Влюбленная

Лукреция была вынуждена выйти замуж за Романо Карделло, чтобы положить конец кровопролитию между их семьями. Этот брак стал ценой мира между Моретти и Карделло, и хотя она понимала, что он исключительно политический, в глубине души надеялась, что однажды в нем появится любовь.

Романо действительно ей нравился. Высокий, с густыми черными волосами и темными глазами, он излучал сдержанную силу и внушал уважение. В двадцать восемь лет он уже был закаленным в мафиозном мире мужчиной, человеком, который не привык показывать слабость, но, возможно, именно эта холодность притягивала ее. Лукреции было всего двадцать. Она была старшей из четырех сестер и с детства знала свою судьбу. Ее воспитывали как достойную наследницу имени Моретти, девушку, которой предстояло стать украшением семьи и сыграть важную роль в политических союзах. Она понимала, что в их мире женщина должна быть тенью мужа, служить ему и растить детей, и она была готова.

У неё была тайная страсть - пение, это делало ее живой. Она мечтала петь на сцене, позволять голосу лететь свободно, не сдерживая себя рамками приличий. Но мечты — это нечто недопустимое в мире, где каждое решение принимает отец, а затем муж. В доме Моретти не было места для ее желаний. Все, что она могла — это запираться в своей комнате и тихо напевать любимые мелодии, зная, что за стенами дома ей не позволено быть тем, кем она хотела бы.

На свадьбе Романо был слишком серьезен, словно это не торжество, а очередной деловой контракт, заключенный в полутени кабинетов. Он не пытался скрыть свою неприязнь — ни к происходящему, ни, возможно, к ней самой. Его холодный взгляд, твердо сжатые губы и едва заметная напряженность в плечах выдавали то, что он смотрел на этот брак как на вынужденную необходимость, не более.

Лукреция пыталась вести себя достойно, как ее учили с детства. Она грациозно принимала поздравления, танцевала с влиятельными мужчинами, демонстрируя, что умеет быть безупречной женой мафиозного босса. Но каждый раз, когда она украдкой смотрела на Романо, видела лишь равнодушие, почти презрение.

Однако все изменилось, когда его брат Доменико вывел свою жену на танец. В тот момент Лукреция заметила, как лицо Романо слегка дрогнуло. Его пальцы, покоившиеся на бокале вина, сжались крепче. В его глазах вспыхнуло что-то темное, что-то сродни гневу или, возможно, соперничеству. Через мгновение он резко нашёл Лукрецию и потянул в зал.

Она замерла, удивленная, но быстро взяла себя в руки. Может быть, это был шанс. Может быть, одно прикосновение сможет растопить лед между ними.

Но когда они закружились в танце, она не почувствовала тепла. Его рука уверенно лежала на ее талии, но в этом жесте не было ласки. Его пальцы не сжимали ее ладонь крепче, чем требовали приличия. Он смотрел на нее, но не так, как смотрит мужчина, плененный красотой своей жены. В его взгляде было что-то другое — желание не уступать, не проиграть даже в этом.

Позже, когда она снова оказалась в кругу танцующих мужчин, Романо не подходил к ней, не вмешивался, не пытался проявить интерес. И все же она чувствовала его взгляд. Пронзительный, тяжелый, он следил за каждым ее движением. Но вместо ревности или страсти в этом взгляде читалось нечто иное — неприязнь, смешанная с собственническим инстинктом.

Лукреция поняла: он никогда не позволит ей принадлежать кому-то другому, но и сам не собирался делать ее своей.

После свадьбы должна была случиться их первая брачная ночь, ночь, которой ждали все, кроме них самих. На следующее утро горничные должны были вынести белые простыни, подтверждая, что невеста вступила в брак непорочной. Лукреция знала этот ритуал с детства — он был частью их мира, традицией, которую нельзя было нарушить. Но знание не делало его менее пугающим.

Когда они вошли в просторный номер, обставленный с холодной роскошью, Лукреция ощутила, как ее дыхание невольно участилось. Она медленно расстегнула платье, позволяя тяжелой ткани соскользнуть с плеч, открывая кожу. Ей казалось, что Романо смотрит на нее, но, осмелившись поднять взгляд, она увидела, что он даже не обернулся.

Он молча стянул пиджак, небрежно бросил его на спинку кресла, затем неторопливо ослабил галстук, расстегнул верхние пуговицы рубашки и направился к мини-бару. Шум стекла и плеск виски в бокале нарушили напряженную тишину.

Лукреция стояла посреди комнаты, не зная, что делать. Ожидание жгло ее кожу сильнее, чем сам страх. Она сделала шаг к нему. Затем еще один. Когда она подошла вплотную, ее пальцы осторожно скользнули по ткани его рубашки, едва касаясь.

Романо замер. Напряжение пробежало по его спине, словно от электрического разряда. Он медленно повернул голову, и их взгляды встретились. В его глазах не было ни желания, ни нежности — только тьма, в которой смешались усталость, раздражение.

— Не надо, — тихо, но твердо произнес он, отступая на шаг.

Она опустила руку, стиснув пальцы.

— Это твой долг, — напомнила она, стараясь, чтобы голос звучал уверенно, но он дрогнул.

Романо отпил глоток виски, его взгляд стал жестче.

— Мой долг — жениться на тебе. Я его выполнил.

Он развернулся и направился к креслу, где оставил пиджак.

— Простыни утром будут в крови, не беспокойся. Я позабочусь об этом.

Романо произнес это спокойно, почти равнодушно, словно обсуждал деловую сделку, а не их первую брачную ночь. Лукреция смотрела на него, пытаясь найти хоть намек на сомнение, хоть тень эмоции, но его лицо оставалось непроницаемым.

— Значит, даже это для тебя — просто формальность? — ее голос был тихим, но в нем звучало разочарование.

Романо не ответил сразу. Он снова сделал глоток виски, затем поставил бокал на стол и наконец посмотрел на нее.

— А ты думала, что будет иначе?

Он подошел ближе, его высокая фигура нависла над ней. Лукреция не отступила, хотя сердце билось слишком быстро.

— Ты получила свою свадьбу, Лукреция. Моя семья получила мир. Все довольны. Не усложняй.

— Не усложняй? — Она горько усмехнулась. — Ты даже не хочешь прикоснуться ко мне, но готов подделать доказательства, лишь бы не испортить репутацию своей жены?

Романо взял ее за подбородок, заставляя поднять взгляд.

— Мне не нужно тебя трогать, чтобы ты была моей.

Его пальцы были холодными, прикосновение — чужим. Лукреция поняла: он не просто не хочет этого брака. Он ненавидит его.

Он отпустил ее так же резко, как схватил, и отвернулся.

— Отдыхай, завтра у нас долгий день.

Она не ответила. Только смотрела, как он взял подушку и плед и направился к кожаному дивану в углу. Ее первая брачная ночь закончилась тишиной.

Лукреция дрожащими пальцами потянулась к одеялу, натянула его до самого подбородка и свернулась в тугой комок на широкой кровати, которая теперь казалась ей бесконечно пустой. Шелковая ткань холодила кожу, но ей было все равно.

Слезы сами по себе потекли по щекам, горячие, предательские. Она сжимала губы, изо всех сил стараясь не издать ни звука. Она не могла позволить себе всхлипнуть, не могла дать Романо услышать ее боль. Он не должен знать, что разбил ее этой ночью — даже не отказом, а своим безразличием.

Комната была погружена в полумрак, только слабый свет ночника разливался по стенам мягким золотистым оттенком. Романо лежал на диване, отвернувшись. Лукреция не видела его лица, но знала, что он не спит. Его дыхание было слишком ровным, слишком выверенным.

Может быть, он тоже мучился? Или ему просто было все равно?

Она сжала одеяло крепче, как будто это могло защитить ее от ощущения полной ненужности. Впервые в жизни Лукреция поняла, что значит быть узницей в золотой клетке, даже если дверь этой клетки открыта.

Романо, как и обещал, сдержал слово. Утром горничные вынесли на показ простыни, запятнанные красным, словно символ исполнения древнего долга. Толпа гостей, уже нетерпеливо ожидавшая подтверждения, одобрительно зашепталась, а женщины в старших семьях кивнули, признавая честь невесты.

Доменико, наблюдая за происходящим, только присвистнул и, подойдя к брату, ухмыльнулся.

— Ну, признавайся, брат, чья это кровь? Твоя, или ты все же не смог сдержать свой член в узде? — Он рассмеялся, похлопав Романо по плечу.

Романо даже не улыбнулся, только смерил его холодным взглядом и сделал глоток утреннего эспрессо.

— Очень смешно. Скажи спасибо, что тебе не пришлось делать то же самое в вашу брачную ночь с Силеной.

Доменико пожал плечами, беззаботно засунув руки в карманы брюк.

— Я бы сделал точно так же, — сказал он, уже без смеха. — Но только для того, чтобы защитить ее. А вот для чего так беспокоишься ты, Романо?

Романо медленно поставил чашку на блюдце, скользнул взглядом по собравшимся, потом снова посмотрел на брата.

— Просто исполняю долг.

Доменико хмыкнул, явно не удовлетворенный ответом.

— Вот как? Тогда почему ты выглядишь так, будто сам не знаешь, на кого зол больше — на нее или на себя?

Романо не ответил. Но его пальцы крепче сжались на краю стола.

Лукреция сидела рядом с Силеной и Элизой, их разговор выглядел оживленным, но Романо видел — ее мысли были далеко. Она слушала их, кивала, что-то отвечала, но в глазах читалась растерянность. Как она могла описать свою брачную ночь, если ее, по сути, не было?

Будто почувствовав его взгляд, Лукреция обернулась. Их глаза встретились на долю секунды, но Романо тут же отвернулся, сделав вид, что его вовсе не интересует, о чем она думает. Он снова вернулся к Доменико, подхватив чашку экспрессо.

— Кажется, твоя жена наставляет Элизу и мою жену, — усмехнулся он, кивая в сторону женщин.

Доменико лениво повернул голову, его взгляд тут же задержался на Силене.

— О, она может научить их многому, — проговорил он, не скрывая удовольствия, с каким наблюдал за женой. В глазах вспыхнул хищный блеск, взгляд жадно изучал изгибы ее тела.

Романо фыркнул.

— Ты всегда так демонстративен?

Доменико хмыкнул, не отрывая взгляда от Силены.

— А ты всегда такой сдержанный?

Романо не ответил. Он снова посмотрел на Лукрецию, которая, казалось, теперь избегала его взгляда. И от этого внутри него странно свернулось что-то горячее и неприятное.

Лукреция молча собрала свои вещи и села в машину. Во дворе еще оставались гости — они прощались друг с другом, обменивались последними любезностями, кто-то смеялся, кто-то уже спешил к своим автомобилям. Но ей было все равно. Все, что происходило вокруг, казалось далеким, неважным.

Романо занял место за рулем и без лишних слов повел машину вперед. Их ждал новый дом в центре Нью-Йорка — их новый, холодный, чужой дом.

В салоне висела напряженная тишина. Лукреция смотрела в окно, наблюдая за сменяющимися пейзажами. Город жил своей жизнью, люди спешили по делам, пары гуляли по улицам, не подозревая, каково это — быть связанной браком, в котором нет ни любви, ни даже простого человеческого тепла.

«Любого мужчину можно подчинить», — вспомнились ей слова Силены.

Эта женщина вызывала у Лукреции восхищение. Такая красивая, такая дерзкая. Она знала, чего хочет, и брала это без страха и сомнений. А их с Доменико любовь... Это было что-то, будто из самых горячих итальянских фильмов. Страсть, огонь, одержимость.

Лукреция вспомнила их танец на свадьбе — то, как Доменико держал Силену за талию, как его пальцы сжимались на ее коже, как она смеялась ему в ответ, позволяя ему полностью владеть собой. Но нет, она поняла это еще раньше, на ужине в доме ее семьи.

С того момента, как они сели за стол, Лукреция видела — эти двое явно занимались чем-то запрещенным. Их взгляды, их легкие, но откровенные прикосновения. А потом... она заметила, как Силена едва заметно вздрогнула, а Доменико, словно случайно, задвинул стул ближе к столу, скрывая их от посторонних глаз.

Лукреция тогда не подала виду, но поняла: Доменико развлекался с женой прямо там, за семейным ужином, и Силена не просто позволяла ему это — ей нравилось.

Она посмотрела на Романо. Он вел машину уверенно, с холодным выражением лица, его пальцы крепко сжимали руль. Такой сдержанный, такой отстраненный.

«А способен ли он вообще на страсть?» — мелькнула в голове мысль.

Но ответ она, кажется, уже знала.

Это был пентхаус на последнем этаже — роскошный, просторный, но до пугающего пустой. Панорамные окна открывали вид на вечерний Нью-Йорк, улицы которого светились тысячами огней. Все здесь кричало о богатстве: мраморные полы, дизайнерская мебель, огромная люстра, свисающая с высокого потолка. Но тепла в этом месте не было.

Романо молча поднял их чемоданы, занес внутрь и оставил в просторной гостиной. Его лицо оставалось непроницаемым, а движения — точными и выверенными, словно это была просто еще одна деловая сделка, не более.

— Комната справа твоя, — бросил он, не оборачиваясь.

После чего, не дожидаясь ее реакции, развернулся и ушел вглубь дома, оставляя Лукрецию одну.

Она осталась стоять у входа, сжимая в пальцах ручку сумки. Гулкая тишина резала слух, делая пространство вокруг еще более чужим.

«Ну вот, и что теперь?» — подумала она, оглядываясь по сторонам.

Здесь не было ничего, что можно было бы назвать «домом». Только идеально подобранные детали интерьера, холодный свет ламп и ощущение одиночества, которое буквально впитывалось в стены.

Лукреция глубоко вдохнула, пытаясь взять себя в руки. Но сейчас ей хотелось одного — выйти отсюда и никогда не возвращаться.

Лукреция занесла чемодан в свою комнату и медленно закрыла за собой дверь. Здесь было так же холодно и безжизненно, как и в остальном доме. Просторная кровать с идеально застеленными простынями, темные плотные шторы, белоснежные стены. Все безупречно, но чуждо.

Она переоделась в легкое платье, дав коже немного свободы после плотного корсета своего наряда. Затем подошла к зеркалу, расчесала длинные светлые волосы, стараясь хоть как-то успокоить разбушевавшиеся мысли.

Но тишина давила.

Не в силах оставаться в комнате, Лукреция вышла в коридор, осматривая дом. Прошла мимо просторной гостиной, заглянула в библиотеку, коротко остановилась у большого бара. Все было идеальным. И мертвым.

Она шла дальше, пока не дошла до одной из дверей. Спальня Романо.

Из-за приоткрытой двери доносился его голос — низкий, уверенный, и раздраженный. Он говорил по телефону.

— Я не буду рисковать, Вэл, — твердо сказал он.

Лукреция замерла.

Вэл. Женское имя.

В груди неприятно сжалось, но она не двинулась с места, продолжая слушать.

— Нет, это не обсуждается. Ты же знаешь, мне плевать на то, чего они хотят.

Он звучал жестко, бескомпромиссно.

Лукреция сделала шаг назад, чувствуя, как внутри поднимается горькое осознание. Конечно, у него была женщина. Почему бы и нет? Он не любил ее, не хотел этот брак. Для него это всего лишь сделка, договоренность между семьями.

Что же она ожидала? Что он вдруг посмотрит на нее по-другому? Что этот холод между ними растает?

Смешно.

Сжав пальцы в кулак, Лукреция развернулась и ушла, стараясь не думать о том, почему эта мысль причиняет такую боль.