36
Это возвращалось циклом, раз за разом. Кошмар, который не может найти дверь, чтобы закрыть за собой.
Чернота. Холод. Головная боль. И потом опять все сначала.
Я то открывала, то закрывала глаза. Результат был одинаковый: кругом царила полная тьма. Я попробовала пошевелиться. Но меня словно сдавил гигантский булыжник: и дышать-то получалось с трудом, каждый вдох через боль. Любое движение грудной клетки сопровождалось звоном цепи. Руки плотно примотаны вдоль туловища, ноги крепко сжаты. Расплющены или, точнее, связаны. Правое плечо горело. Я помнила, как падала в пропасть, помнила, как нацелилась мне в голову кастрюля. А потом – полное отключение.
Пошевелиться не получалось. Повернуться на бок тоже. И я внезапно ощутила у себя за плечами какую-то огромную массу, которая не давала двинуться ни вправо, ни влево. В гробу было бы не лучше.
И тут я поняла. Мое тело полностью обмотано моей же собственной цепью и обложено каменной стенкой. В мозгу возник образ двух овалов, сложенных Винни из камней.
Застенки.
Я вытянула шею: это единственное движение, которое мне удавалось. Голова оторвалась от земли, и сразу острая боль пронзила лопатки. Я ничего не видела.
– Пэйтон?
– Эмили? Это ты, Эмили?
В полной тьме его голос звучал испуганно, и в нем сквозила паника. Я догадалась, что Пэйтон находится совсем близко от меня, не дальше метра. Он простонал:
– Мне кажется, теперь он станет пытать меня… Теперь он разозлился на меня. Каждый в свою очередь мы будем наказаны…
Вокруг нас все так же продолжали свою водную симфонию капли, срываясь с потолка и разбиваясь о землю. Холод все так же трудился над моим застывшим лицом, по-прежнему завывала пропасть.
– Ты давно очнулся?
– Не знаю! Может, полчаса назад, может, час… Эми… Эми, мне кажется, что под цепью я совсем голый. Он меня полностью раздел. Я ничего не чувствую. Ни рук, ни ног. Ничего. Это как если бы… я где-то плыл. Ступни словно висят в пустоте, но пошевелить ими я не могу, клянусь. Я умру от холода, Эми… И быстро умру… Уйти отсюда раз и навсегда. Я больше не могу…
Голый… о господи! Я бы ему не дала и двух часов. Дыхание мое невольно участилось, и мне стало еще больнее. Я увидела себя в агонии, обмотанную цепью. Мы сегодня плотно поели, выпили много воды. Сколько еще времени пройдет до смерти? Сколько часов? Сколько ночей? Я начала быстро прикидывать в уме: а что, если Винни пробил-таки брешь в завале и смылся? А что, если маска все же взорвалась и теперь он там валяется в темноте?
Я громко позвала его по имени. Потом постаралась думать о Дилане, о дочери, вспомнить их запах… И снова ничего не получалось. Нет, надо было успокоиться во что бы то ни стало. Я опять повторила весь список высочайших вершин мира, вслушиваясь в шум крови у себя в артериях. Потом сглотнул слюну и сказал:
– В тот раз, когда Винни тебя застал… Мой пес тогда чуть не съел письмо, которое я написала мужу и положила ему под подушку… А теперь этот мусорный мешок, поднятый из пропасти… Это твои дела, а?
– Нет, нет. Я к этому не имею никакого отношения. Зачем? И что там было, в этом мешке?
– Деньги. Много денег. Значит, вор – это ты?
– Деньги, говоришь? Но зачем мне было тащить сюда деньги? Ты что, совсем того или как? Чем меня обвинять, ты бы лучше сообразил, как нам выпутаться из цепей.
– Истина, Пэйтон. Может, Винни добивается истины.
– Истина? Да вот она, истина: ты, твой муж и вся эта ваша история с лейкемией… Из-за вас я вляпался в это дерьмо. Такая вот истина…
Он зашелся кашлем. Болезнь снова одолела его, дойдя до глубины бронхов. Ну, разве что он умрет быстрее, чем я.
Я вздрогнула. Мне в лицо ударил желтый луч фонаря. Между двумя каменными кладками в позе йога сидел Винни, кулаками подперев подбородок. Похоже, он все время находился здесь и слушал. Должно быть, это мне приснилось, но мои усталые глаза, которые теперь мало что видели, различили у него на спине остатки собачьего меха. Сплющенная морда Пока свешивалась с маски, заляпанной кровью, а изодранная шкура доходила до колен. Ни дать ни взять зловещий шаман. Перед ним стояла горелка, в которой газ был явно на исходе, лежал острый камень и пластиковые столовые приборы. Я посмотрел на острый камень и прищурился. Нет, не может быть… Хотя я не был полностью уверен… По обе стороны камня виднелись тонкие ломтики мяса, плоские, словно отбивные.
Несомненно, мясо было человечье.
Винни холодно уставился на Пэйтона:
– А я полагаю, что истину ты так и не рассказал.
Я увидела, как застыло лицо у Пэйтона, который, так же как и я, был зажат в камнях.
– Ты совсем спятил, – выговорил Пэйтон, стуча зубами. – Прекрати, пока все это плохо не кончилось. Выпусти нас.
Заметив куски мяса, араб весь выгнулся.
– Винни… это мясо, – он откинул голову, тщетно пытаясь вырваться. – Скажи, что это такое?
Он уперся подбородком в цепь, словно пытаясь разглядеть сквозь металл свое нагое тело. Винни принялся точить о скалу острый камень.
– У меня для вас хорошая новость. Несомненно, лучшая с тех пор, как мы здесь. Мне удалось пробить брешь в обвале. В общем, теперь есть дыра, через которую вполне реально протиснуться. За ней туннель, ведущий на пологий склон. Словом, можно делать ноги. Одна проблема: я один могу в нее пролезть с этой штуковиной на башке, но я не знаю, взорвется она или нет.
Опершись руками о землю, он наклонился к Пэйтону:
– Знаешь, я жалею о старых добрых временах, когда еще не все скотобойни были приватизированы. Можно было делать все, что захочешь. А теперь… Все регламентировано, все под наблюдением. Пропало удовольствие. Занятно, но у тебя такие же голубые глаза, как у свиней. Мне всегда было любопытно читать в их глазах проблески ума и любознательности, пока свиней не охватывал страх, когда их загоняли в зал забоя. Ты бы видел их абсолютный ужас! В человеческой жизни все-таки случаются незабываемые вещи.
– Ты пьян. Перестань, пока…
– Пока – что? Ты своих дружков кликнешь? Или полиция придет меня арестовывать?
Он встал, разведя руки в стороны:
– Кто-нибудь видел тут полицию? И кто мне тут может сказать, что хорошо, а что плохо? – Он ткнул пальцем в Пэйтона. – Мне надо знать, выйду я отсюда один или нет. У тебя есть ответ, Пэйтон?
Парень промолчал.
– Есть множество методов заставить тебя говорить. Все они более или менее долгие. Времени здесь у нас вроде бы полно, но парадокс заключается в том, что времени-то как раз и не хватает. Следовательно, я вынужден прибегнуть к самому короткому и самому болезненному методу.
Он взял пластмассовую вилку и сунул ее в огонь. Вилка затрещала. Теперь он смотрел на меня:
– Тебя мне тоже надо было обездвижить, Большой Начальник. Иначе ты мне ничего не дашь сделать. Знаешь, я никогда не причиню зла безвинному. Но Пэйтон не безвинен. Пусть он скажет, что у него было в багажнике фургона. Твой пес тоже не был безвинен. Он вовсе не такой уж ангел. Он стащил то, что ему не принадлежало. Я просто восстанавливаю справедливость.
– Сейчас же прекрати и освободи нас. С помощью твоей бреши мы найдем выход. Не переступай нового барьера.
– Барьеры? А ты не заметил, что их уже давно не существует? И хотел бы я знать, какой выход ты найдешь.
Пластик начал плавиться, и Винни принялся поворачивать вилку, пока она не превратилась в раскаленный шар. Швы у него на ладони странно поблескивали, и это придавало руке какой-то синтетический, чудовищный вид.
У Пэйтона так сильно дрожал голос, что он еле выдавил из себя:
– Ты что… ты что делаешь?
Винни вдруг обернулся и вздрогнул. Подняв маску к потолку, он отложил вилку и, поежившись, потер себе плечи:
– Мне надо выйти отсюда… И быстрее. Пока не…
Он застыл на месте, глядя себе под ноги. Этот момент тянулся бесконечно. Вдруг он нагнулся к Пэйтону и ткнул раскаленным пластиковым шариком между звеньями цепи, прямо ему в грудь. Слух резануло отвратительное шипение паленого мяса. Пэйтон закричал. Я рванулась из своей цепи, пока меня не сразила боль.
– Перестань! О господи, прекрати!
Винни стоял, выпрямившись, широко расставив ноги, и громко сопел. Я опустила глаза, вид раскаленной вилки, вонзившейся в тело, был нестерпим. Надо было как-то реагировать, чтобы прекратить эту пытку. Но я была скован цепью. Мне оставался только голос, и я кричала и спорила. Винни не слушал. В его безумном мире меня не существовало.
– Ты должен заговорить. Упорствовать бесполезно. Я тебя убью, Пэйтон. Что бы ни случилось, я тебя все равно убью.
Пэйтон всхлипывал, кашлял, задыхался. Белки его глаз закатились, он был близок к обмороку. Я извивалась как дьявол и орала. Мучась собственным бессилием, я ясно, в деталях вспомнила сцену убийства Пока. Пэйтон понемногу пришел в себя и, хрипя, еле слышно твердил, что невиновен, а Винни швырял ему в лицо пачки банкнот:
– А эти деньги, это что такое, а?
Пэйтон чуть качнулся, раскаленная вилка не отставала – видно, вошла в кожу. Он сплюнул кровь – наверное, прикусил себе язык или щеку. Мне хотелось умереть. Десять раз умереть. А Винни оставался невозмутимым.
– Прекрасно. Тогда на этот раз я поинтересуюсь твоим горлышком.
Он взял вторую вилку и сунул ее в огонь.
– Я тебя уничтожу. Клянусь, после того как я вобью вот это в твою башку, я тебя порежу на куски, если ты не заговоришь. А из твоей шкуры сделаю себе сапоги.
Глаза у Пэйтона вылезли из орбит, он снова закричал. Сквозь цепь было видно, как его ногти впились в металл. Винни опять обернулся, погрозил кому-то в темноте кулаками и, зарычав, принялся неистово скрести себе шею. Огонь плясал на его заляпанной грязью маске. Пластик второй вилки потек. Винни покрутил кистью, словно нанизывал мясо на вертел. Я не сомневалась, что ему это нравилось. В глубине души ему нравилось причинять страдания.
– Ты предпочитаешь левый глаз или правый? А может, оба?
Я бы отвернулась и не смотрела, но у меня не было такой возможности. В этот момент я бы предпочла вовсе не существовать. Пэйтону все же удалось выдавить из себя:
– Я… спас тебе жизнь. Помнишь сталактиты? Помнишь?
– Все, что ты тогда сделал, – это продлил мои мучения.
Он встал и поднес раскаленную вилку к лицу Пэйтона. Парень расплакался. Винни подносил руку все ближе, она уже была в нескольких сантиметрах от глаза.
– Хорошо! Хорошо, я все расскажу! Только перестань!
Винни колебался, сопя, как дикий зверь. Если победит инстинкт – парень пропал. Тогда я опять заорала что было мочи, заклиная его выслушать Пэйтона. Он обернулся, посмотрел на меня долгим взглядом и снова вернулся к своей жертве:
– Мы тебя слушаем. И учти: в твоих же интересах ничего не упустить.