saddiction

имя твое
свет на губах
острым копьем
вонзится в мой прах

Так приятно.

Когда вокруг никого, только ласкающий шум прибоя, такой негромкий, ненавязчивый и задумчивый, похожий на его глаза глубокие, стеклянные, никогда не выдающие истинной боли. Длинные красивые пальцы с тонкими полосами серебряных колец играют с проводом от наушников, а соленый ветерок гладит по мягкой щеке заботливее, чем мать родная; с нежностью, какой он ни от кого никогда не знал. Она ни от кого уже и не нужна, для него это опасно и запредельно, да и просто не актуально. Держать оборону и быть на дистанции, смотреть из-за своей невидимой крепости с опаской и недоверием, кто там вокруг ходит и чего хочет, чего может захотеть от него? Легче из раза в раз отстраняться и убегать, а ноги всегда будут нести сюда, к такому же, как и он сам, одинокому причалу, где только птицы и море, музыка без слов в наушниках и нежный ветер с горечью на губах.

Шоколадный дым табака мешается с этим ветром. Он прикрывает глаза, держит руку с сигаретой меж пальцев над водой, что отражает и искажает картину, но точно не уродует, наоборот, придает ей сказочности в этой далеко не сказочной реальности. Пепел улетает куда-то далеко вместе с дымом после того, как наполнит легкие до отказа, так, что затеряться можно в этом густом тумане. И было бы хорошо, было бы весьма приятно никогда оттуда не возвращаться, не биться головой до крови об реальность, из которой не сбежать, плюнув на все, и действовать сгоряча, как в фильмах, хоть этого порой и хочется до ужаса. Они, фильмы такие, мотивируют на безумство, а того и так хватает в жизни без всяких бездумных побегов прочь, да без четкого плана. Да, не романтично, но реалистично. А реальность никогда не обещала быть сладкой и привлекательной, вот от нее и бегут все как и куда могут. Кто-то наркотиками, кто-то алкоголем, кто-то тем, что лезет в чужие жизни, закрывая глаза на свою суровую, не приукрашенную. У людей множество способов побегов, множество альтернативных вариантов и сюжетов, а у Тэхена один: приходить к морю и отдавать ему свою душу на какие-то пару часов, чтобы потом нести себя обратно в дом, который не дом, а плен из пожизненной нелюбви.

— Ненавижу... — тихо выдыхает с сигаретным дымом Тэхен, прикрывая глаза, слегка раскачивая ногами, свисающими вниз, почти касающимися беспокойной водной глади носками ботинок.

И ненависть эта касается всего. Каждой клетки существа, каждого атома, каждого аспекта жизни и будущего, не говоря уже о прошлом и настоящем. Ненависть переполняет, выливается слезами, непонятными темными и весьма мрачными рисунками, где только силуэты и никакой четкости. Они откровенно страшные и вгоняющие в депрессию, поэтому он второй раз на них не смотрит никогда. Тэхен потом эти изрисованные страницы сжигает подальше от дома, у того же самого моря, с гонимыми ветром по щекам слезами смотря на летящий прочь пепел, сотканный из боли и страданий. И завидно, ведь даже это куда-то улетает, исчезает, а он все здесь стоит твердо на своих двух, никуда не девается, изо дня в день возвращается в свою личную пыточную, олицетворенную глазами матери и отца, чужими людьми, неизвестными, но почему-то имеющими отношение к его жизни, к его личности. На кой черт? Зачем.

Ненавижу.

То, что нужно возвращаться, замуровав свои чувства крепко-накрепко, снаружи оставить лишь нейтральную оболочку, принимающую на себя все удары, и даже так там брешь образуется, что-то да впускает внутрь, не углядев. Тэхен еще не научился прочнее строить, но к этому стремится.

Он поднимается, делает глубокую затяжку и выпускает дым в свободный полет, окурок ракетой следом летит. Тэхен громче делает музыку в наушниках и разворачивается, трезвым взглядом смотря на мир перед ним, в который так не хочется возвращаться. В этот раз рисунки не сжигает, в сумке прячет и уходит с причала, мысленно и слезно прощаясь с морем. Хоть и вернется завтра, но ему бы дожить, потому что даже эти сутки разлуки с ним кажутся невыносимой вечностью.

Большой красивый дом, где все подобрано со вкусом, встречает холодом и пустотой. Никогда он не был спасением, не был тем утешением, в котором Тэхен всю свою жизнь нуждается. Даже собственная спальня — враг, предатель, не способный скрыть то, что Тэхен так хотел бы в ней сберечь от чужих глаз. Чужих. Родительских. И ему снова тошно, стоит переступить порог. Он слышит парфюм матери, и та, точно олицетворение истинной женской красоты, которой все завидуют, является перед ним, режет накрашенными глазами холодными, отстраненными, поджав объемные красные, как бутон розы, губы.

— Где ты вечно шляешься? — ее голос всегда такой, когда она разговаривает с сыном: щедро смазанный отвращением и ненавистью, которая сама о себе кричит, ей не надо это озвучивать.

— Гулял, — равнодушно бросает Тэхен и поднимается по лестнице, надеясь скорее попасть в свою комнату, не быть под прицелом разъедающих глаз, но это всегда стабильно неизбежно.

— Не показывай характер, не перед своими родителями, — плюет мать. Она не может проглотить слова при любом пересечении с сыном, не может не порезать, не истерзать грубым голосом.

— Мне очень жаль, — не жаль, ни черта не жаль, и Тэхену от этого горько смеяться хочется. Мать это тоже чувствует, иначе быть не может. Но надо же в ответ как-то кольнуть.

— Твой отец поговорит с тобой вечером, это ни в какие рамки, — ее токсичный голос разъедает мозг. Ее любимое «твой отец» заставляет закатить глаза. И хорошо, у нее за спиной, иначе и до этого докопается. Тэхен не настроен на скандалы. Никогда.

— Хорошо, — говорит он, но мать не отступает, потому что он проходит мимо, оставляя за собой незримый шлейф аромата, явно ей не понравившегося.

— От тебя несет сигаретами. Я об этом тоже молчать не буду, — язва, не голос.

У Тэхена на спине наверняка кожу разъело от него, но он молчит, исчезает на втором этаже под ее тяжеленным взглядом и закрывается в спальне. Родители убрали замок, уверенные, что у правильного и честного ребенка не должно быть того, что ему скрывать, но Тэхен нашел способ запираться. Какой же он неправильный, борющийся за свое личное пространство! Если у него в этом чертовом доме еще и этого личного пространства не будет, то он точно не выдержит.

Тэхен бросает сумку на пол, скидывает с плеч джинсовую куртку, расстегивает джинсы и, не снимая их, бессильно валится в кровать, пустым взглядом сверля потолок. За окном разлился красивый огненный закат, а у Тэхена перед глазами тьма застелила все. Мерзкий голос матери все еще звучит в голове, бьет и бьет, нервирует. Тэхен как мазохист его сам воспроизводит зачем-то, зубами скрипит, глубоко дышит, въевшись взглядом в люстру над головой. Только бы та рухнула прямо сейчас, прямо на лицо. Тэхен не перестает слышать ее голос до тех пор, пока из горла сдавленный вой не вырывается. Он резко переворачивается, сжав подушку пальцами по бокам, и утыкается в нее лицом, с дрожью выдыхает шумно, как будто задыхается, хрипит и наслаждается тем, как отчаянно желая глотка воздуха, горят легкие. Это куда приятнее! Куда лучше, чем ее голос, заполнивший голову.

Подушка влажная от слюны, слез и пота. Полежав так столько, сколько позволяют просящие воздуха легкие, Тэхен переворачивается на бок и сворачивается в клубок, прижав худые колени к груди и обняв их руками. Теперь он смотрит на себя в отражении зеркала шкафа и каждый раз поражается, видя на той стороне непонятное нечто с ужасом в больших карих глазах. Там будто кто-то заперт и пытается выбиться наружу, спастись, докричаться.

Не слышат, не видят, понятия не имеют о его существовании.

— Ненавижу, — горько выдавливает из горла буквы Тэхен и присаживается на кровати, не отрывая взгляда от себя в отражении. Клонит голову к плечу, опускает взгляд на худые плечи, на линии голубовато-серых вен под песочной кожей, на тихонько вздымающуюся под свободной белой футболкой грудь. — Ненавижу, — тихо, одними губами.

Вечер тоже тихий, молчаливый. Тэхен долго сидит за ноутбуком, уйдя с головой в учебу, только бы не взаимодействовать с матерью, что призрачным стражем блуждает по огромному дому и только и ждет, когда ее сын выйдет, чтобы снова вонзить ему в шею свои клыки.

Она...

Пустая, как законченная пачка сигарет, когда последнюю докурили с легкой печалью от осознания наступившего конца. А в ней послевкусия даже самого тоскливого нет, в ней нет ничего, только россыпь табака на самом дне, — его подожги, горький дым взмоет вверх, унесет остатки того, чего никогда по сути не было. Холодный ветер обгулял ее душу вдоль и поперек, воет там одиноко, ему самому негде пригреться внутри нее, негде задержаться. Тихо, как в гробу, холодно, как в сырой могиле, омытой осенним дождем, во время которого черви выползают наружу. Так Тэхену и кажется: что никакой даже самый дорогой парфюм ее не спасет, все равно могильной сыростью разить будет, стирая с лиц окружающих свет, стирая даже самую последнюю надежду, разрушая мечты детские, наивные и горящие огнем воодушевленно. Как бы и все. Ничего она не оставляет.

Ненавижу — это ее слово, от нее примерный сын его и узнал, своим девизом сделал. Она проходит рядом, а за ней шлейфом это слово, и эхом разбивается о холодные стены, точно в уязвимое чистое сердечко ребенка с чертовски большими глазами, где все теряется, как в Бермудском треугольнике, только матери не потеряться, не растаять, не впустить. Ненавидит! И так было всегда. Медленно уходя, она всегда оставляла мальчика с большими космическими глазами смотреть вслед, а в ручонках его мертвым тельцем отголоски тепла, которое он сам себе выдумывал долго-долго. И то смотрит на него в ответ с сожалением.

Больше он не выдумывает. Из пальца не высосешь. Это смешно. Но смеяться не охота.

Шум на первом этаже ознаменует возвращение отца — гром средь ясного неба. Нет, хуже. Ураган, когда и так уже град все побил, оставив гематомы на душах и изувеченных телах. Тэхен может соврать, но не его тело. Внутри все подобралось от отцовского низкого и грубого голоса, в болезненный узел из пережитого им сжалось, спазмом пронзило, а он только губы поджимает, нервно бьет пальцами по клавишам, стараясь мысль не упустить, иначе вернуться ей будет трудно. Мысли слишком рассеянные, всегда норовят улететь, заставить потерять, оставить в глупом положении потерянного глупца все с теми большими глазами, что с годами, кажется, лишь увеличиваются в размерах, тягаясь со вселенной. Тэхен жмурится на секунду, трет лицо, пальцами зарывается в каштановые волосы, чуть сжимает у корней, старательно держит в голове мысль и, открыв глаза, продолжает печатать, привыкнув к яркости экрана ноутбука, разгоняющей мрак спальни. Тэхен темноту не особо любит, но в этом доме, он уверен, что только с ней в безопасности. В темноте ничего не видно, не видно того, что трудно спрятать. Никто не заметит, злыми глазами не коснется. Хотя бы так, но темнота на его стороне.

С приходом отца объявляется и ужин. Семейный, прямо-таки по-настоящему. Но никакой духовной связи нет и не было. От семейного там только три человека, сидящих друг с другом за одним столом, связанных кровью, фамилией. Только один из них — ошибка, и о ней остальные знают. Ошибка природы, ошибка желания, неконтролируемой страсти, о которой тошно думать. Но никак не плод любви. В корне зарыта будто бы необходимость, вынужденность для продолжения рода. Больше никакого подтекста, скрытого смысла и каких-то высших целей. Галочка в список критериев идеальной семьи — ребенок. Просто дитя, совместившее в себе что-то от родителей, но Тэхену кажется, в нем от них совершенно полное ничего. Он будто подкидыш, и было бы лучше в это верить, тогда и объяснение ненависти было бы, но тут два человека, внешность которых отразилась и на сыне, который так не хотел бы существовать. Он их родной, он их плоть и кровь, и, Боже, как же это мерзко.

Тэхен спускается, и пока минует ступеньки, готовит себя ко всему, чему только можно; к пустоте матери, к ее вечным холодам, и к огню отца, к его ярости, противоположной пассивной ненависти этой красивой, но чудовищной женщины. Они вдвойне срабатывают, подняв убийцы-глаза синхронно, стоит Тэхену появиться в гостиной, где происходит ужин. Он стоит перед ними как будто голый, со всеми внутренними изъянами вывернутый наружу, и даже не видно им, что изъяны этих ими взращены с самых глубин детства. Есть не хочется, даже если с голоду подыхать будет. Тэхен как только видит их вместе за одним столом, сразу же сытым по горло становится.

— Снизошел до простых смертных, — вместо приветствия от отца. А ему все язвить хочется, хоть ровным нейтральным голосом он этого и не изображает.

— Я занимался, не посмотрел на время, — каменно отвечает Тэхен, стоически смотря куда-то сквозь мужчину, краем видит и материнский взгляд, по сути ничего материнского в себе не несущий.

Не смотри, умоляю.

— Нужно уметь правильно распределять свое время, — голос отца ровный, но суровый, жестокий даже, ему не обязательно его повышать. Им обоим кричать вовсе не обязательно. Одно их присутствие высасывает кислород из помещения, из легких. — Но ты тратишь его на сигареты, — добивает отец. Мать не соврала, охотно растрепала все, и сейчас в ее вечно пустых глазницах это противное удовлетворение и ликование мелькает! Ужасно.

Как будто гребаная справедливость для нее восторжествовала. Какая ерунда.

У Тэхена сердце бьется быстро, потому что он знает, что будет дальше. Отец поднимается со своего места, жизнь вокруг останавливается, цикл вечного движения прерывается, Тэхен стоит перед ним как вкопанный, глазами не шевелит; не отвести в сторону, лишь продолжать смотреть, и поэтому в плену быть.

— Где-то слоняешься после учебы, куришь, — голос отца по токсичности материнскому не уступает, если не опережает. — Ради такой жизни мы тебя растили?

Растили, как никому не нужный цветок, забытый на подоконнике, который иногда поливают водой, чтобы просто не подох. Только и всего, просто растили. Тэхен, видно, сумасшедший, раз хочет улыбнуться. Но не хватало ему, чтобы его к специалисту еще запихнули, и так кучу всего понавешали.

— Ты неблагодарный, Тэхен, — еще один любимый родителями ярлычок. Отец не сдается, он добивает, руку поднимает, как очень любит делать после словесного избиения.

Классический сценарий. Щека пылает огнем от его тяжелого и болезненного удара. Ладонь у него крепкая, большая, мозги вынести способна. И след до утра не исчезнет, и то не факт, что не придется прятать его под слоем тонального крема. Тэхен продолжает стоять, смотреть сквозь, не в глаза, а его собственные норовят заслезиться, выставить в уязвимом и жалком положении. Боже, никто не пожалеет, только рассмеются и в лицо плюнут. Правда, как и обычно.

Стой и терпи, стой и мирись. Включи музыку в голове, лети прочь отсюда. Чаще всего это и помогает.

— Довел отца, — выплевывает мать, встревоженно смотря на опустившегося на стул мужчину, пытается даже его руки коснуться, якобы успокоить пыл, но сама себя одергивает. Тэхен не выдерживает, уголок его губ незаметно для них дергается.

Смешно! На себя бы посмотрели. Ненавистью прежде всего друг друга одарили и одаривают по сей день, играя в красивую семью, прогнившую всю до основания. Черви выжрали им мозги, они переварили их любовь, если та вообще когда-нибудь была, и высрали в смердящую ненависть. Уродство, обнажающееся ночами — их фасон. Тэхен это четко слышит, в ужасе прикрывая рот ладонью, потому что говорить то, что они друг другу под покровом ночи через пару комнат — это и называется семья? Любовь? Как они существуют рядом, как дышат одним воздухом, когда кислотой друг друга поливают за закрытыми дверями, думая, что сынок не слышит? И это ввергает в ужас. А потом, после очередной войны, два кошмара объединяются в один, чтобы сжирать душу маленького мальчика с большими глазами.

Он правда от них произошел?

Невозможно. И ненавидеть так невозможно. Любви нет, оказывается. Не такой ее представляет Тэхен, точно не такой. Лучше повеситься, чем с подобным столкнуться.

Как они смотрят друг другу в глаза и улыбаются перед другими? Первоклассные актеры.

— Я наелся, — Тэхен тоже позволяет себе немного язвы, что смехотворна возле их ядовитости, разворачивается и спешит обратно в комнату, а сердце громче, чем его шаги, бьется.

Мысленно молит, чтобы цирк не продолжился, у него нет ресурсов на борьбу сегодня, нет желания выдерживать удары крепким ремнем, нет настроения потом сидеть в ванной и обрабатывать их мазями. Поэтому он запирается, быстро орудуя с замком дрожащими руками, и прячется под одеялом, прихватив телефон с наушниками. Следующих за ним шагов не слышно. Наверное, и им плевать, в этот раз они готовы проглотить, позволить Тэхену последнее слово. Спасибо, очень щедро.

Он слушает тихую музыку, долго лежа под одеялом и листая ленту с красивыми пейзажами природы, далекого рая, и категорически не думает о своих сожителях, блокирует любую мысль. И снова тоска по морю захватывает. Тэхен снимает наушники, бросает телефон на пол, прямо на мягкий ковер перед кроватью, подползает к окну и, открыв его, курит прямо в комнате, задрав голову и смотря на безоблачное звездное небо. В доме наконец тихо, очередных криков Тэхен не слышал благодаря музыке, забившей голову, теперь может спокойно дышать, настолько, насколько это возможно в доме-плену.

Он засыпает под утро, встречая первые лучи солнца вниз головой, свисающей с края постели, и чему-то улыбается. Наверное, погода сегодня будет хорошая.

Через каких-то пару часов деваться некуда, поэтому Тэхен, запихнув в себя половину сэндвича, едет в университет с молчаливым водителем, бесцветно скользя глазами по пейзажам, которые давно уже не вдохновляют и не увлекают. От однообразия тошнит, оно напоминает об устоявшемся положении Тэхена, которое меняться не планирует. Зверек в клетке. Большие глаза видят только решетку. Вот и все, вся перспектива прекрасного. Тут вопрос в том, как долго. Как долго Тэхен сможет тянуть себя вперед, как долго сможет обороняться, прежде чем развалится. Он любит этот город и ненавидит, но никогда не вписывался, как не вписывается и в место, куда ходит учиться, затерявшись среди масс. И это вроде как даже хорошо, в толпе ты никому не нужен, но даже там все так же, как и в родном доме: чуждо и холодно. Никакого принятия, никакого понимания. Все оглядываются на вполне себе красивого парнишку из обеспеченной семьи и не понимают, что в его жизни может быть не так. На что ему жаловаться? Родители владеют сетью лучших ресторанов в городе и уже даже за его пределами, у него богатая и успешная семья, сын один из лучших на курсе, и внешностью, вроде бы, не обделен, а он все ходит с этим своим безразлично-отстраненным лицом, играя несчастного. Избалованный сынок.

Да что вы знаете.

После пережитых пар и короткого взаимодействия с однокурсником, слишком откровенно пытающимся подмазаться по понятным причинам, Тэхен выходит на улицу с обманчивым чувством свободы и озирается вокруг, вдыхает этот грязный городской воздух и бездумно сворачивает в сторону книжного, чтобы еще немного послоняться хоть где-то, но не дома. Долгожданное море так и не дождется, разве что если Тэхен прикупит себе какую-нибудь подходящую книгу и пойдет читать, сидя на причале, забивая себя чужой прекрасной жизнью вдвойне, чтобы о собственной напрочь забыть. Может, тогда встретиться выйдет.

Меж бесконечных стеллажей со своими жизнями на бумаге, со своими трагедиями и счастливыми концовками, он бродит, как потерянный и совершенно чужой. Столько силы на страницах, столько боли и радости, что жизни не хватит в это втянуться, прочувствовать на себе. Почти всегда один итог — хороший, и от этого подташнивает, поэтому не тянет прочесть, вжиться, но Тэхен все равно надеется найти что-то свое, что-то ему подходящее и то, что не разрушит его окончательно. А лучше, наверное, ничего. Поэтому он, ни к чему не притрагиваясь, просто движется дальше, теряясь в книгах и теряя себя в окружении чужих историй, пока не натыкается на яркую красную обложку с привлекающим внимание названием «Каждой твари по паре». Еще одна история любви, которая кончится красиво и счастливо, далеко не так, как происходит в жизни Тэхена, прямо в его доме. Там история, но далеко не о любви. История о смирении и мучениях, о ненависти, с которой прижились, как с родной. И вдруг любопытно, чего же там, на страницах с таким заманчивым названием, что наверняка не одного Тэхена приманивает. Он вытаскивает книгу из тесной полки, коротко осматривает ни о чем не говорящую обложку, где лишь повторяется название шрифтом покрупнее, и открывает, бегло проходясь по буквам, не находя смысла, не вчитываясь. Что-то психологическое. Какие-то умные люди знают куда больше о строении отношений, но эти умные люди сами что-то имеют? Любовь свою нашли? Свою половинку. Свою тварь. Счастливы они?

Кому-то вообще помогают такие книги? Тэхен бы тогда анонимно вагон послал своим родителям, только этих уже ничто не спасет. Горбатого только могила и исправит.

Такие книги наверняка помогают, потому что по мере того, как Тэхен листает приятные гладкие страницы, его взгляд становится все более заинтересованным и глубоким, буквы сменились на яркие и детальные изображения. Секс. Секс. Снова секс. Различные интересные позы, о которых Тэхен и понятия не имел до этого момента. Однако картинки манят, завлекают, как ребенка, впервые столкнувшегося с порно. А тут все текстами какими-то сопровождается. Как правильнее, как лучше. А лучше, как Тэхену кажется, когда с чувством, с эмоциями, с искренностью. Тогда горы свернуть можно, открыть новый мир ощущений, но откуда ему о таком знать? Это лишь предположения, догадки. На высшем уровне, далеко не на животном.

— Занятная литература, — позади вдруг чей-то голос.

Низкий, бархатистый, с легкой хрипотцой, придающей ему глубины и сексуальности, и от этого голоса Тэхен мелко вздрагивает, рефлексам поддается и сразу же оборачивается, врезаясь в черные глаза, которые на секунду уносят куда-то далеко, как-то сходу гипнотизируют, или Тэхену так кажется, потому что он ничего другого не успел разглядеть, как только быстро обернулся. Книга в руках раскрытая лежит, демонстрирует прелести секса уже между двумя мужчинами — это тоже нормально, и это тоже необходимо знать, если не больше, чем о классическом сексе гетеро пар. И Тэхена за этим застали, как за просмотром этого самого порно ребенком. Перед ним стоит высокий мужчина с атлетическим складом тела. Сразу после глаз Тэхен видит его крепкую грудь, обтянутую тканью черной футболки под расстегнутой светлой бежевой рубашкой. Черные волосы с кончиками на тон светлее открывают высокий ровный лоб. Мужчина улыбается уголком губ и глядит с усмешкой в глазах, из-за чего в уголках их скапливаются мелкие морщинки. Красивый. Вот, какое слово первым приходит в голову Тэхена, когда сознание немного собирается в кучу.

— Тут больше ничего интересного нет, — наконец открывает рот Тэхен, коротко пожимая плечами и закрывая книгу, пробудившую в нем любопытство иного характера, нежели просто грязный интерес. Все куда глубже. О чувствах же речь. Может, к этому автор и взывал в подтексте?

— Каждой твари по паре, — читает название книги в руках Тэхена красивый незнакомец, стоящий с руками в карманах джинсов. Тэхен возле него выглядит крошечной пылинкой, которую ветром сдует, стоит мужчине взмахнуть крепкой рукой. — Нужна помощь в постельных делах? — усмехается мужчина.

— А что, можешь помочь с этим? — поднимает бровь Тэхен, а сердце колотится от внезапного осознания того, что сморозил необдуманно, с дерзким вызовом глядя в незнакомые и непредсказуемые глаза, в которых тепла неожиданно больше, чем Тэхен за всю свою жизнь встречал в свой адрес. Бывают просто, оказывается, люди такие сами по себе, что даже незнакомым своей доброты отсыпают за даром. И это удивительно. На сон похоже. Таких Тэхену давно не снилось.

— Пару уроков дам по доброте душевной, — улыбается мужчина. Тэхен застревает на этой улыбке и наверняка выглядит глупо. Будто никогда такого не видел. Почти правда.

— Ты здесь подрабатываешь как практическое дополнение или просто жертв выискиваешь? — бросает усмешку Тэхен, возвращая книгу на место. Мужчина следит за ним внимательно, в каждом жесте и слове ловит эту маленькую неуловимую дерзость, такую мягкую на ощупь, несмотря на то, что та предназначена быть колючей и отталкивающей, звуча из этих красивых юных уст. В этом парнишке она кажется другой.

— Я похож на маньяка? — клонит голову к плечу незнакомец.

— На копа, если честно, — Тэхен смеряет мужчину демонстративно оценивающим, слегка острым взглядом и возвращается к смеющимся глазам.

— Близко, — кивает мужчина. — Нудное здесь место, все избитое и прочитанное большинством из-за пустой шумихи, — он оглядывает книжные полки и слегка хмурит черные брови. — Не осталось высшей классики.

— Новому тоже стоит уступать место, — отвечает Тэхен, но мысленно соглашается, здесь ему неинтересно, поэтому он двигается к выходу, незаинтересованно кидая напоследок взгляды на книжные полки. Может, что-то да зацепит в конце концов. Незнакомец неторопливо следует за ним. — Ты консервативный?

— Преданный, скорее, — выравнивается с ним мужчина и даже дверь открывает, пропускает вперед, затем следом выходит и закуривает.

— И кому же ты предан? — спрашивает Тэхен, соблазняясь, засматриваясь на то, как пальцы на красивых сильных руках держат тонкую сигарету.

— Может, выпьем кофе, пока у меня есть время, и обсудим это в спокойной обстановке? — улыбается мужчина, выпуская дым. На улице все еще тепло и приятно, солнце играет с пушистыми облаками в прятки, а ветерок слегка трогает волосы незнакомца. — Меня Чонгук зовут.

— Тэхен, — выпаливает парень в ответ и сует руку в сумку, чтобы найти свои сигареты, но вспоминает, что утром оставил их дома, и разочарованно поджимает губы. — Мне не нужен кофе, можно сигарету? — просит он, пытаясь хотя бы глазами улыбнуться. Ему это трудно дается, слишком редки поводы для того, чтобы сиять, а тут выбора нет, нужно быть вежливым с тем, кому стало интересно его существование.

— Конечно, — кивает Чонгук и охотно делится сигаретой, еще и прикуривает без разговоров.

А потом, увлеченные оценкой современных книжных магазинов, они спускаются на набережную к реке, что совсем близко. По обеим сторонам реки берег окружен высокими зданиями. Тэхен не любит тут гулять, никакой речушке с его могущественным морем не тягаться в свободе и необъятности. Но им с Чонгуком деваться больше некуда. Тэхен в который раз себя спрашивает «зачем», зачем идет с незнакомцем, зачем ведется на улыбку, от которой невольно греется душа, отвыкшая от стороннего тепла; считает себя глупым и ругает, но в то же время отмахивается. Ничего тут такого нет, новые короткие знакомства — это мелочи, вреда точно не принесут, от самых близких людей Тэхен его уже сполна получил и получает, кто-то еще хуже не сделает. Может быть, это столкновение несет в себе что-то новое и светлое, надежду на спасение, пусть это и будет лишь на жалкие минуты, что они проводят вместе, начиная с книжного и заканчивая походом на набережную. Сегодня улыбка Чонгука заменила море, в котором Тэхен прячется от реальности. И пусть это выглядит странно, главное то, что эта странность заставляет чувствовать: ничего плохого.

— Так что привело тебя в магазин, где все избитое и недостаточно классическое? — спрашивает Тэхен, свесив руки с перил и смотря на свое отражение внизу, в мутной воде. Чонгук становится рядом, стряхивает нагоревший пепел и пожимает плечами.

— Справочник, — отвечает он, разглядывая профиль Тэхена, наблюдая за его длинными опущенными ресницами, на кончиках которых собираются лучи солнца, красиво переливаясь. — С самыми громкими преступлениями прошлого столетия.

— Серьезно? — поднимает взгляд Тэхен. И не верится, слишком милый Чонгук для подобных сюжетов. Тэхен бы посмеялся, но у него даже на это никаких сил.

— Да, — с улыбкой кивает мужчина. — Ищу кое-какие детали для работы. А ты что искал? Мы оба в итоге ушли ни с чем.

— Я и сам не знаю, — мотает головой Тэхен. — Ни к чему так и не пришел.

— Ну, ты пришел к одной интересной книге, и это уже что-то, — посмеивается Чонгук, подмигнув Тэхену. Тот быстро отводит взгляд обратно к реке, кончики ушей слегка розовеют. Хорошо, волосы прячут.

— Я верю глазам и сердцу, а не чужим строчкам, — пожимает плечами Тэхен. Телефон в кармане коротко вибрирует, оповещая о входящем сообщении. Тэхену не надо гадать, чтобы узнать, от кого. Родители за горло крепко держат, ни за что не дадут шаг в сторону ступить, как бы Тэхен ни пытался. Его лицо каменеет, глаза снова стекла, за которыми ничего. — Мне нужно идти, — и голос бесцветный вдруг, пустотой отдает. Можно даже решить, что Чонгук насторожится из-за такой резкой перемены, но лучше бы ему не спрашивать ничего, не портить уже и так испорченное.

— Я могу подвезти, куда скажешь, — просто предлагает он, к счастью для Тэхена, не ища причин во внезапном изменении его настроения.

— Не стоит, спасибо, — быстро отказывается Тэхен, бросив окурок в урну.

— Ладно, без проблем, — понимающе кивает Чонгук, больно колет теплой улыбкой раненную душу парня. — Тогда до встречи, Тэхен. Если что, найду тебя.

— Пока, — бросает Тэхен и спешит прочь из набережной, подавляя желание обернуться, еще разок посмотреть на того, кто мог спасти хотя бы этот проклятый день.

Он проверяет телефон и убеждается, что семейство не дает ему вздохнуть. Мать своим «где ты ходишь?» убивает все живое, заставляет траву желтеть и морозом покрываться.

Либо терпи, либо борись. Тэхен всю свою жизнь придерживается первого. Недостаток сил и одиночная война приводят к последствиям не самым лучшим. Лишь крепко стиснув зубы и терпя, можно преодолеть некоторые вещи и продолжать двигаться вперед. Поджать губы крепко-крепко и найти точку, которая займет зрение, отвлечет, только бы не пересекаться в этот момент с глазами матери или отца, исполняющего собственноручно вынесенный приговор в гостиной, пока прислуга шепчется за дверями. Отец что-то говорит, лекции читает, столько раз уже окунул в дерьмо лицом, что и не сосчитать, Тэхен уже не выслушивается в слова, в которых он недостаточно хорош для того, чтобы зваться сыном Тэджона и Эрин, как будто он просил о том, чтобы его родили на свет! За это его теперь и карают каждый божий день, занося то руку, то ремень, да что угодно, что попадется, только бы больнее, только бы донести до недостаточно идеального сына, что он не может позволять себе быть иным, нежели родители хотят видеть.

Недостаточно хорош. Недостаточно хорошо учится, почему-то будучи лучшим на курсе, недостаточно послушный, хотя почему-то еще не сдох где-нибудь в канаве от передозировки, недостаточно красивый, до матери и отца ему далеко. Ему до всего далеко. Куда ни посмотрит, всюду недосягаемые дали, и руку к ним тянуть бесполезно. В больших глазах одинокого мальчика всегда будут отражаться несбыточные мечты. А следом еще удар по лицу и сопутствующее «ты бесполезен», что вызывает у Тэхена лишь усмешку, которую он вынужден сдерживать. Отец оторвался за два дня под молчаливым и полностью одобряющим надзором строгой матери. Тэхен не смотрит им в глаза, как слышит вердикт — «позор», просто поднимается с колен и идет в свою спальню, как обычно запирается и слушает глухой стук собственного сердца, пульсацию по всему телу от беспощадных ударов. Тяжелая рука у отца, и правда. Маминым «ненавижу» подкрепленная, оттого еще тяжелее. Тэхен кончиками пальцев водит по щеке, трогает теплую каплю крови на разбитой губе, слегка морщится от жжения и выдыхает:

— Ненавижу, — тихий-тихий шепот, а сорвавшиеся слезы щиплют воспаленную от ударов кожу. Тэхен находит свои сигареты, к счастью, не найденные матерью прежде, снова садится под распахнутым окном и, прижав колени к груди, закуривает, смотря на снова чистое звездное небо. Ему хорошо, им только любуются, им восхищаются, его никто не тронет, руку не протянет и жестоко не вырвет звезд, из которых его существо состоит, и никто не обвинит небо в том, почему оно такое звездное и яркое.

В этом дне был маленький просвет, оставшийся теплым сгустком на сердце Тэхена, вдруг вспомнившего ту странную и короткую встречу с человеком, что чертовски далек от жизни, в которой варится Тэхен, медленно себя теряя. Банально, но верно — как глоток свежего воздуха, который так нужен, так необходим. И даже этому не бывать.

С хрустального глаза падает слеза, меж кровавых губ дым, медленно выползающий змеей. Тэхен вдруг тихо всхлипывает и прячет глаза в предплечье. Он внезапно вспоминает то, на что в страхе и ненависти не обратил внимание, спешно уходя прочь, торопясь вернуться в свой личный ад. Бросив холодное «пока», он не взял во внимание то, что теперь кажется маяком в ночном бушующем океане. Надежда — хрень полная, но лишь потому, что никто о ней не говорит. Пусть она хоть в мечтах будет, хоть Тэхен и знает, что тем никогда не сбыться. Он стирает слезу с щеки и поднимает глаза к звездам, что там четко отражаются и плывут над толщей слез, заполнивших их.

Он сказал, что найдет.

Пусть найдет.

Пожалуйста, пусть найдет, Тэхен не надышался.