Пролог
Клайд
Лос-Анджелес, 03:17 ночи.
Отель Devon Rose. Три звезды, если верить старой вывеске, которую забыли перекрасить лет десять назад. Облупленные стены, затхлый запах пота и мочи в коридорах, ржавчина в умывальниках. Лифт не работает. По ковролину лучше не ходить босиком.
Третий этаж. Комната 306.
Клайд стоял за дверью, прислонившись плечом к стене, и медленно выдыхал дым.
Сигара тлела с упрямой ленцой — он не любил торопиться. Ни в чём. Торопятся те, у кого дрожат руки. У кого на кону эмоции. А у него — только результат. Всё, что делается быстро, делается плохо. А плохо он не делал. Никогда.
Коридор пахнул пыльным потом, старым дешёвым лосьоном и чем-то неуловимо кислым — вроде отчаяния.
Из-за стен доносились звуки: слева — низкий храп, прерывистый, как старый мотор, захлёбывающийся на поворотах; справа — женский стон, натужный и без души, будто кто-то делал работу, как моет пол — с отвращением.
Он ждал.
Не шевелился. Только дышал.
Пока не стихло и то, и другое.
Пока ночь не затихла, как зверь перед прыжком.
Два шага.
Медленных. Тихих.
Как змея по горячему песку. Ковролин под ботинками шуршал, как тлеющая бумага.
Ключ-карта уже лежала в его ладони — пластик тёплый, как чужой страх. Он не крал — он покупал.
У каждого есть цена. Особенно у тех, кто жив. У мёртвых цены нет.
Он всегда платил тому, кто дышит.
Дверь щёлкнула. Без скрипа. Он не носил перчаток — не было нужды. Он знал, где держать, как касаться, куда нажимать.
Улика — это ошибка. А ошибок он не делал. Ни разу.
Внутри было темно. Неоновая вывеска из окна била красным по полу — кровавые блики расплывались на ковре. Как пятно. Или как предупреждение.
В углу тикали часы, стрелка секундной стрелы царапала воздух.
Воздух внутри был тяжёлый, пропитанный сном и потом.
Мужчина на кровати спал: жирный, с распахнутой майкой, уткнувшись лицом в подушку. Пот заливал лоб, грудь поднималась и опускалась с трудом, как насос в предынфарктной шахте.
Рядом валялись носки, пустая бутылка, пистолет — не заряженный. Глупо. Но привычно.
Пояс был расстёгнут, ботинки сброшены кое-как. Ему было хорошо. Он спал.
Навсегда.
Он не почувствовал, как Клайд вошёл.
Не успел даже вдохнуть.
Всё заняло меньше секунды.
Три выстрела.
Один — в рот. Чтобы не закричал.
Второй — в сердце. Чтобы не дёрнулся.
Третий — в глаз. Чтобы знали, от кого.
После выстрелов повисла тишина. Не такая, как до — глухая, затаившаяся.
Стены сжались. Даже холодильник в углу перестал жужжать — будто испугался.
За окном вспыхнула вспышка неона, но тут же погасла. Где-то хрустнул лёд в стакане. Где-то под кроватью дёрнулась крыса.
Клайд стоял, глядя на тело.
Судорога ещё пробежала по животу. Потом — тишина окончательная.
Он ничего не чувствовал. И не должен был.
Подошёл к умывальнику. Вода текла с хрипом. Смыл каплю крови с запястья.
Провёл рукой по подбородку — щетина короткая, свежая. Не из тщеславия — из привычки.
Аккуратность — не черта, а оружие.
Открыл пачку сигар, закурил. Вышел в коридор, не оборачиваясь.
У него не было привычки смотреть назад.
Он услышал шаги ещё до того, как показались люди. Скрип обуви, дыхание, глухой стук по лестнице.
Узнал — свои.
— Твоя работа? — спросил один. Крупный, лысый, с пальцами, как сосиски. Из тех, кто носит кольца и не любит пачкать руки.
Запах его лосьона забивал всё живое.
Клайд кивнул.
— Чисто?
— Чисто.
— Кто-то слышал?
— Никто.
— А третий в глаз зачем?
Клайд затянулся. Медленно.
Бросил сигару в пепельницу на стене.
— Чтобы знали, что это от меня.
Он не улыбнулся.
Он никогда не улыбался.
Развернулся. Клик каблуков по кафелю.
Спустился по лестнице.
Растворился в ночи, в тумане, в Лос-Анджелесе, где воздух пах бензином, грехом и деньгами.
Никто не обернулся ему вслед.
Так было всегда.
На улице накрапывал дождь — не ливень, а липкая морось. Она въедалась под воротник, в швы пальто, под ногти. Как вина. Или долг. Или женщина, от которой не избавиться.
Газеты валялись на тротуаре. Кто-то блевал в переулке. Надпись Lucky's Bar дрожала от ветра.
Никто не замечал. Никому не было дела.
Клайд прошёл мимо. Как тень.
Сигара отсырела, но он всё равно прикурил.
Пламя зажигалки вырвалось на миг. На металле — потёртые буквы: CH.
Не его инициалы.
Он свернул в переулок.
Там, где стояла старая Buick Roadmaster. Цвета мокрого асфальта.
Открыл багажник. Бросил туда пиджак — на подкладке расплывалось тёмное пятно.
Закрыл.
Достал другой — строгий, без пятен. Натянул.
Проверил галстук, как хирург проверяет шов. Уверенно. Без суеты.
Сел в машину.
На сиденье — бумажный конверт.
Он не открыл его. Не сейчас. Он знал: если узнаешь имя слишком рано — оно приходит ночью.
Оно зовёт.
Оно стучится.
А он слишком давно не видел снов.
⸻
Внутри пахло кожей, металлом и чужими историями.
Он завёл двигатель. Фары вспороли туман, как скальпель вспарывает живот. Радио щёлкнуло, зашипело, но он не слушал. Просто ехал. Сквозь город. Сквозь ночь. Сквозь Лос-Анджелес, где даже у фонарей были глаза. Где никто не жил — только держался за пульс.
Клайд не задавал вопросов.
Он получал адреса.
Он находил людей.
Он делал тишину.
А потом — возвращался.
В пустую квартиру.
К пепельнице.
К окну, за которым Лос-Анджелес гнил и горел одновременно.
Но сегодня — не вернулся.
Сегодня поехал дальше.
Потому что в конверте был новый адрес.
Новое имя.
Новая могила.
А он — Клайд Хатчер.
Тот, кто её выкапывает.