13
Я вынесла горелку наружу, чтобы у нас было хоть немного света. А подсохшие рукавицы предложила Пэйтону:
— Возьми… У тебя руки совсем заледенели.
— Не надо. Не переживай.
— Ну что ты упрямишься? Здесь тебе нет нужды прятаться в раковину.
— Оставь меня в покое, я сказал. Терпеть не могу, когда кто-то меня жалеет.
Я бросила рукавицы ему на колени:
— Ты сам не заметишь, как отморозишь пальцы. Сейчас как раз подходящая температура. А после отморожения быстро развивается гангрена. В большинстве случаев, когда это замечают, уже нужна ампутация.
Он вытаращил глаза, но все-таки послушался. А я принялась задумчиво разглядывать собственные руки и улыбнулась про себя, вспомнив, как совсем недавно порезала мизинец. И тут же подумал о Дилане и так явственно и громко услышала его смех, что засверлило в барабанной перепонке. Возле горелки развалился Пок.
— На, пей, мой собакин…
Пес сунул свой длинный розовый язык в стакан с теплой водой и половину разлил. Подошел Пэйтон:
— Вот Винни разорется, когда узнает, что пес пил из его стакана.
— Я свою собаку никогда не брошу. Она мне дороже, чем некоторые люди. Я должна возвратить ее дочери: они выросли вместе. Ну, вот ты мог бы позволить кому-нибудь умереть рядом с тобой?
Пэйтон глубоко вздохнул. И я вдруг различила в его дыхании какой-то свист. Нормальные легкие так не дышат. Ладно, пока будем надеяться, что все дело в сигарете. Он спросил уже совсем другим тоном, гораздо мягче:
- У вас ведь что-то произошло, правда? У тебя все руки в шрамах. Я такое уже видел. Это укусы… Он тебя покусал?
— Покхара — пес необыкновенный. Когда он был щенком, я с ним намучилась, а потом он вдруг стал невероятно добрым. Его можно было, не боясь, оставить с любым ребенком, и вся детвора нашего квартала с ним возилась. А четыре года назад с ним случилась беда.
Пэйтон зашел в палатку и вернулся с сигаретой в зубах.
— Что за беда?
— Однажды ночью мы с мужем спокойно спали наверху. Сара, наша дочь, ночевала у подруги. В дом забрались воры и сильно избили собаку железным прутом. Чуть не убили.
Пэйтон застыл на месте и как-то странно повел головой. Я наблюдала за ним, нахмурившись:
— Пэйтон, что это с тобой?
Он посмотрел на меня:
— Да нет, ничего.
— Уверен?
— Я же сказал!
Он врал, и я была в этом убеждена. Рассказ про собаку его явно задел за живое. Он нервно повертел в пальцах окурок и вдруг спросил:
— А ты-то сама где была, когда избивали собаку?
— Ты что, как-то причастен к тому избиению?
— Причастен? Да за кого ты меня держишь?
Я не стала нарушать молчания и посмотрела ему в глаза. Кто он, этот парень? Что он скрывает? Может, он был среди тех, кто в ту ночь забрался в мой дом? Их не поймали, и никто до сих пор не знает, кто они такие и зачем это сделали. Тогда ни в одном из соседних домов не появлялись никакие грабители. Я была единственной мишенью.
— Где ты была, когда избивали твою собаку? — повторил он.
Я ему ответила, но он заронил во мне серьезные сомнения. Ведь он рассказывал, что живет на севере. Что же привело его четыре года назад в Аннеси?
— Я заперлась в спальне вместе с мужем и вызвала полицию. Решила, что… К чему рисковать шкурой? Неизвестно, на что способны те, кто ворвался в дом. Умирать не хотелось. По крайней мере, от их рук.
Пэйтон пожал плечами и отвернулся, глядя в темноту. Я искала способ его подловить и заставить сознаться, но ничего не получалось. Пришлось продолжить объяснения:
— В ту ночь эти мерзавцы сбежали, так ничего и не взяв. Когда я спустилась, то сразу поняла, какая беда случилась. Они сломали Поку челюсть, несколько ребер и повредили ухо. Левым ухом он ничего не слышит.
Пэйтон осторожно приподнял больное ухо Пока:
— В таком случае его следовало бы назвать Одноухим…
Я нахмурилась:
— Одноухим… Ты же не можешь читать, откуда же ты знаешь Джека Лондона?
— Не уметь читать еще не значит не слушать и никогда не быть ребенком.
Стоп, уж не становлюсь ли я параноиком? Мне не хотелось подозревать Пэйтона только потому, что он араб. Да, отец у меня был расистом и гомофобом, но я же не такая. Пок лежал спокойно и не огрызнулся, а потом принялся покусывать Пэйтона за рукав куртки.
— Хороший знак, — сказала я с улыбкой. — Он тебя признал.
Пэйтон быстро отдернул руку:
— А я не хочу, чтобы он меня признавал.
Я наклонилась к Поку, а тот завалился на спину и поднял все четыре лапы, чтобы ему чесали брюхо. Пэйтон поддался искушению и ласково его погладил. Этот парень умел чувствовать, но меня не покидало ощущение, что он скрывает от меня что-то очень важное. Может, он и есть пресловутый врун? А может, вор? Как ни в чем не бывало я продолжила:
— Его прооперировали, но выздоравливал он очень долго. Когда я к нему подходила, он рычал. Он больше не узнавал меня. Мне советовали его усыпить, потому что он уже никогда не будет прежним псом. Он станет…
Мне стало трудно говорить от нахлынувшего волнения. Такой вариант событий, что Пок отойдет в мир иной, я уже просчитывала, и для меня это было бы равносильно ампутации.
— Станет диким?
Я показала ему руку с огромным шрамом в форме подковы. Были и другие, поменьше, на запястьях и у основания большого пальца. Не сводя ласкового взгляда с Пока, Пэйтон поглаживал подбородок.
— И как же ты его спасла?
— Я его увезла в бывший командный пункт вермахта, в заброшенный трехэтажный пакгауз из армированного бетона, это строение принадлежало моему приятелю. Это в Лотарингии, недалеко от базы военных истребителей. И там мы провели вдвоем трое суток, вместе ели, дрались… И наконец снова обрели друг друга.
Пэйтон прикурил сигарету от пламени горелки.
— Вы с ним очень тесно связаны, вот почему наш палач не разлучил вас. Он знал, что без Пока ты будешь не ты, а половина тебя. А ему ты была нужна целиком. Я уверен, что ключ к разгадке нашего заточения кроется в тебе.
— А почему не в тебе? Он, похоже, все про нас знает. Вплоть до твоей любимой марки сигарет.
Пэйтон молчал, а я кивнула подбородком в сторону сигаретной пачки:
— Я тоже курила «Голуаз», в молодости. Хоть в этом у нас что-то общее. В этом, да еще в цвете глаз.
— Я давно собирался бросить. А тут у меня не будет выбора. Пустая пачка — она и есть пустая пачка.
— Дашь мне сигарету?
Он заколебался:
— А ты мне что дашь взамен?
— Не знаю… Может, чуть-чуть дружбы?
Он усмехнулся и протянул мне зажженную сигарету. От первой затяжки я закашлялась:
— Ладно, не помру.
С сигаретой в зубах, я забрала стакан и сполоснула его водой из кастрюли.
— Из этого стакана будем пить мы с Поком. А ты дели свой с Винни
Я поднесла стакан к скале, процарапала на нем бороздку и спросила:
— Как думаешь, у Винни что-нибудь получится?
— Если честно, сомневаюсь. Он вроде бы не производит впечатления умника.
— Но сила в нем есть. Мне кажется, что, кроме него нас некому отсюда вызволить. Приходится ему доверять.
В темноте плясал красный огонек сигареты. Я глубоко затянулась, и тепло горящего табака согрело меня. Потянулись ужасающе долгие минуты. Наполовину выкуренную сигарету я осторожно положила в угол палатки. Надо будет соорудить что-то вроде урны, не хочется здесь мусорить. Потом я принялась расспрашивать Пэйтона о его жизни, о семье… Занятный он парень. Мне удалось его разговорить, но только чуть-чуть, и я не нашла в его словах ничего, что могло бы хоть как-то помочь понять ситуацию. Он с севера, дед с бабушкой эмигранты, нанялись работать на шахту, проблемы с деньгами, безработица, ну и так далее… Странным, каким-то остановившимся взглядом Пэйтон осмотрелся вокруг:
— Очень хочется есть. Что же с нами здесь будет?
Пок положил морду мне на колени. Снизу, из пропасти, послышался жалобный вздох. Пэйтон сел, подтянув колени к груди.
— Не знаю, Пэй, я ничего не знаю. Но в горах я усвоила одну вещь: искушение может убить. А потому в наших интересах как можно скорее выбросить мертвеца в эту треклятую пропасть. Она воет, потому что, так же как мы, требует того, что ей причитается…