DIZZINESS

Я снова увидела себя в тот день… В руках у меня был кусок хлеба и какие-то сырые овощи. Я грызла морковку, сидя в американской палатке-столовой, где имелся каменный стол, освещение солнечными батареями и мини-электрофон hi-fi. Помню, тогда мы даже слушали Элвиса Пресли! На внутреннюю стенку палатки, прямо над магнитофоном, был нашит американский флаг.

Молодой мускулистый парень с властным взглядом черных глаз вложил мне в руки флягу из бизоньей кожи. Я поднесла ее к носу: виски. Даже запах виски внушал мне отвращение, и Джексон, притащивший мне флягу, прекрасно это знал. Я вообще не дружила с алкоголем, а на высоте тем более. Джексон, загорелый, в пестрой бандане на длинных белокурых волосах, с намазанными маслом какао губами, расхохотался и хлопнул меня по спине. Он уже был по пояс голый и собирался нырнуть в объятия Энн Риггз, альпинистки из Юты, с которой познакомился три дня назад.

Отбросив флягу в сторону, я проворчала:

– Пошел ты к черту, Джексон.

Оба, Джексон и Энн, веселились и целовались, словно парочка подростков. Риггз не красавица, но и не уродина. Она мне напоминала гору Ванту: вроде вот она, но можно без нее обойтись. Эта Энн Риггз была очередной статуэткой в коллекции побед Джексона, который покорил гораздо больше женщин, чем вершин. Хоть и встречался с мужчиной. И одному Богу известно, им или горам он приносил себя в жертву вот уже тридцать лет.

Мы с Джексоном познакомились пять лет назад и с тех пор не расставались. Каждое лето мы делали несколько красивых восхождений недалеко от дома: в Мейе, Гранд-Жорас, Бьонассей. Этот неуемный парень с платиновой шевелюрой и светлыми бровями стал моим наркотиком, моей героиновой зависимостью, дозой безумия и адреналина. Он мог поднять меня среди ночи с постели и потащить купаться нагишом в озере или просто позвать в бар где-нибудь в Амбрёне. Он пил на халяву, трахался на халяву, знал всех на свете. Везде свой в доску, этакий маяк при штурме ледника. Благодаря ему, его пылу и его спонсорам для меня открылись все двери в журнале «Внешний мир». Я ездила в лучшие командировки, участвовала в самых престижных восхождениях и брала интервью у асов альпинизма. Танзания, Швейцария, Боливия, Непал. Ясное дело, я не всегда лезла вместе со всеми, в моем ремесле нужна выдержка, надо уметь смотреть на гору и снизу. В кильватере у Джексона я совершенствовалась в альпинизме, вслушивалась, вглядывалась. Моя репортерская карьера пошла в гору, к двадцати восьми годам я была в курсе всех событий, происходивших на позолоченном солнцем снегу. В этом ремесле, однако, не было ни капли жажды наживы, только ощущение полной свободы.

Американский лагерь раскинулся на равнине неподалеку от реки. Я встала, надела солнечные очки и вышла из столовой. И вот я вижу себя уже в футболке, шагающею на трехкилометровой высоте по дороге к базовому лагерю Чо-Ойю, восьмитысячника, который занимает шестое место в мире. С этой дороги открывались виды несравненной красоты, по духу под стать стране, которой принадлежали, – мощному, властному, все себе подчинившему Китаю. Вокруг кипела жизнь, все заполняя буйством цвета и звуков: выставки изделий ремесленников в стоящих кружком палатках, купания в кристально чистой воде, душ под открытым небом, со всех сторон шутки на всех языках мира. Яки шагали неспешно, шерпы зажигали палочки ладана перед алтарями, где хлопали на ветру разноцветные молитвенные флажки. Я любила эти мгновения вне времени, между небом и землей, такого больше не найдешь нигде. Через два дня Джексон, наш шерпа и я ушли к верхним лагерям, а оттуда – на штурм вершины.

Я обернулась и с вожделением посмотрела на палатку связи, стоящую особняком. Там был спутниковый телефон и факс. Простое средство, чтобы связаться с Францией и поболтать с Диланом, парнем Джексона.

Дилан… С самого вылета из Орли это имя не переставало звучать у меня в голове. Я вспоминала наши поцелуи украдкой на парковке аэропорта. И самый первый поцелуй, такой робкий. В зале отлета, когда наши взгляды встретились, я увидела, что он напуган. Помню, как страстно поцеловал его Джексон и что-то прошептал на ухо. Когда мы прощались, он больше не улыбался, а лицо у него было бледное и встревоженное. Я не поняла, в чем дело, но с того дня меня одолела тоска. Неужели Джексон догадался о нашем зарождающемся чувстве?

Обводя глазами грозные вершины Чо-Ойю, я поняла, что в первый раз в жизни влюбилась. Влюбилась в мужчину. «Внешний мир» осыпал меня всяческими профессиональными благами, а значит, любые серьезные отношения мне были заказаны. На их развитие, на свидания просто не было времени: я все время куда-то уезжала. С Диланос другое дело. Он повсюду меня сопровождала. В мыслях.

Но могла ли я на что-то надеяться? Влюбиться в чужого мужчину… В мужчину, который никогда не бросит того, с кем обручен, он сам мне сказал. Но почему же тогда он позволял себя целовать? Почему не отвергал меня? Я боялась заходить слишком далеко, чтобы не причинить страданий ни себе, ни ему.

Я вздрогнула. У меня за спиной Джексон и Энн Риггз вышли из столовой и, пошатываясь, направились к синей палатке американки. Все-таки пить на такой высоте – чистое безумие, но Джексон вне пределов скал и лазания вообще был чокнутым и безбашенным. Хулиган, скандалист, гуляка. Его скверные выходки и приводы в полицию уже и считать перестали. Я потерла руки и поежилась. Солнце только что скрылось за гималайскими вершинами, и сразу резко похолодало. Я вернулась в столовую за свитером и штормовкой и осторожно скользнула мимо палатки Риггз. Оттуда доносился смех и шуршание спальников… Вот эти Джексоновы штучки мне были более всего отвратительны и всегда вызывали желание вернуться домой. Однако зов горы был намного сильнее, и на скальной стенке я любила Джексона, как брата.

Лежа в своей палатке и завернувшись в спальник, я посмотрела на часы. Четыре часа утра. А во Франции должно быть около одиннадцати вечера. Снаружи завывал ветер, хлопья снега били в стенки палатки. На этой высоте лета просто не бывает. Джексон как ни в чем не бывало явился поздно. Он громко храпел. А я все размышляла и никак не могла опять заснуть. Голова болела. На высоте трех тысяч метров логика рассуждений ослабевает и вопросы, которые «зацепили» наше сознание, становятся навязчивыми идеями. Дилан стал важнее, чем восхождение, к которому мы так долго готовились. Впервые за всю мою взрослую жизнь я отодвинула гору на задний план. Это было неопровержимым доказательством того, что сердце мое задето очень глубоко.

Мне захотелось немедленно оценить свои шансы в отношении Дилана.

Стараясь не шуметь, я отцепила перчатки и фонарь от горизонтальной штанги палатки, влезла в ботинки, надела штормовку и, сжав зубы, расстегнула палатку. Джексон повернулся на другой бок, но не проснулся. Сейчас даже лавина, пожалуй, не смогла бы его разбудить.

Я застыла у входа от ударов ветра и ледяной крошки, потом, прикрыв рукой горло, пригнулась и ринулась в темноту. Фонарь ничего не давал, он освещал только хлопья снега, которые били меня по щекам. Видимость была не дальше трех метров, в прогнозе погоды указывали неспокойную ночь. Снег скрипел под ногами, и я окончательно заледенела, пока нашла наконец палатку связи. С огромным облегчением запахнув вход у себя за спиной, я стянула перчатки и подышала на замерзшие руки. Дорого бы я дала сейчас за чашку обжигающего чая шерпов.

Спутниковый телефон, с помощью которого американцы транслировали свой бортовой журнал, стоял передо мной на складном стуле. Тип, дремавший рядом, приоткрыл глаза, и я, приложив палец к губам, шепнул ему по-английски, что мне надо позвонить во Францию, чтобы справиться в больнице о состоянии больного. Сон сморил его раньше, чем я закончила фразу.

Со сжавшимся горлом я набралс номер Дилана. В трубке раздался его сонный голос, и сердце у меня отчаянно забилось.

– Дилан?

В трубке вздохнули.

Разговаривая по спутниковому передатчику, надо было ждать после каждой фразы. Между вопросом и ответом проходило несколько секунд.

– Это Эмили.

Я почувствовала в трубке панику.

– Как – Эмили? Что? Не говори мне, что…

– Да нет, нет! Все в порядке, успокойся. Я себя чувствую идиоткой, просто мне хотелось тебе позвонить.

– Позвонить мне? Но… но зачем?

– Мне хотелось убедиться, что тот поцелуй… Тот поцелуй в аэропорту не был ошибкой.

– Поцелуй?.. Эмили, ты ненормальная. Ты спятила, если мне звонишь. Это ты понимаешь?

В его голосе слышался страх. Голос дрожал.

– Прошу тебя, скажи хотя бы, что Джексон не знает об этом звонке.

– Почему, Дилан? Ты так его боишься? При чем тут он? Или ты мне не все сказал?

– Эмили, пожалуйста…

– Джексон спит. Ты мне не ответил… Этот поцелуй…

– Что ты хочешь, чтобы я тебе сказал?

У меня сжалось сердце. Стенки палатки ходуном ходили от порывов ветра.

– Всего несколько слов. Тех, что я хочу услышать. И я повешу трубку.

Мгновенное замешательство, и этот миг тянулся целую вечность. Мне стало страшно. Сейчас могла рухнуть моя жизнь.

– …Эми… ты живешь в воображаемом, каком-то детском мире и все видишь в розовом свете. Это твои губы в аэропорту приблизились к моим, а не наоборот. Я принадлежу только одному человеку.

У меня внутри все разорвалось в клочья. Меня душила злость, и я не смогла удержаться:

– А ты знаешь, чем занимается твой Джексон, пока ты там ждешь его в одиночестве?

– Нет, и не хочу знать. Зато знаю, что, несмотря на все свои выверты, он меня любит.

– Но он все время смотрит на сторону! Все время! Послушай, Дилан. То, что со мной происходит, похуже горной болезни. Я влюбилась…

Он вздохнула и сказал каким-то упавшим голосом:

– У нас с тобой ничего не будет.

Я укусила себя за руку, на глаза навернулись слезы. Хотелось завыть, но я не завыла, конечно. Не проронила ни звука.

– …Я очень сожалею, что ты восприняла мой поцелуй как нечто большее, чем проявление дружбы. Не звони мне больше, Эми… Не сердись. Единственный человек… – И он повесил трубку.

Телефон так и остался у меня в руке, а вокруг все рушилось. Опустошенная, совсем без сил, я вышла в буран. И в тот момент, как я наклонилась, донизу застегнув полог, сердце у меня забилось. Там, прямо под ногами, я увиделв свежие следы. Кто-то топтался возле палатки.

Задохнувшись, я обернулась. За мной темнела чья-то тень. Среди ночи, в мельтешении снежных хлопьев ничего не было видно. Я так и не разглядела, кто это был.

В темноте блеснул металл.

Один раз, другой…

Все закружилось, я упала.

Очнулась я в тепле столовой, до пояса завернутая в одеяла. Был уже день. Меня окружали обеспокоенные загорелые лица. С десяток американцев, тайцев и французов из других групп. Джексон сидел на краю моего коремата и ласково гладил меня по лбу.

– Думаю, что с вершиной на этот раз покончено, – сказал он, улыбаясь.

Я приподняла голову. Вокруг пахло антисептиком. Мне на грудь была наложена давящая повязка.

– А что… А что случилось?

– Парень из американской экспедиции вышел отлить и нашел тебя лежащим на снегу. Тебе еще повезло. Еще час – и ты бы окончательно замерзла. Похоже, тебя ударили ледорубом. Но тебе и второй раз повезло: ни один из жизненно важных органов не задет.

Я потрогала повязку и поморщилась от боли.

– Следы на снегу, – прошептала я.

– Все занесло метелью. У тебя есть хоть какие-то соображения, кто это мог быть?

Конечно, у меня были кое-какие соображения. Я пристально посмотрела на Джексонв. Это лицо я знала наизусть, каждая его черточка хранила отпечаток последних лет, проведенных вместе. Найти на нем хоть малейший признак лжи не получалось. И все-таки я знала, что он врет, что он и есть человек с ледорубом. Кто еще мог бродить вокруг палатки в такой час? И кто еще мог злиться на меня до такой степени, чтобы хотеть убить? Я вспомнила, какое лицо было у Дилана в аэропорту. А вдруг Джексон догадался о наших встречах? Вдруг он интуитивно почувствовал, что меня тянет к его мужчине, почувствовал, что я его целовала? Он импульсивен и властолюбив. Ему должно принадлежать все на свете, даже горы. Я провела пальцами по растрескавшимся губам:

– Я тоже вышла отлить, а в метели заблудилась и оказалась рядом с палаткой связи. Там меня и ударили… Наша палатка недалеко. Ты ничего не слышал?

Я не сводила с него пристального взгляда, и он тоже буквально впился в меня глазами. Мы были как два волка, что ходят кругами, готовые сцепиться.

– Абсолютно ничего. Не надо было мне напиваться на высоте три тысячи метров. Так не делают. Чтобы разбудить, меня пришлось бить по щекам. Если бы с тобой случилось что-то, я бы себе никогда не простил.

Джексон взял мои руки в свои:

– Без тебя, Эми, я – только половинка меня. Я тебя очень люблю, подружка.

Он обернулся к тем, кто толпился в палатке, и воздел руки:

– I love her!

В палатке радостно зашумели. Мне принесли гималайского чая. Стиснув зубы, я немного приподнялась.

– И что же теперь делать? – вздохнула я. – Оставим как есть?

– Я бы удивилась, если бы сюда добралась полиция или виновный сознался бы сам. Значит, оставим как есть, если ты не против. И он, улыбаясь, протянул мне руку.

Я помедлила и пожала ее. Мы скрепили договор молчания. Но в глубине души мне хотелось его убить.

– И что, ты так ничего и не узнала?

Голос так резанул мой слух, что я вздрогнула:

– Что?

Я повела глазами по сторонам. Красная палатка, у стенки револьвер, Пэйтон… И грозная тишина мира без надежды.

– Ну, это самое… Ты так и не узнала про тот удар, кто это был?

Мне понадобилось время, чтобы сообразить, где я нахожусь. Пропасть… «Истина»…

– А я что… что-то говорила? Что-то тебе рассказывала?

Пэйтон помахал перед собой рукой:

– Ну, ты хороша! Да тебе вообще пить нельзя.

В темноте я с трудом различилв у себя в ногах бутылку водки. Ее содержимое заметно поубавилось. Отпихнув ее в сторону, я проговорила непослушными губами:

– Нет, у меня не было формальных доказательств… Но я знала, что это он, как и он знал, что́ именно я говорила его мужу в ту ночь. Однако мы оба сделали вид, что ничего не произошло. Об этой истории мы больше не говорили. Она стала для нас табу.

– Тебе это молчание было на руку. Обвинить его для тебя означало больше никогда не увидеться с ним. – Пэйтон повел плечами.

– Есть у тебя одно свойство, которое мне не нравится. Это твоя способность избегать проблем, словно их вовсе не существует. У тебя что, философия такая – игнорировать, вместо того чтобы сопротивляться? Во время ограбления ты позволила почти насмерть забить свою собаку. И с Джексоном ты предпочла молчать, вместо того чтобы поговорить начистоту. Да к тому же увела мужчину у своего лучшего друга… Как ни крути, а это воровство. И все это заставляет думать, что и здесь ты тоже способнв обмануть. Способна скрыть свои скверные поступки и заставить всех поверить, что ты вовсе не такая. И может быть, в конечном счете ты еще и врунья, а?

Он достал зажигалку, вытащил последнюю размякшую сигарету и с трудом прикурил.

– Ну и что ты на это скажешь?

– Что нынче ты выглядишь не таким больным, а потому шел бы ты курить на улицу, пока я тебе яйца не открутила.