Глава 15
Клайд
Лос-Анджелес, 8 июня 1948 года
Проснулся рано. Слишком рано.
Плотные шторы не пропускали свет, но сквозняк с улицы донёс запах асфальта, дождя и сигарет. Где-то внизу рычал грузовик — может, молочная фура, может, кто-то снова переезжает.
Я выпрямился на диване. Спина затекла. Под лопаткой — пружина, в бедро врезался ствол, с которым уснул.
Чужая кровать. Чужой воздух.
Только револьвер — свой.
Он всегда под боком.
Тихо поднялся. Голоса не было — квартира спала.
Она спала.
Пошёл на кухню босиком, на полусогнутых.
Кофе. Сначала — кофе.
Поставил джезву, щёлкнул зажигалкой, насыпал две ложки.
Кофе с привкусом железа — на старой воде, из ржавого чайника. Но я не жаловался. Мне не вкус важен, а ритуал.
Глоток, второй. Горько. Горячо. Как надо.
Пока пил — не смотрел в комнату. Не оборачивался.
Сцена вчерашняя стояла в голове. Не поцелуй. Не ссора.
А то, как она сидела рядом в машине.
Молчала.
И дышала, будто старалась не вспоминать, кто я такой.
Пошёл в душ.
Холодный.
Без лишнего.
Потёр плечо — но не из-за боли, а чтобы не думать.
Вода стекала по шрамам и татуировкам, по коже, покрытой пылью улиц, женщин и выстрелов.
Голова была пуста. Как всегда перед делом.
Когда вернулся в комнату — полотенце на шее, брюки наполовину застёгнуты — услышал, как скрипнула дверца шкафа.
Она уже встала.
Не стал смотреть. Достал из ящика кобуру, рубашку, ремень. Всё чёрное, привычное, простое.
Механика движений — чёткая, без ошибок.
Зажим ремня. Проверка оружия. Бумажник. Лезвие в ботинок.
Только когда нагнулся, чтобы завязать шнурки, — увидел её.
Она стояла в дверях кухни.
Босая, с одной закатанной штаниной пижамы. На лице — ни макияжа, ни маски. Только сон и сигарета.
В одной руке — чашка. Во второй — дымящийся окурок «Lucky Strike».
Взгляд — острый, как обожжённый металл.
Она не сказала "доброе утро".
Она просто стояла и смотрела.
Как будто на выстрел.
— Чего, язык проглотил? — спросила, выдыхая в сторону.
Я ничего не ответил.
— Не удосужился сделать кофе на двоих?
— Я встаю раньше, — сказал я.
— А я ложусь позже, — хмыкнула. — Тоже аргумент?
Я встал.
Завязал второй шнурок.
Молча.
Рубашка ещё не застёгнута, только поверх тела — и я чувствовал, как она смотрит. Не с желанием. С подозрением. Будто примеряет меня к своей боли.
— Знаешь, — сказала она, подойдя ближе, — вчера ты был почти человеком. А сегодня опять стал мебелью. Удобной, холодной, бесполезной.
— Я не просил быть ближе, — ответил.
Голос не дрогнул.
Потому что не имел права дрогнуть.
— Да не просил ты ни разу в жизни, Клайд. Ты только берёшь. Или стреляешь.
Она сделала глоток.
Медленно.
С вызовом.
Я посмотрел на дверь.
— И что? Скажешь что-то на прощание? Или просто исчезнешь, как призрак?
— Я не прощаюсь, — бросил я.
Одел пиджак.
Проверил внутренний карман.
Она стояла, не двигаясь.
Только губы тронула усмешка — ядовитая, выученная, почти театральная.
— Скатертью дорога, призрак.
Я вышел.
Дверь закрыл.
Щёлкнул замок.
И сразу же —
удар.
Глухой.
Треск керамики.
Жидкость по дереву.
Чашка с кофе — в дверь.
Я остановился.
На секунду.
На одну короткую секунду.
Но не обернулся.
Вниз по лестнице, шаг за шагом, я шёл как будто под землёй.
Каждый ступень — чужой.
Каждый шаг — будто ведёт не к делу, а обратно, к ней.
Но я — не возвращаюсь.
Я ухожу.
Всегда.
⸻
Офис на Вест-Восьмой вонял мокрой кожей, железом и страхом. Запах, который въедается в стены, в пальто, в память. Я зашёл без стука. Здесь никто не стучал.
В приёмной сидела новая девчонка, совсем зелёная. Пудра не скрывала дрожащий подбородок. Вряд ли протянет до следующей недели. Она посмотрела на меня, как на призрак.
— Грейв, — позвал меня из глубины зала голос Бэйли. — Проходи. Есть для тебя кое-кто.
Он стоял у окна, курил и разглядывал улицу, будто собирался подстрелить утро. За его спиной — мужчина, почти сливаясь с тенью.
— Познакомься. Это Виктор Рейн. Новый в деле. Будете работать вместе.
Я окинул его взглядом. Высокий. Чёрное пальто, будто с чужого плеча. Волосы тёмные, зачёсаны назад. Черты резкие, как у резчика по дереву. Глаза — стальные. Но не как у тех, кто просто убивает. А как у тех, кто убивает и помнит.
Он молча кивнул.
— Хатчер, — сказал я.
— Знаю, — ответил он. — Смотрел на твою работу. Впечатляет.
— Я не для выставок.
Бэйли вмешался, разрывая тишину:
— Цель — некий мистер Эдгар Холт. Муниципалитет. Унёс не туда документы. Продаёт копии кое-кому, кому не стоит знать, что за деньги уходят через порт. Его нужно убрать. Желательно быстро. Без шума. Без грязи.
Рейн коротко кивнул. Я развернулся первым и пошёл к выходу.
Через полчаса мы уже сидели в его машине — странной модели "Hudson", с запахом свежей кожи и стволов в бардачке.
— Ты всегда работаешь в пальто? — спросил я, откинувшись на спинку.
— А ты всегда задаёшь глупые вопросы?
Усмехнулся. Мне понравился этот ублюдок.
Дом Холта был на холме. Дорогой фасад. Тупые львы у входа. Хлопчатобумажный патриотизм и фасадная добродетель. Но за шторами — грязь. Я чувствовал её кожей.
— Камеры? — спросил он.
— У него сын в колледже. Вся охрана — пара пожилых охранников и прислуга. У окна второго этажа — его кабинет. Там он и хранит всё. В три ночи дом спит.
— Мы войдём как доставщики. Костюмы — в багажнике.
Рейн готовился заранее. Хорошо.
Мы надели тёмную форму. Синие рубахи, бейджи. Чёрные перчатки. Постучали. Прислуга открыла быстро, без подозрений. Мы прошли через холл, оставляя за собой пустоту.
На втором этаже Рейн взял лезвие и, не дрогнув, вонзил его в горло охраннику. Кровь — не струя, а тихая капля. Он держал его, пока тот не осел на пол.
— Тихо, — прошептал он. — Идём.
Холт был в кабинете. За столом. В наушниках. Вёл записи. Он даже не повернулся, когда мы вошли.
— Мистер Холт? — сказал я.
Он повернулся, как чиновник на приёме, с усталой жалостью.
— Что ещё? Я...
Один выстрел. В лоб. Он упал вбок, как кукла. Очки слетели. Чернильница перевернулась, растеклась по столу, как чёрная кровь.
— Что с документами? — спросил Рейн.
Я подошёл к сейфу. Не заперт. Внутри — пачки фотокопий, бумаги с подписями, схемы отмывки. Мы забрали всё. Подожгли кабинет. Быстро, без огня в остальных комнатах.
Ушли через чёрный ход. Машина ждала внизу.
— Неплохо работаешь, — сказал я, садясь рядом.
— Я не работаю. Я очищаю. — Он сказал это спокойно, как священник, говорящий о грехе.
Всю дорогу назад мы молчали. Но тишина уже не резала. Она была... привычной.
У офиса я вылез первым.
— Увидимся, — сказал он.
Я кивнул и ушёл в ночь.
⸻
Квартира встретила тишиной. Окно в кухне было открыто, и ветер лениво шевелил тонкую занавеску. В воздухе стоял запах улицы — сырой бетон, ночь и чьи-то дешёвые духи из соседней квартиры.
Норы не было. Не было её ботинок у порога. Не было кружки на столе. Не было звука, присутствия, дыхания. Просто отсутствие.
Клайд прошёл внутрь, не включая свет. Повесил пиджак на спинку стула, открыл шкаф, достал из него сигарету. Закурил. Несколько минут просто стоял, прислонившись к дверному косяку, курил и смотрел на разбросанную простыню на диване.
Потом выкинул окурок в раковину и направился к комоду. Нижний ящик скрипнул. Там, под старой холщовой рубашкой, валялась старая кобура — потёртая, с заевшей застёжкой. Клайд достал её, повертел в руках. Пахло кожей, временем и кровью.
Рядом в ящике что-то шуршало. Маленький конверт. Он вытащил его и развернул. Чёрно-белая карточка, выцветшая по краям. Девочка лет восьми, в балетной пачке, с криво подвязанными лентами на пуантах. Уперлась в бок, будто позирует не для альбома, а чтобы напугать кого-то взглядом.
Он посмотрел на фото. Ни усмешки, ни вздоха, ни мысли. Просто сунул снимок в карман пиджака.
Застегнул пуговицу на рубашке. Закрыл ящик.
И сел на край дивана, глядя в окно.