Яша, поспешил следом, удерживая собаку.
В воздухе повисло напряжённое ожидание. Варя втянула воздух через фильтр сигареты, наполняя легкие ядовитыми, но такими успокаивающими смолами. Она молча наблюдала за тем, как криминалисты заливают их единственную улику гипсом.
Услышав заливистый лай собаки, Варя дернулась. Зачем-то переглянувшись с Гошей, она развернулась на каблуках и почти бегом направилась к Артуру. Пес по кличке Гар азартно вилял хвостом и тявкал, привлекая внимание и к себе, и к находке. Кинолог сунул ему что-то в пасть в знак поощрения. Приблизившись, Варя увидела лишь горстку черного пепла с обугленными фрагментами ткани. Цокнув языком, она опустилась на корточки, внимательно рассматривая, вероятно, еще одну улику. То, что осталось от одежды девочки, едва ли можно было назвать чем-то приличным — скорее, это были лишь жалкие обрывки, с какой-то божьей помощью уцелели после огня.
Больше удивляло другое: как почти в самом сердце парка, буквально в двух шагах от жилых домов, мог скрываться, словно какой-то призрак, даже небольшой костер? Ведь серые клубы дыма не могли не привлечь внимание жителей окрестных многоэтажек. А едкий дым, проникающий в каждую щель, способный вызвать беспокойство даже у самого равнодушного прохожего, будто испарился в воздухе.
Осмотрев обугленные останки одежды, Варя сделала простой и логичный вывод: убийца явно осознал все риски и решил затушить свой несанкционированный костер. Она выпрямилась и медленно обошла место преступления, стараясь не упустить еще что-нибудь, что могло помочь в расследовании. Небольшая и уже засохшая лужа крови недалеко от пепелища говорила о том, что именно здесь Машу убили. Вероятнее всего, убийца хотел утопить тело и именно поэтому отнес его к пруду. Варя хмыкнула, осознавая недальновидность преступника: топить тело нужно было в одежде, распихать по карманам зелененьких шорт камни, и тело Маши оставалось бы незамеченным, как минимум, на несколько дней дольше.
Но даже этого было достаточно, чтоб дать хоть и небольшую, но все же характеристику убийце: он неопытен, делал все в спешке, что доказывает и неаккуратность, когда он пытался спрятать труп. Характер порезов на теле тоже подтверждал этот неоспоримый факт. Одежду сжег, вероятно, потому, что на нее попали или отпечатки, или биологические жидкости преступника. Шанс обнаружить их на том, что осталось от одежды, был ничтожно мал, однако полностью его исключать нельзя.
Подошедшие Гоша и Яша с хирургической точностью склонились над кучкой обугленных остатков. Яша, вооружившись фотоаппаратом, начал методично фиксировать каждый фрагмент ткани, а Гоша, действуя с ювелирной точностью, аккуратно подхватывал пинцетом уцелевшие обрывки и укладывал их в пластиковый пакет.
— Других следов нет, — выпрямившись, констатировал Портнов.
Варя раздосадовано выдохнула и принялась вытряхивать остатки табака из фильтра, убирая окурок обратно в пачку. Ее глаза цеплялись за каждый куст, дерево в надежде высмотреть что-то важное, что они могли упустить. Тишина парка давила на барабанные перепонки, нарушаемая лишь шорохом листвы, разговорами криминалистов и оперов.
— Сворачиваемся тогда, — произнесла она, убирая пачку сигарет в карман. Голос звучал немного глухо, будто эхом отражал ее внутреннее разочарование.
Гоша молча кивнул и вернулся к пруду, раскладывая оборудование обратно в чемодан. Артур уже отводил Гара в сторону, давая понять, что работа закончена. Но Варя все еще стояла там, у потушенного костра, погруженная в свои мысли, пытаясь сложить воедино все кусочки этой странной головоломки.
***
— Волнуешься? — спросил Виктор Хван, останавливая милицейский «АДЧ» у крыльца Генпрокуратуры.
— Немного, — честно ответила Варя, открывая дипломат, чтоб проверить, ничего ли она не забыла в отделении.
— Не переживай, — подбадривал Витя, — нормально все будет. Я тут подожду.
— Спасибо, — вежливо улыбнулась она, открывая дверь машины.
Ноги предательски тряслись и подгибались. Волнение накатывало непредсказуемыми волнами, и Варя отчаянно пыталась устоять на ногах. Остановившись на крыльце, она поправила воротник рубашки, словно это могло помочь справиться с мандражом, пробирающим до самых костей.
С трудом преодолев сопротивление тяжелой двери, Варя переступила порог. Мужчина за решетчатым окошком, окрашенным сверху алой надписью «Дежурный», вскинул голову. Варя вздрогнула — она уже видела эту картину раньше. Все дежурные в таких будках казались ей близнецами: одинаковые суровые лица, такие же немного резкие движения, и даже интонации в голосе были теми же.
Варя с деланным спокойствием подошла к окошку, протягивая раскрытое удостоверение. Дежурный в милицейской форме, напоминающий статую, лениво поднял взгляд на нее.
— Вам кого? — неэмоционально спросил он, придвигая к себе журнал, куда записывались имена всех тех, кто посещал здание.
— Мне к Степанкову, — автоматически ответила Варя, добавляя нотку искусственного дружелюбия в голос.
Она протянула ему раскрытое удостоверение. Мужчина, не отрывая взгляда от документа, притянул его к себе и промычал что-то неразборчивое. Пока она терпеливо ждала, его взгляд перескакивал с ее документа на разграфленный лист и обратно. Шариковой ручкой аккуратным почерком, словно каллиграф, дежурный заносил данные в графу, старательно выводя каждую цифру номера удостоверения и каждую букву имени Вари.
— Третий этаж, кабинет триста два, — мужчина поднял голову и протянул ей уже закрытый документ.
— Спасибо, — коротко произнесла она.
Развернувшись на каблуках от дежурного окна, Варя шла к каменной лестнице. Она медленно шагала по ней, чувствуя, как с каждой ступенькой сердце уходило в пятки со стремительной скоростью. Старательно прямо держала спину, сжимая правой рукой перила до беления костяшек.
Эхо каблуков отражалось от высоких потолков. Каждый шаг отдавался в ушах, а в голове проносились десятки мыслей: правильно ли она подготовилась, наскоро напечатав отчет перед тем, как отправится в Москву, не забыла ли она что-то важное там, в Одинцово. Варя поправила лацканы пиджака, который вдруг стал казаться слишком тяжелым. Проверила, ровно ли лежит все в папке с материалами дела — все должно было быть идеально. Варя поправила светлую прядь, убирая ее за ухо и сверилась с часами — до совещания оставалось всего пять минут.
На третьем этаже царила какая-то особая атмосфера. В коридорах с высокими потолками ходили люди в офицерской форме. С начищенными до блеска звездами на погонах. Из приоткрытых кабинетов еле улавливались разговоры о важных делах. Варя почувствовала себя здесь явно чужой — слишком молодой, малоопытной для таких высот.
Когда она наконец остановилась перед дверью с табличкой «Генеральный прокурор», руки заметно задрожали. Где-то в горле она ощущала биение собственного сердца. Варя глубоко вздохнула, прикрыв веки. Собрав все свои силы в кулак, она уверенным движением руки постучала. Из-за двери донесся спокойный голос: «Войдите».
В тот момент Варя поняла — отступать или бежать было уже некуда. Она расправила плечи, взяла папку с материалами дела поувереннее и потянула на себя дверь.
Просунув голову между тяжелой дверью и резным косяком, она осторожно заглянула внутрь кабинета, встречаясь взглядом с Валентином Георгиевичем Степанковым. Он сидел на массивном кожаном кресле с высокой спинкой в компании еще одного мужчины, имени которого Варя не знала.
Короткий, едва заметный кивок генпрокурора, сидевшего за огромным столом, означал то, что она могла зайти в кабинет. Распахнув дверь, Варя переступила его порог, ощущая, что по спине бежит неприятный холодок.
— Здравствуйте, — автоматически поздоровалась Варя, проходя вглубь просторного помещения.
— Юнусова Варвара Александровна. Следователь из одинцовской прокуратуры, — размеренный бас Степанкова, усиленный акустикой кабинета, на секунду внушил Варе ужас.
Она остановилась у стола, отодвинув стул. Варя села по правую руку от генпрокурора, рядом с черноволосым мужчиной ненамного старше ее самой, с небрежной щетиной.
— Черепанов Альберт Анатольевич, следователь по особо важным делам Реутовской прокураторы, — представился мужчина, сидящий рядом, чуть наклонив голову в знак приветствия.
Варя вежливо кивнула ему в ответ, слегка дернув вверх уголками губ. Быстро вскинув левую руку, она сверилась с наручными часами. Стрелки показывали без двух минут два — еще несколько мгновений, и Варя узнает на себе, что такое расстрел.
Резкий и неожиданный стук в дверь, прозвучавший подобно выстрелу, заставил ее едва ли заметно для всех дернуться на стуле. Спина, и без того прямая донельзя, стала еще напряженее, а мышцы на ней окаменели. Прикрыв глаза, она медленно выдохнула, пытаясь вернуть себе привычное спокойствие.
— Заходите, — сказал Валентин Георгиевич, смотря на открывшуюся дверь. — А вот и товарищ Боков, следователь по особо важным делам при Генеральной прокуратуре Российской Федерации. Присаживайтесь.
Силуэт вошедшего мужчины темной и ссутулившейся тенью скользнул по кабинету; не привлекая к себе пристального внимания, он упал на стул прямо напротив. И Варя, скорее невольно, глянула на него краем глаза.
Похожий лишь отдаленно на бриллиант советского кинематографа Олега Янковского, Боков был точной, но только повзрослевшей и возмужавшей, версией Вовы Суворова, которого Варя помнила болезненно отчетливо, будто виделась с ним только вчера на перроне Казань-1. В его высоко очерченных скулах, в четкой и решительной линии подбородка, она увидела именно Вову.
Боков прищурился: его взгляд, в отличие от Вовиного, был с доброй каплей предвзятости, неприкрытого недовольства и раздражения. Боков не излучал мальчишеского озорства; в нем было что-то животное, хищное, заставляющее ощущать чувство загнанности в угол, из которого нет возможности сбежать. Он был похож на грифа: сидел так же сгорбившись, упираясь локтями в стол, поднеся кулак ко рту. У него также было и внешнее сходство с хищной птицей: взгляд такой же темный, изучающе-сосредоточенный и немигающий, устремленный в лоб Валентина Георгиевича Степанкова.
Варя сидела на стуле, потеряв полное ощущение реальности происходящего: не могло быть такого феноменального сходства! Такого просто не бывает! Чувство неконтролируемой тревоги подкрадывалось со спины; укрывало своим теплым одеялом, и как Варя ни пыталась бы его прогнать, получалось скверно: леденящая тревога продолжала стоять за ее плечом и нашептывать в ухо что-то нечленораздельное, подобно бесу. Захотелось убежать. Просто и тупо встать со стула, умчаться стремглав из кабинета генпрокурора, и плевать, что про нее потом начнут судачить по всем отделам Москвы и области. Плевать, что за спиной будут говорить, что она сумасшедшая. В голове многогранным потоком появлялись мысли, некоторые из которых были очень пугающими. Варя боялась. Боялась, что она и есть та умалишенная с текущими по подбородку вязкими каплями слюны, которой следовало бы сидеть в комнате с мягкими стенами на Ставропольской двадцать семь.
Варя чувствовала движение каждой вены, которые стали биться пульсом слишком отчетливо, наполняя барабанные перепонки характерным шумом. Чувство удушья сдавило горло: оно сжимало и отпускало, давая возможность сделать сиплый тихий вздох ноздрями.
Она взглянула на Альберта, губы которого шевелились, но Варя даже и не слышала, о чем он говорил. Ее мысли были заняты восстановлением ровности дыхания. Сосредоточением на мокрых от пота ладонях; на чувстве подступающей тошноты и одновременной сухости во рту.
— Юнусова, ждем от вас доклад: как идет расследование, — голос Степанкова спокойный и ровный, но каким-то невиданным чудом смогший вырвать Варю из собственных мыслей.
Она моргнула и уставилась на генпрокурора, пытаясь понять смысл его слов. Варя сглотнула вязкий, царапающий глотку ком, образовавшийся в трахее и медленно поднимающийся к корню языка. Незаметно для всех обтерев вспотевшие ладони об ткань брюк, она потянулась к графину с водой.
— Извините, — стыдливо глянув на Степанкова, Варя дрожащими от нервов руками наполнила стакан воды наполовину.
Сделав небольшой глоток теплой воды, она выдохнула.
— В ходе следственно-розыскных мероприятий было установлено, что Мария Ульянова, двенадцать лет, со слов ее матери, пошла гулять после школы на улицу, — вода не помогла ничем: голос стал хриплым, как у человека, который курил чуть ли не с младенчества. Сухой язык не поворачивался, мешая выговаривать слова. — Ей убийца нанес ножевое ранение на щитовидном хряще, после наступления смерти отрезал девочке голову, а потом... — Варя запнулась, — изнасиловал труп. Одежду облил горючей жидкостью и попытался сжечь. Сам исчез в неизвестном направлении. Отпечатков пальцев нет. Биологические жидкости на теле ребенка также отсутствуют, предполагаю, что убийца смыл их водой из пруда, — перед тем как открыть папку с материалами дела, Варя снова обтерла ладони о бедра. Быстрым и рваным движением, она распахнула папку и достала оттуда три фотографии с места преступления. — Из улик только след от ботинка сорок третьего размера, найденный возле тела убитой.
— Свидетели есть? — Боков бросил взгляд на Варю. Его карие — почти черные — глаза сузились, превращаясь в две узенькие щелки. Он дрелью сверлил насквозь, заставляя невольно ежиться от страха.
1. е4 —
Можно было расценивать его слова как начало нападения. Захват центра поля — привлечение к себе пристального внимания. Почти провокация, накаляющая и без того напряженную обстановку. Открытие уязвимого короля для подготовки развития белопольного слона и ферзя, уже почти готовых к активному нападению на фигуры оппонента. Начало острое, как и острозаточенный язык Бокова.
Варя бросила на него короткий взгляд. Быстрый, не задерживающийся, но попадающий Бокову точно в зрачки. Демонстративно гордый. Не стушевалась, хотя очень хотелось. Она выпрямила спину и сложила руки на столе, как школьница, сидящая на первой парте. Поза настолько показательно уверенная, будто Варя репетировала ее перед зеркалом, ожидая подходящего момента: плечи назад, голова амбициозно приподнята вверх.
— Да, — она согласно кивнула, не сводя глаз с Бокова, словно пыталась внушить ему страх, — мужчина гулял с собакой возле парка в двадцать один тридцать. Сказал, что видел девочку в компании мужчины. Лица не рассмотрел. Одежду — тоже.
е5.
Ответ был классическим — зеркальным отражением хода оппонента. Это позволило Варе укрепить позицию в центре, будто она закладывала фундамент для будущей крепости. Она готовилась к неосмотрительному ходу на поле d5, где могла бы с феноменальной и виртуозной непринужденностью «съесть» пешку мужчины, сидящего напротив и продолжающего раздраженно сверлить ее взглядом. Варя подготовилась к активной игре, к последующему развитию фигур, будущему размену ими.
Боков громко цокнул языком и недовольно закатил глаза. Варя закрыла папку.
— Объединяйте в серию. Получайте все особые полномочия. Идите и ищите. Найдете — приходите. И давайте шумиху не поднимаем: только-только суд над Чикатило начался, да, Боков? — Варя перевела взгляд на него. Мужчина как-то самодовольно дернул вверх уголками губ. — Не хватало нам, чтоб слухи поползли о его подражателе. Начальником следственной группы назначаю Евгения Афанасьевича Бокова. У него опыт руководства уже есть. Вы, — Степанков посмотрел сначала на Альберта, а потом на Варю, — будете работать в Москве. Приказы о выдаче вам служебного автотранспорта я подготовлю. Свободны.
Варя сглотнула ком в горле, который, как тяжелый камень, давил на грудь. Недовольство едким дымом вырвалось из нее вместе с выдохом. Подтянув к себе папку с материалами дела в одно слитное движение, Варя взлетела со стула. Поправив пиджак, она развернулась к двери, чувствуя, как все мышцы свело судорогой.
Боков, как выпущенный из катапульты снаряд, преодолел пространство кабинета, опередив всех присутствующих. Его стремительное движение казалось настолько молниеносным, что Варя едва ли могла заметить размытый силуэт, пронесшийся мимо нее. Дверь за ним закрылась, оставив после себя лишь еле уловимый аромат одеколона «Шипр», который медленно растворялся в воздухе, навевая Варе лишь болезненные воспоминания.
Альберт подошел к двери и галантно придержал ее открытой перед Варей. Она снова коротко кивнула ему, стараясь быть как можно вежливее, и выдавила улыбку на своем бледном лице, где под глазами залегали тени от почти бессонной ночи.
Спустившись на первый этаж, Варя, не отрываясь, следила за спиной Бокова, который уверенно шагал впереди. Его походка стала прямой, уверенной. Он толкнул деревянную дверь, а Варя, подхватив ее на лету, с силой толкнула от себя, выходя на улицу.
Небо над Москвой затянулось серыми тучами, становилось душно. Озон сладким запахом ударил в ноздри, и Варя вдохнула его полной грудью.
— У ребенка полная семья? — спросил Алик, когда вышел на улицу вслед за Варей.
— Нет, — Варя, нервно шаря по карманам в поисках сигарет, отрицательно покачала головой. Открыв картонную пачку, она ловко подхватила кончиком губ фильтр отечественного «Космоса». — Отец живет отдельно.
— А алиби есть у негхо? — с ярко выраженным донским диалектомДонской диалект — это территориальная разновидность русского языка, распространённая в Ростовской и Волгоградской областях — бывших землях Войска Донского. По мнению лингвистов, он складывался в XVI–XVII столетиях по мере формирования казачьего сословия. спросил Евгений Афанасьевич Боков, держа зубами сигарету. Он отвернулся, сплевывая, видимо, попавший на фильтр кусочек нарезанного табака.
2. Qh5 -
Атака Бокова оказалась впечатляющей, хотя и не безупречной. Он направил ферзя в стремительное наступление, отправляя в бой сразу три ключевые фигуры на воображаемой доске, которую придумала себе Варя. Ход Евгения Афанасьевича застал врасплох. В голове образовалась пустота, мысли разбежались, как напуганные мыши, на которых этот коршун вел охоту. Варя отчаянно искала способ защититься, но все варианты оказались бесполезными — возможности для контратаки исчезли без следа. Это была ловушка, из которой не было выхода.
Боков ожесточенно чиркал колесиком зажигалки, пытаясь подкурить сигарету. Похлопав резервуар об ладонь, видимо, в надежде встряхнуть уснувший газ, он сомкнул губы в трубочку. Капризная зажигалка отказывалась сотрудничать, оставаясь немой, как и прежде. После очередной неудачной попытки Боков с досадой встряхнул ее в воздухе, но результат оставался прежним — никакого намека на пламя. Цокнув языком, он, в конце концов, сунул зажигалку в карман пиджака, достав спички. На мгновение движения мужчины стали плавными. Казалось, что воздух вокруг него сгущался предвкушением — с первой же спичкой все обязательно получится. Так и случилось: язычок пламени высунулся наружу. Евгений Афанасьевич, прикрывая ладонью огонек, поднес его к кончику сигареты, наконец-то прикурив.
Варя замерла и, поморгав несколько раз, уставилась на Бокова. Тело будто парализовало — она стояла на крыльце, вжав голову в туловище, боясь даже дышать. Каждая мышца окаменела, а внутри все сжималось от осознания, что она не знает, что ему ответить. Варя продолжала неподвижно смотреть на Бокова, не в силах пошевелиться.
— Я... — голос предательски дрогнул. Она вытащила сигарету изо рта, выпуская весь воздух из легких вместе с сигаретным дымом. Ладони снова вспотели от напряжения. — Я не знаю...
Ke7.
Необдуманность и спешка — синонимы слова «тупость». Точно такая же, как и ход, сделанный в поджатом животном страхе. Ощущение холода по спине, волосы на затылке становятся дыбом, как будто перед расстрелом, где суровым автоматчиком был Евгений Афанасьевич Боков. В его присутствии время словно замирало, и Варя чувствовала, как каждая клеточка, каждый атом ее организма наполнялся первобытным ужасом перед неизбежным.
— Блядь, золото, а не следак, ей-богху! Шо ж вы, — Боков язвительно усмехнулся, качнув головой. Скидывая пепел на землю, он бросил на Варю убийственный взгляд, — согхласно вашей одинцовской традиции, отца-то не проверили, а? Вечером, шоб доклад, гхде про алиби отца написано будет, лежал на моем столе, это понятно?
3. Qхе5#.
Пешка, гордо стоящая на е5, нещадно пала на поле битвы с ферзем. Он стоит напротив Короля, который, поджав хвост, сжался в немом ужасе, понимая и принимая тот факт, что бежать и прятаться некуда. Его корона, некогда величаво возвышавшаяся над шахматной доской, казалась жалкой и беспомощной, точно такой же, как Варя. Вся бледная, она стояла напротив Бокова — высоким и мрачным, с пронзительным взглядом, который прожигал, как ей казалось, в ней самой дыру.
Это был самый быстрый шах и мат в ее недолгой жизни.
Евгений Афанасьевич бросил окурок на землю к ее ногам и, развернувшись на каблуках туфель, двинулся в сторону машины, на которой приехал. Альберт пошел за ним следом, оставляя Варю смотреть на их удаляющиеся спины.
Партия окочена.