Там где болит

Там, где болит

"Мы все носим в себе дома, полные запертых комнат.

В этом и есть человеческая природа."

Ф.Д.

Нина жила на краю города — там, где асфальт переходит в поле, а закаты кажутся ближе. Их двухэтажный дом с облупившейся голубой краской стоял особняком, будто стесняясь своего одиночества.

Она привыкла оставаться одна. Отец часто уезжал — то на раскопки, то в командировки. Лето Нина проводила в тишине: читала, смотрела в окно на проезжающие поезда, а иногда — рисовала.

Кабинет отца пах пылью и старыми книгами. На полках за стеклом — древние артефакты, которые он привозил из экспедиций: обломки керамики, каменные амулеты, потрескавшиеся от времени. Нина аккуратно взяла свою канцелярию — пачку бумаги и карандаши, — и вышла, не касаясь ничего лишнего.

На кухне Нина схватила булочку с корицей — единственное, что Марина(домработница) пекла съедобного — и поднялась наверх. В её комнате всегда пахло краской и деревом: стены были выкрашены в бледно-голубой, а половицы скрипели под ногами, узкая кровать, письменный стол у окна, несколько рисунков на стене. Она разложила листы на полу, лёжа на животе, как ребёнок, и принялась рисовать.

Она не умела рисовать.

Карандаш царапал бумагу, линии получались угловатыми, неживыми. Нина стирала их снова и снова, пока на листе не оставались дыры, сжимала пальцы, пока они не начинали болеть. Те немногие рисунки, на которые она могла смотреть без стыда, висели над кроватью. Все — одна и та же девушка: то сидящая на подоконнике, то стоящая в дверном проёме, то просто размытый силуэт в толпе.

— Опять не то, — Нина отбросила карандаш.

За окном заурчал двигатель — отец вернулся раньше обычного. Она спустилась вниз, где уже суетилась Марина (которая называла её «барышней» и прятала в шкафу конфеты). Отец вошёл, пахнущий дорожной пылью и кофе. Он обнял Нину одной рукой, другой ставя на пол чемодан.

— Как экспедиция? — спросила Нина, целуя отца в щеку.

— Скучно без тебя — ужин прошёл в привычном молчании. Отец расспрашивал, как её дела, Нина отвечала односложно. Потом показала рисунки.

— Снова её? — отец поднял бровь, но улыбнулся. — Не надоело?

— Она мой единственный источник вдохновения, — Нина потрогала край бумаги. — Интересно, увижу ли её в этом году.

Отец рассмеялся:

— Может, наконец познакомишься? А то два года наблюдаешь, как привидение.

Нина покраснела. За два года она так и не решилась подойти к той девушке. Каждый раз, когда её пальцы уже сжимались в кулаки от решимости, та исчезала — будто призрак.

— Кстати, — отец отложил вилку. — Я оплатил обучение. Через неделю заезд. Готовь вещи.

Нина кивнула. Радость (снова увижу её) и тоска (опять этот интернат) смешались где-то под рёбрами.

__________________________________________________________________

Холодный сентябрьский ветер рвал волосы, когда Нина вышла из машины, кутаясь в тонкий шарф. Отец, не выключая двигатель, выгрузил её чемодан.

— Вот и приехали, — отец выключил двигатель и повернулся к ней. В его глазах — привычная смесь вины и надежды. — Ты же помнишь, где медпункт? И кто твой куратор?

— Помню, — Нина потянулась за дверью, но он остановил её:

— Подожди.

Он полез на заднее сиденье и достал плоскую коробку в чёрном матовом покрытии.

— Тебе. Новый. С защитой от воды и... — он замялся, — в общем, там все инструкции внутри.

Нина взяла коробку. Телефон последней модели — не тот, что она хотела, но отец явно старался. Он даже установил ей все приложения, которые она упоминала мимоходом.

— Спасибо, — она кивнула, неловко сжимая подарок в руках.

Отец улыбнулся — широко, как будто этот момент искупал все его отъезды.

— Звони, если что. И не скучай.

Он понимал, что ей здесь не нравится. Но «лучше под присмотром», чем одна в пустом доме. Да и он сам когда-то вырос в этих стенах.

Нина молча взяла сумку и направилась к зданию. Знакомый коридор, выкрашенный в бледно-зелёный, встретил её гомоном учеников. Кто-то нёсся с криками по лестнице, кто-то спорил с учителем, кто-то смеялся, собравшись в кучку. Интернат жил своей жизнью — шумной, беспорядочной, чужой. Веселье — для тех, у кого есть друзья.

У Нины их не было.

Нина разложила вещи по полкам — аккуратно, как всегда. Учебники — в шкаф, карандаши — в пенал, тушь для ресниц — под подушку. В зеркале над умывальником её отражение казалось бледным, почти прозрачным. Она поправила воротник рубашки и вышла в коридор.

Столовая гудела, как улей. Запах тушеной капусты и подгоревшего масла висел в воздухе. Нина взяла поднос и встала в очередь, стараясь не смотреть на котлеты, лежавшие под густым слоем соуса.

— Ты чего, веганка что ли? — за её спиной кто-то засмеялся.

Нина не ответила. Она наложила себе картофельного пюре и гречки, обходя мясное стороной.

— Смотри, Нина, тебе же надо силы восполнять! — Мальчик из параллельного класса, рыжий и веснушчатый, протянул ей ложку с сырым фаршем. — Вот, попробуй, свежее!

Красная масса, липкая и влажная, капнула на её поднос.

Нина замерла.

В ушах зазвенело. Фарш расплывался по тарелке, превращаясь в нечто бесформенное, живое. Её пальцы сжали край подноса так сильно, что побелели костяшки.

— Отстань, — прошептала она.

— Эй, ты в порядке? — голос парня вдруг стал искренне обеспокоенным.

Она не ответила, оставив поднос на столе и выбежав в коридор. Прислонившись к холодной стене, Нина глубоко дышала, пока сердце не перестало колотиться.

И тут увидела Её.

Девушка сидела у окна на первом этаже, сгорбившись, будто старалась занять как можно меньше места. Светлые волосы, коротко подстриженные, лежали неестественно аккуратно, но у корней чуть салились — как будто их мыли три дня назад и с тех пор только приглаживали руками. Голубые глаза казались слишком большими для её худого лица, а под ними синели фиолетовые тени — не от косметики, а от бессонницы. Солнечный свет падал на её бледные руки, выхватывая из полумрака острые локти и синие прожилки вен. Её пальцы перебирали край занавески — тот самый жест, который Нина безуспешно пыталась изобразить в своих рисунках.

Она была одета в тёмно-красную рубашку с высоким воротником, плотно прикрывающим шею, и чёрную юбку до колен, которая сливалась с плотными чёрными колготками. На ногах — поношенные коричневые босоножки, явно не по размеру: ремешки врезались в кожу, оставляя красные полосы.

— Нина, о чём задумалась?

Резкий толчок в плечо вывел её из оцепенения.

Она махнула рукой, даже не глядя на одноклассника. Тот фыркнул и ушёл, шаркая подошвами по линолеуму.

Мысли путались:

«Она снова здесь. Но... она не учится в интернате. Я бы запомнила. Хотя... нет, она не призрак. В прошлом году девочка из младших классов споткнулась о её ногу. Я так растерялась тогда, что даже не заметила, как она...»

Монолог оборвался. Нина оглянулась — девушка уже поднималась по лестнице, её волосы мелькали между перилами.

В этот раз — хватит.

Нина пошла следом, стараясь не стучать каблуками. Третий этаж. Тяжёлая дверь с облупившейся краской. Девушка исчезла за ней — бесшумно, как тень.

«Что вообще находится за этой дверью?» — Нина не помнила.

Нина замерла на пороге, пальцы непроизвольно вцепились в дверной косяк. Воздух здесь был другим - густым, спёртым, с привкусом старой пыли и чего-то ещё, чего она не могла определить. Словно кто-то давно забыл здесь открыть окна, и теперь комната задыхалась в собственном затхлом дыхании.

Она сделала шаг внутрь, и пол скрипнул под ногой, будто предупреждая. В ноздри ударил резкий запах плесени, смешанный с химической горечью - как в школьном кабинете биологии после неудачного опыта. Нина моргнула, пытаясь привыкнуть к полумраку.

— Это просто старая подсобка, — попыталась убедить себя Нина, но что-то в кривых углах, в том, как неестественно ложился свет из коридора на облупленные стены, заставляло её кожу покрываться мурашками.

Она провела пальцем по ближайшей поверхности и тут же отдернула руку - палец был покрыт липким серым налётом. Нина вытерла его о юбку с отвращением, но странное ощущение на коже не исчезало, будто эта грязь хотела впитаться в неё.

Где-то в глубине комнаты капля воды упала в раковину с металлическим звоном. Нина вздрогнула - звук был слишком громким для такого маленького помещения. Ей вдруг стало трудно дышать, как будто стены медленно сдвигались, вытесняя кислород.

Ржавые раковины вдоль стен напоминали остатки какого-то санитарного блока. Запах ударил в нос — затхлость, ржавчина, что-то химическое, вроде старого лекарства. Но больше всего поражали два расходящихся коридора.

В правом мелькнул край юбки - ее девушка. В левом...

Нина замерла.

Там, в конце бесконечно длинного коридора, стоял человек. Низкий, грузный, с лицом, расплывшимся в тени. Он не двигался, но Нина почувствовала - он смотрит прямо на нее.

В ушах зазвенело.

Инстинкт самосохранения сработал мгновенно — Нина рванула в первый коридор, туда, где исчезла незнакомка. И вдруг — столкновение.

— Значит, ты всё-таки смогла пройти...

Девушка резко остановилась и развернулась. Нина замерла — прятаться в пустом коридоре было негде. Пятнадцать секунд тишины. Только их прерывистое дыхание нарушало гнетущую тишину.

Нина сделала шаг вперёд.

— Что это за место? — она оглядела заплесневелые стены. — Я не помню такого в интернате.

Но девушка будто не слышала. Её голубые глаза, остекленевшие от усталости, бегали по Нине, изучая каждый сантиметр.

— Но где тогда твоё устройство? — она схватила Нину за запястье, резко закатала ей рукав. — Должен был остаться шрам.

— Какое устройство?! — Нина попыталась вырваться, но пальцы незнакомки впились в её кожу.

Та внезапно дернула вверх её рубашку, обнажив бок.

— Ага, вот же! — её голос сорвался на истерический смешок. — Ну-ка, расскажи, какую сказку тебе впаяли про этот «укус»?

Нина автоматически прикрыла шрам ладонью.

— Это... это было в лесу. На нас с мамой напал медведь. Папа нас спас... — её собственные слова звучали странно, будто заученный текст.

— Ты теряла сознание? — она наклонилась ближе, и Нина почувствовала запах дешёвого мыла и чего-то лекарственного. — Они могли сделать операцию, пока ты не видела.

— Но я очнулась в машине!

— О, они шустрые... — девушка наклонилась, впиваясь взглядом в шрам. — Смотри.

Холодные пальцы впились в её кожу. Девушка нащупала что-то под шрамом, и Нина почувствовала лёгкую пульсацию — будто крошечный металлический шарик двигался у неё под рёбрами.

— Видишь? — девушка прижала её руку к бугорку. — Очень маленький... но он есть. Не то что у меня...

— А что у тебя? — Нина невольно потянулась к рубашке девушки.

Та резко отшатнулась, но после секундного колебания медленно подняла край одежды. Под ним зиял длинный неровный шрам — будто кто-то разрезал кожу тупым ножом и сшил кое-как. Нина осторожно коснулась — под пальцами что-то твердое размером с монету. Она отдернула руку, сердце бешено застучало.

— Но... как?

Она нервно закусила губу, поправляя воротник:

— Авария. После неё папа... — голос сорвался. — Мы с мамой переехали в детдом. Когда я смогла ходить, нашла эти коридоры.

Ложь была очевидной — глаза блондинки бегали, пальцы теребили край шрама. Но Нина промолчала.

— Так ты из приюта? Как ты попадаешь в интернат?

В ответ — глухое молчание. Она резко развернулась и зашагала по коридору. Свет впереди мерцал, будто фильтруясь через грязное стекло. Они вышли в зеркальную копию первой комнаты: та же пыль, но вместо раковин — одинокая ванна с ржавыми подтёками. Девушка толкнула дверь — и мир перевернулся.

— Так детдом рядом? Я и не знала! — Она вцепляется в косяк — перед ней совершенно другое здание: стены в трещинах, в воздухе пахнет капустой и лекарствами, где-то вдалеке слышны детские голоса, но самих детей не видно.

Девушка криво усмехнулась:

— Не думаю, что ты права.

Скрипучие ступени лестницы прогибались под ногами, будто предупреждая: «Ты не должна быть здесь». Нина шаркала подошвами по потёртым доскам, цепляясь взглядом за детали, которые казались почти нормальными, но с неправильными оттенками.

Стены детдома были выкрашены в тускло-зелёный — не цвет свежей травы, а болотный, будто краска впитала в себя годы сырости. По углу ползли трещины, образуя узор, похожий на паука. В воздухе стоял запах: дешёвое мыло, тушёная капуста и что-то ещё — сладковато-медицинское, отчего сводило скулы.

Дети толпились в коридорах, но не смеялись, не кричали. Разговаривали шёпотом, будто боялись разбудить кого-то. Девочка лет семи сидела на подоконнике, качая ногой, и пристально смотрела на Нину — не с любопытством, а с узнаванием.

— Ты новая? — спросила она, и голос её звучал слишком хрипло для ребёнка.

Нина не успела ответить.

Воспитательница в выцветшем халате прошла мимо, не глядя на них. Её лицо было пустым, как маска.

— Они... — начала Инга, но замолчала, когда женщина повернула голову.

Только тогда Нина заметила:

Взрослые здесь не смотрят в глаза.

Они скользят взглядом по стенам, по полу, по своим бумагам — куда угодно, только не на детей. Как будто не видят их.

А ещё — окна.

Все шторы были задёрнуты, хотя на улице день. Только в одном, в самом конце коридора, ткань отходила уголком, и сквозь щель пробивался жёлтый свет.

Обойдя половину здания, они вернулись обратно, ладони Инги были мокрыми от пота. Нина стояла с глазами как блюдца, а девушка наконец разжала губы:

— Я — Инга. И ты сейчас в моём мире.

— Я... Нина. В каком смысле — "твой мир"?

— Комната перемещения. — Инга провела рукой по стене, оставляя след в пыли. — У каждого своя. Коридоры ведут в разные миры. Я могу пройти в свой и твой. Ты — только в два. — Она резко повернулась: — А в коридорах — хранители. Они не выходят в настоящий мир. Только здесь.

Нина вспомнила толстого человека — ком в горле мешал дышать. Инга проводила её до интерната, постоянно оглядываясь. В голове Нины роились вопросы, но странное чувство доверия перевешивало страх.

— Нас теперь двое. Может, не так одиноко будет.

Инга впервые улыбнулась по-настоящему — уголки губ дрогнули, будто забывшие это движение. Нина хотела ответить, но взгляд её скользнул за спину подруги — в глубине коридора, в колеблющихся тенях, стояла высокая фигура.

Инга поняла всё без слов. Её улыбка погасла, как перегоревшая лампочка.

— Иди. Быстро. — Она резко толкнула Нину в спину.

Они рванули вперёд, ноги шлёпали по линолеуму, оставляя пыльные следы. Нина споткнулась о торчащую половицу — коленка встретилась с полом с глухим стуком. Боль пронзила ногу, но адреналин сжёг её дотла — она вскочила, даже не почувствовав, как тёплая кровь растекается по голени.

Бег.

Тёмные стены сливались в чёрно-жёлтые полосы. Воздух горел в лёгких. Инга тащила её за собой, её босоножки шлёпали по бетону.

— Не оглядывайся! — Инга тащила её за собой, дыхание срывалось на хриплые всхлипы.

За спиной раздались шаги — медленные, тяжёлые, будто кто-то волочил мокрую тряпку по бетону.

Они влетели в комнату с раковинами, тяжело дыша, ноги дрожали от бега. В комнате повисла гнетущая тишина, нарушаемая только хриплым дыханием девушек. Нина, опираясь о стену, наконец почувствовала жгучую боль в колене — адреналин перестал притуплять ощущения. Кровь сочилась из разодранной кожи, пропитывая колготки тёмно-красным пятном, которое расползалось всё шире. Каждый вздымающийся вдох обжигал лёгкие, как будто она наглоталась не воздуха, а мелких осколков стекла.

Инга стояла в нескольких шагах, прижав ладонь к груди, словно пытаясь удержать бешеный стук сердца. Её глаза, широко раскрытые, были прикованы к коридору — она вслушивалась в каждый шорох, в каждый скрип половиц. Пальцы её дрожали, когда она попыталась откинуть со лба слипшиеся от пота пряди.

— Это... мой Хранитель. — Инга прижала ладонь к груди, пытаясь унять дрожь. — А твой...

Нина непроизвольно посмотрела в сторону второго коридора. Толстяк стоял там, сливаясь с тенями, но его маленькие глазки сверкали, как у крысы.

— Иди. — Инга толкнула её к выходу. — Тебя, наверное, уже потеряли.

— Было бы кому... — Нина сорвано усмехнулась, но улыбка умерла, когда увидела лицо Инги — бледное, с тенью чего-то, что она не могла назвать.

Он стоял там.

Высокий. Слишком высокий — его силуэт не помещался в дверном проёме, и он наклонился, скрючившись, чтобы разглядеть их.

Грязные волосы, торчащие во все стороны как провода под напряжением. Тело, туго стянутое ремнями и бинтами гнилостно-зелёного оттенка — будто его забыли размотать после вскрытия.

Но хуже всего было лицо.

Где должны быть глаза — зияли дыры, из которых сочился язвительный жёлтый свет. А ниже — рот.

Вымученная улыбка.

Неестественно растянутые губы, обнажающие слишком ровные зубы. Будто кто-то пришил эту гримасу к его коже, а теперь мышцы не выдерживали напряжения.

Глаза блеснули — и дверь захлопнулась.