Ещё один шанс?

Из-за полной неожиданности, которая проявилась в виде внезапно появившейся черной макушки какого-то мужчины или паренька, чье лицо было скрыто и невидимо, светловолосый парень резко вздрогнул. Этот внезапный и резкий вздрог вызвал непроизвольный толчок, который тут же разбудил спящего рядом с ним старшего брата. Тот, ещё не полностью осознав происходящее, первым делом протёр глаза костяшкой указательного пальца, стараясь избавиться от тумана сна и постепенно приводя сознание в порядок. Только после этого до него наконец-то дошло, что они с младшим братом не просто проснулись — они находятся в совершенно другом городе, в чужом доме, окружённые незнакомым для них человеком, чужим парнем, который не вызывает у них ни малейшего чувства привычности. Для Риндо этот человек был настоящим незнакомцем, словно появился из ниоткуда, без каких-либо объяснений и предупреждений, а вот для Рана ситуация была иная — в его сознании этот парень казался... знакомым?

Суть была в том, что Ран сразу же вспомнил эпизод из поездки, когда они вместе с братом куда-то ехали на поезде и как бы «знакомились» с этим парнем. Правда, тот момент был настолько коротким и мимолетным, что даже не успел толком закрепиться в памяти — они всего лишь перекинулись парой слов, прежде чем Ран погрузился в сон, оставляя всё остальное позади. Младший брат недоумевал и не мог понять, как так получилось — представьте себе ситуацию: вы с братом находитесь где-то в узком, тёмном переулке, а спустя мгновение, словно моргнув, переноситесь в чей-то дом, окружённые незнакомой обстановкой и посторонними запахами.

Первые несколько секунд после пробуждения братья играли в молчаливые «гляделки», словно пытаясь друг у друга прочесть мысли и понять, что вообще происходит. Но напряжённое молчание вскоре прервало решение Риндо взять ответственность в свои руки и начать диалог с братом — именно он первым решился нарушить тишину.

«Брат?.. где мы?.. что произошло?..» — произнёс он с робостью в голосе, словно пытаясь уловить хоть какую-то нить реальности.

На последних словах голову младшего пронзила резкая, нестерпимая боль, мгновенно заставившая его зашипеть, зажмурить глаза и инстинктивно коснуться подушечками пальцев бинтов, аккуратно наложенных на его лоб. После этого он устремил взгляд на лицо брата, с надеждой ожидая каких-то ответов, прояснения той мутной ситуации.

«Рин-рин...» — прошептал старший брат, с трудом шевеля губами так тихо, что младший не смог расслышать слов.

Старший был искренне рад видеть своего младшего брата живым и практически здоровым — именно это чувство переполняло его сердце. В его голове рисовались жуткие картины с холодным, бледным до синевы телом Риндо, и мысль о том, что он может потерять единственного близкого человека, заставляла его душу сжиматься в комок. Риндо для него был не просто братом — он был единственным светом в этом жестоком и сером мире, и потеря его означала бы конец всего, не давая возможности увидеть хоть что-то светлое и доброе.

«Что ты сказал?.. я не расслышал...» — попросил младший, всё ещё сомневаясь в том, что услышал.

Риндо предположил, что повязки на голове брата мешают ему расслышать слова, поэтому аккуратно поднял бинты выше к вискам, будто пытаясь открыть для него уши, улучшить слышимость. А тем временем Ран собрал свои мысли воедино, чтобы кратко и максимально понятно объяснить брату, что же произошло.

«Этот парень, кажется, нашёл нас в том переулке и, как видишь, обработал раны. Ты всё это время спал, а я очнулся только в поезде. Тогда он представился как... Такемичи... Ханагаки. Но, честно говоря, даже если он всё это сделал, я не могу полностью доверять ему», — проговорил Ран быстро, словно боясь забыть имя того самого «героя».

Братья продолжали общаться ещё несколько минут, задавая друг другу вопросы и получая ответы, пока совсем рядом не услышали хрипловатый, слегка сонный голос.

«Добрый вечер, вы просн-» — начал говорить брюнет, но не успел договорить, как почувствовал резкую и внезапную боль в области носа. Ранее сидя на коленях, опираясь на диван, он не успел сориентироваться в происходящем — удар был слишком резким и сильным, от чего его резко отбросило назад. Но на этом беды не закончились: рядом стоял котацу¹, и в момент падения Такемичи ударился головой прямо о жёсткий угол этого стола. От острой боли в затылке и носу брюнет скрутился в комок, инстинктивно обхватив обеими руками голову.

Уши замелькали от звона, словно гудок сирены разорвал тишину. Сон как рукой сняло. Первые несколько секунд Такемичи тихо стонал от боли, а затем попытался подняться, с трудом выпрямляясь и при этом одной рукой крепко прижимая к себе кровоточащий нос.

«Хей! Какого чёрта!?» — воскликнул он, его голос звучал одновременно и восклицательно, и возмущённо.

Братья смотрели на него с широко раскрытыми глазами, не понимая, что же произошло. Вам, наверное, интересно, кто и чем же так ударил Такемичи? Неужели это был кто-то из них? Нет, всё было даже смешнее — этим «кем-то» оказался Риндо. Он испугался внезапного появления брюнетa и, словно в порыве страха и паники, со всей оставшейся силой пнул его ногой прямо в нос. Сам Риндо не ожидал, что тот не упадёт без сознания и даже не начнёт отвечать ударом в ответ. Он думал, что этого будет достаточно, чтобы отогнать незнакомца, но в итоге увидел, что тот встал, не обращая особого внимания на боль и даже начал жаловаться. Неужели Риндо стал слабым? Нет, не могло быть — звук удара был оглушительным, что означало только одно: этот брюнет оказался крепким орешком, которого не так просто сломать. Или ему просто невероятно повезло. Но братья склонялись именно к первой версии.

«Господи, подождите тут, я скоро», — произнёс Такемичи и, не теряя времени, поспешил куда-то вверх по лестнице. По звукам шагов стало ясно, что дом был многоэтажным, и теперь братья знали, что здесь есть не один этаж.

«Честно говоря, я не ожидал такого от тебя. Не думал, что ты можешь так сильно и быстро бить», — обратился Ран к младшему с лёгкой ухмылкой, заметно развеяв напряжение.

«Да я и сам от себя не ожидал», — улыбаясь в ответ, сказал Риндо, принимая это как комплимент.

Спустя некоторое время Такемичи вернулся — теперь с ватой, зажатой в носу, и с аптечкой в руках. Подростки молча наблюдали за его движениями, не отводя глаз. Брюнет начал осторожно тянуться к голове Риндо, чтобы осмотреть раны и, возможно, заменить бинты. Внезапно Ран резко схватил его за руки одной рукой, а другой прижал младшего брата к себе, словно защищая от возможной угрозы.

В комнате повисло неловкое молчание, пока Ран не нарушил его угрозительным голосом.

«Что ты собирался с ним сделать?» — спросил он, глядя на Ханагаки с недоверием. Тень, падавшая на лицо блондина, делала его ещё более «устрашающим».

Брюнет, застигнутый врасплох, начал понимать, почему так резко сработала защитная реакция — старший брат неправильно понял его намерения и принял их за угрозу.

Риндо, привыкший к редким проявлениям такой опеки со стороны брата, был немного ошарашен — он не ожидал оказаться в объятиях Рана. Где-то глубоко внутри ему было даже приятно, отчего на его лице застыл едва заметный румянец.

Такемичи всё же решился наконец-то ответить на заданный ему вопрос, который раздался с нотками угрозы из уст блондина. Он выдохнул медленно, будто собираясь с силами, внутренне сжавшись от напряжения, которое витало в воздухе между ними.

— Ох… похоже, ты немного неправильно меня понял, — осторожно начал он, стараясь не звучать ни агрессивно, ни покровительственно, но и не слишком слабо, чтобы не показаться уязвимым.

Ран, услышав это, с лёгкой долей подозрения приподнял одну бровь, от чего его лицо стало ещё более настороженным и колючим. В этом движении было всё: недоверие, затаённая угроза и одновременно — интерес, сдерживаемый разумом.

— Если ты подумал, что я собираюсь причинить тебе или твоему брату вред… то должен признать — ты точно неправильно меня понял, — продолжил Ханагаки, не отводя взгляда и стараясь держать интонацию ровной, мягкой, но уверенной. — Я просто хотел заменить бинты на его голове. Старые уже никуда не годятся, они могли отсыреть или пропитаться кровью, а это опасно.

На эти слова Ран, по-прежнему сощурившись, недоверчиво уставился на Мичи. Его взгляд бегло метнулся от лица брюнета к аптечке, затем — на брата, и снова обратно. Он выглядел так, словно обдумывал множество вариантов развития событий — от нападения до бегства. Но спустя несколько секунд напряжённой тишины его пальцы всё же чуть-чуть разжались, ослабляя хватку, будто позволяя себе на секунду поверить, что всё может быть не так уж плохо.

— И как, по-твоему, я должен тебе доверять? — спросил Ран сдержанно, но всё же чуть менее резко, чем минутой ранее. Его голос, хоть и сохранял колкость, прозвучал уже скорее с сомнением, чем с угрозой.

Такемичи заранее знал, что доверие со стороны братьев Хайтани — дело небыстрое и уж точно не простое. Он прекрасно понимал, что в их ситуации никто не поверит просто на слово, особенно когда весь мир будто пытается тебя сожрать. Поставь он себя на их место — и сам бы первым делом сомневался, подозревал и держал дистанцию. Поэтому к подобным ситуациям он начал готовиться заранее, еще до того, как они очнулись. Он не собирался спорить или давить, а лишь предложить разумный выход, при этом оставив решение за ними.

— Если ты мне не доверяешь, — спокойно сказал он, делая шаг навстречу, — тогда давай я тебя быстро научу, как правильно обрабатывать раны. Поверь, это совсем несложно, но очень важно. Иначе, если повязка будет наложена неправильно или грязно… твоему брату может стать только хуже. А я уверен, ты не хочешь этого.

Ран удивлённо моргнул. Он, конечно, ожидал чего угодно от Ханагаки — агрессии, жалоб, даже насмешек, — но не предложения помочь и тем более не такого спокойного, доброжелательного тона. Внутри него что-то дрогнуло. Потому что несмотря на всю злость, презрение и ярость, которые кипели в нём с момента пробуждения, он не мог не заметить одного — Такемичи был абсолютно спокоен. В его голосе не дрожала ни одна нотка страха или фальши. Он не отводил взгляда, не пытался приукрасить слова — просто говорил, честно, открыто. И особенно в глаза бросалось нечто иное… его взгляд. Эти глаза.

Они были полны тепла. Не дурацкого наигранного умиления, не жалости — а чего-то простого, искреннего. Как будто он по-настоящему заботился. Как будто ему действительно не всё равно, что будет с двумя парнями, которых он даже толком не знает. Этот взгляд… был пугающе честным. Таким, какие встречаются в жизни крайне редко, если вообще встречаются.

— Х-хорошо… — уже не так уверенно, скорее даже неловко и с заминкой, проговорил старший Хайтани. Он сам удивился тону своего голоса. Что с ним творится?

И вправду — ему стало немного неловко. Осознание того, как грубо он вёл себя по отношению к человеку, который ни разу даже не повысил на них голос, начинало грызть его изнутри. Он вспоминал свои резкие слова, напряжённый взгляд, готовность напасть — и теперь чувствовал, как внутри всё сжимается. Ведь, по сути, их легко могли сдать или даже убить, и никто бы не заступился. Они были ранены, уязвимы, в чужом доме, абсолютно без защиты. Но вместо этого их приютили, вымыли, уложили, а теперь ещё и лечить собираются.

Ран вдруг понял, что до этого момента он действовал необдуманно. Слишком импульсивно, слишком грубо. Его сердце гналось вперёд, не давая разуму догнать. Но теперь он чувствовал: пора начать думать. Слишком многое поставлено на карту — жизнь брата, их будущее, даже элементарное здоровье. Нельзя больше действовать наугад.

Такемичи между тем уже аккуратно взял в руки аптечку — ту самую, которую он заранее приготовил, предугадывая развитие ситуации. Осторожно, с особой тщательностью и почти ритуальной сосредоточенностью он открыл её крышку. Каждый его жест был точен, нетороплив. Он будто боялся нарушить хрупкое равновесие, сложившееся между ним и Хайтани.

Он начал доставать всё необходимое: бинты, стерильные салфетки, пластыри разных размеров, антисептики и прочие мелочи. Доставал аккуратно, но с определённой скоростью — будто между ним и аптечкой существовало полное взаимопонимание. Он явно не хотел выглядеть неуклюжим или непрофессиональным в глазах этих подростков. Хотя и не был врачом, но старался быть таким, каким должен быть в этот момент — заботливым, уверенным, спокойным.

Закончив с подготовкой, он кивнул Рану и жестом пригласил подойти ближе, указав на место возле себя. Его голос стал чуть мягче, спокойнее, почти тёплым:

— Подойди. Я покажу тебе, как всё это делается. Научу пошагово. Это несложно, но требует внимания. И ты справишься.

Ран всё ещё сохранял напряжённую настороженность, но, к удивлению самому себе, подошёл ближе. Медленно, словно проверяя каждый шаг на прочность, он приблизился к Такемичи и опустился рядом с ним, присев на корточки. Его глаза, чуть прищуренные, внимательно следили за каждым движением хозяина квартиры, словно тот мог внезапно выкинуть что-то неожиданное. Однако ничего такого не последовало.

Такемичи, не оборачиваясь, заговорил спокойным, почти преподавательским тоном, словно объяснял другу, как варить лапшу, а не обрабатывать раны на голове пострадавшего:

— Первым делом нужно очистить руки. Даже если на них нет видимой грязи, микробы всё равно остаются, — проговорил он, протягивая Рану упаковку с влажными антисептическими салфетками. — Не обязательно идти мыть их с мылом, если под рукой есть это. Но суть — всегда начать с чистоты.

Ран молча взял салфетки, вытащил одну, посмотрел на неё с видом, будто держит нечто подозрительное, но всё же стал обтирать руки. Движения были небрежными, будто он делал это напоказ. Такемичи краем глаза заметил это, но ничего не сказал. Он лишь подождал, пока тот закончит, и продолжил.

— Теперь самое важное — снять старую повязку аккуратно. Очень аккуратно, — подчеркнул он. — Кожа под ней может быть повреждённой, прилипшей к бинту, а резкие движения могут всё испортить.

Он взглянул на Рана и добавил:

— Сначала поддеваешь край бинта вот так, — он продемонстрировал на своей руке, накрутив небольшой кусочек марли, — потом медленно, не торопясь, разворачиваешь. Если чувствуешь, что бинт прилип — немного смочить водой или хлоргексидином. Ни в коем случае не дёргать.

Ран слушал, не перебивая, и чем дальше, тем внимательнее. В его взгляде мелькнуло нечто новое — то ли уважение, то ли просто удивление от того, насколько спокойно и обстоятельно говорит этот невзрачный с виду парень. Он заметил, как у Такемичи лёгкая дрожь в пальцах, но при этом тот продолжал говорить уверенно, не сбиваясь.

— А теперь продезинфицировать. Тут осторожно — не лить всё подряд, не мазать, как попало. Сначала обработать салфеткой с антисептиком по кругу, от центра к краям. Никаких ваток — они оставляют волокна. Потом — подсушить. И только после этого накладывать новый бинт, — продолжал Мичи, отдавая Рану стерильную салфетку и бутылочку антисептика. — Попробуешь?

Он повернулся к нему, впервые за это время встретившись с ним взглядом напрямую, открыто. Ни вызова, ни страха, ни пафоса. Только усталость и искренняя вовлечённость. В этом взгляде было столько честности, что Рану стало вдруг неуютно. Будто его обнажили. Будто этот парень видит в нём не просто «психопата из банды», а человека, который сейчас нервничает, не знает, что делать, и просто хочет, чтобы брат выжил.

Ран кивнул. Медленно, почти с неохотой, будто признавал поражение — но всё же кивнул.

— Я попробую, — хрипло выдавил он, взяв антисептик и салфетку с такой аккуратностью, с какой обычно держал нож.

Такемичи не улыбнулся, не похвалил, не сказал: «молодец» — он лишь отступил на шаг, давая Рану пространство, и наблюдал. Его руки были готовы помочь, но он не вмешивался, пока не станет нужно.

Ран медленно склонился над братом, внимательно глядя на повязку. Он сделал всё, как сказал Такемичи: снял бинт осторожно, чуть подмочив прилипшие края, обошёл рану по кругу, едва касаясь кожи. В какой-то момент он даже задержал дыхание, когда заметил, как сильно исцарапан лоб Риндо. Тот едва заметно шевельнулся, но не проснулся.

И именно тогда — что-то в нём треснуло. Внутри, в груди. Будто сухая кора раскололась, и наружу полезо нечто тонкое, болезненное. Он слишком хорошо помнил, как брат корчился, как звал его, как дрожал. Это не должно было повториться. Никогда.

Он наложил новый бинт, чуть дрожащими пальцами, но справился. Закончив, он выпрямился и, не глядя на Такемичи, пробормотал:

— Готово. Вроде как…

— Хорошо получилось, — тихо сказал тот. Не преувеличивая, не умиляясь. Просто признал факт. — Ты справился.

---

Для Рана и Риндо голос Такемичи был словно тихая, умиротворяющая и вкрадчивая мелодия, мягкая, как шелест листвы в тёплый летний вечер, ненавязчивая и одновременно такая уютная, будто он сам был каким-то живым олицетворением комфорта. Он звучал убаюкивающе, как колыбельная, спетая где-то на границе сна и реальности. Слушать его было не просто приятно — это было почти физически приятно, будто этот голос имел способность проникать в тело и успокаивать даже самые тревожные участки души. Медицинскую информацию, о которой он с неподдельной заботой и мягкостью рассказывал, братья Хайтани впитывали как губки, ловя каждое слово, как будто от этого зависела их жизнь. Ни одно движение, ни один звук из окружающего мира не отвлекал их, ведь всё внимание целиком и полностью принадлежало говорящему. Они старались не упустить ни единой детали, не пропустить ничего из того, что срывалось с губ Ханагаки, потому что понимали — он говорит не ради себя, а ради них. Да, это им же на благо. Но, помимо рационального понимания важности сказанного, в них поселилось странное, но удивительно сильное желание не разочаровать его. Им не хотелось, чтобы он почувствовал себя проигнорированным или неуслышанным — не потому что он обидится, а потому что... потому что им это стало важно.

Риндо, обычно держащий всё в себе, иногда даже сам задавал вопросы, если вдруг что-то казалось ему непонятным. Он не отсиживался в углу и не прикидывался, что понял — он искренне хотел понять. А Такемичи, как добросердечный наставник, всегда спокойно, без раздражения или чувства превосходства, подробно объяснял всё на более простом языке. Его объяснения были не сухими и академическими, а живыми, образными, понятными, словно он сам однажды не понимал и потому знает, как это — разбираться в незнакомом.

— Вот именно поэтому нельзя затягивать слишком сильно. Умница, молодец! Ты справился просто отлично! — хвалил Такемичи Рана каждый раз, когда тот делал что-то правильно, особенно если это касалось его тренировок на голове Риндо.

Каждое одобрение звучало искренне, и пусть оно было простым, но в этих словах читалась неподдельная радость за успех другого человека. Хвалить важно — люди, даже самые суровые, даже самые отстранённые, нуждаются в похвале, особенно если это подростки или ещё только формирующиеся взрослые. Похвала — это мотивация, импульс к действию, внутреннее топливо. Она пробуждает внутри желание стараться больше, лучше, чтобы вновь услышать эти добрые слова, получить эту тёплую реакцию.

Взгляд Такемичи, который до этого был прикован к голове младшего из братьев, скользнул в сторону и остановился на голове Рана. И, о боже, то, что он увидел, сложно было бы назвать просто бардаком — это был настоящий хаос, апокалипсис волос. Все пряди спутались в нечто невероятное, будто в них поселился вихрь и устроил торнадо. Казалось, что расчесать это руками уже невозможно, будто сами волосы отказались подчиняться законам причёсывания и решили жить своей жизнью.

— Слушай, Ран… Ты не будешь против, если я попробую расчесать и собрать твои волосы? — осторожно, словно предлагая нечто священное, спросил Такемичи.

Уже на первых словах лицо Рана изменилось, а взгляд резко метнулся к нему. В глазах читался лёгкий испуг и удивление — редкое сочетание для такого парня. Лицо Ханагаки выражало обеспокоенность и искреннюю заботу, а ведь Ран даже успел на мгновение забыть, что у него вообще есть волосы. Последние дни он был настолько сосредоточен на безопасности младшего брата, на обстановке вокруг и странной доброте незнакомца, что напрочь вытеснил из головы собственное состояние и внешний вид. Но теперь, когда внимание вновь вернулось к себе, он внезапно почувствовал острую, колющую боль в голове — как будто память вернулась вместе с физическими ощущениями. Он вспомнил лица тех мерзавцев, что посмели тронуть не только Риндо, но и его волосы. А ведь это — святое. Это не просто волосы — это символ его личности, граница дозволенного. И те, кто её переступил, уже приговорены. Их безопасность под вопросом. Вернее — не подлежит обсуждению. Им крышка.

Тем не менее, после короткого, но глубокого раздумья, старший брат всё же выдохнул и дал своё молчаливое согласие, кивком головы разрешив действовать. И в этот момент Такемичи словно расцвёл. В нём вспыхнула радость, надежда и воодушевление. Он знал — это знак. Маленький, почти незаметный, но невероятно важный знак того, что Хайтани начинают понемногу ему доверять. Это был первый шаг к чему-то большему. Ведь в тех временных линиях, через которые ему довелось пройти, Ран сломал бы руки любому (за исключением, пожалуй, самого главы), кто хотя бы посмел прикоснуться к его волосам.

Теперь же — доверяет. Хотя бы немного. Уже прогресс.

Такемичи с невероятной скоростью метнулся туда-сюда, как будто мотор под спиной завели, и через пару мгновений вернулся с расчёской и двумя аккуратными резиночками. И вот тут Хайтани удивились. Причём оба одновременно. У него что, в планах сделать... две косички? Это не для двух хвостиков же? Но он ведь ничего не сказал насчёт их длинных волос, не высказывал ни тени осуждения, ни насмешек. Более того, казалось, что ему эти волосы даже нравятся. Это восхищение, пусть и не выраженное словами, заставило братьев пересмотреть свои сомнения. Может, он и правда нормальный? Или, по крайней мере, не опасный. Возможно, ему действительно можно доверять. Хоть чуть-чуть.

Такемичи усадил Рана на пол, удобно разместив его между своими ногами, пока сам устроился на диване. Конечно, под блондином была мягкая подушка — «Пол слишком твёрдый и холодный!» — объяснил он, даже если пол на самом деле был с подогревом. А Риндо тем временем устроился рядом, на самом диване, наблюдая со стороны.

Работа предстояла непростая. Волосы Рана были не просто запутаны — они выглядели как комок ниток, переживший землетрясение. Но Такемичи не из тех, кто сдаётся. Он терпеливо, медленно, аккуратно, стараясь не причинить боли, разбирал прядь за прядью. Его пальцы скользили по волосам осторожно, будто боялся повредить что-то хрупкое. Постепенно спутанность уходила, волосы выпрямлялись, ложились гладкими волнами. Они оказались даже длиннее, чем он думал. Словно на глазах отрастали, хотя это, конечно, иллюзия. Он разделил их на две равные части и начал плести снизу вверх. Заплетал не туго — он знал, что если затянуть слишком сильно, будет болеть голова, а если слишком слабо — прическа распадётся. Он выбрал золотую середину.

А Ран… Ран чуть ли не уснул. От этих мягких расчёсываний, от нежных прикосновений, от атмосферы доверия и заботы. Это было слишком приятно. Это было почти наркотически приятно. Он бы хотел, чтобы это повторялось каждый день.

И вот — последняя резинка затянута. Прическа готова. Получилось даже лучше, чем Такемичи ожидал. Он немного волновался, ведь не каждый день делает косы, особенно на братках, но результат оказался превосходным. Ран взглянул в зеркало, и на его лице отразилось что-то странное. Похожее на... счастье? Даже Риндо слегка приоткрыл рот от удивления — ведь Ран не так уж часто показывал эмоции, отличные от наглого превосходства или саркастического прищура.

— Ладно, ребят, — внезапно прервал тишину Такемичи, — вы, наверняка, проголодались. Я, кстати, приготовил ужин. Хотите попробовать?

Он сказал это почти не задумываясь, как будто вспомнил важную деталь. А ведь действительно — специально же готовил для них курицу с картошкой, запечённую в духовке! Только он об этом в суете и забыть успел.

Ответ пришёл не словами, а звуками — синхронное урчание двух желудков. Настоящий дуэт голода. Их лица моментально покрылись густым румянцем. И оба одновременно прижали руки к животу, будто хотели скрыть звук, а заодно и свою неловкость.

Такемичи сначала завис, не сразу поняв, в чём дело, а потом не сдержал хихиканье и прикрыл рот кулаком.

— Похоже, вы не против, — сказал он с мягкой ухмылкой.

Они и без слов подтвердили, что «не против». Даже скорее — отчаянно за. Но когда брюнет проходил между ними по направлению к кухне, он, будто невзначай, погладил обоих по голове. Не быстро, не нарочито. Просто — погладил. И ушёл.

А братья застыли. Оцепенели. Он… погладил их? По голове? Этот парень? Этот, что спас их?

И всё бы ничего, но тут ещё запах кофе окутал их. Он шёл от него, от всей комнаты, от этих прикосновений — такой тёплый, домашний, обволакивающий, что даже мысли становились вялыми. Он был как клетка, но не пугающая, а уютная, тёплая, как кокон. И ключ от этой клетки, по иронии, был только у её хозяина. У того, кто сам, возможно, не догадывался, какую силу имеет.

«Вы там чего встали?» — донёсся голос из кухни.

Он прозвучал не громко, но отчётливо, немного удивлённо, словно Такемичи только сейчас осознал, что за его спиной, в проходе между комнатой и кухней, застыла странная, почти скульптурная картина: два брата, будто заколдованные, стояли столбами, не двигаясь, как будто время для них приостановилось.

Высунув голову из проёма двери, ведущей на кухню, брюнет вопросительно посмотрел на них. Его лицо было открытым, на нём читалась лёгкая растерянность и одновременно дружелюбная заинтересованность, как у человека, неожиданно заметившего нечто странное, но не пугающее. Он чуть наклонил голову набок, как делают животные, когда что-то не понимают, и повторил:
— «Вы чего?»

Вместо ответа братья молча, будто синхронно, как по заранее отрепетированной хореографии, приблизились к нему. Их шаги были лёгкими, почти неслышными, как у теней. А затем, вдруг и совершенно неожиданно, с одинаковой интонацией, одновременным порывом и настойчивостью, они воскликнули:

— «Повтори это!»

В этот момент Такемичи застыл. Он словно столкнулся с глюком в реальности. Он даже на секунду моргнул, как будто надеялся, что видение исчезнет или прояснится. Но перед ним всё ещё стояли два парня с абсолютно серьёзными лицами, полными… чего? Нет, не агрессии, не враждебности. Скорее… странной решимости и чего-то детски-надеющегося.

— «В-вы… о чём?» — смущённо протянул он, совершенно искренне не понимая, что произошло. Он искренне пытался вспомнить, что могло бы вызвать такую реакцию. Он не кричал, не звал их, не швырялся едой, не устраивал шоу… Что он мог сказать такого?

И тут… он получил награду. Не самую престижную, но вполне заслуженную: премию Дарвина от братьев Хайтани.

— «Ну, эм… То, что ты сделал, когда мимо нас проходил!» — с лёгкой запинкой, но всё же чётко, выразительно и с предельной серьёзностью произнёс Риндо. Его рука инстинктивно поднялась и указала на голову, делая тем самым жест, который помогал точнее выразить суть.

Ран молча повторил действие брата, одновременно делая шаг ближе. Он не нуждался в словах — в его глазах читалось ожидание и требование. Он стоял и словно говорил: «Давай, Мичи. Мы оба тут. Повтори. Мы ждём.»

Ааа… Им что, понравилось? — в голове Такемичи раздался мысленный возглас. Он даже внутренне споткнулся об эту мысль, потому что… ну, серьёзно? Они хотят, чтобы он… погладил их по голове… ещё раз?

Но, не заставляя их долго томиться в ожидании, и сам почти удивляясь собственной решимости, он всё-таки подошёл ближе. Шаг за шагом, спокойно, уверенно, с почти отеческой мягкостью. Когда расстояние сократилось до минимума, он медленно протянул руки вперёд, словно предлагая объятие без слов.

И тогда случилось самое странное: братья Хайтани сами склонили головы вперёд, подставляя макушки его ладоням. Их движения были почти священнодействием, словно это был ритуал, понятный только им.

А Такемичи начал гладить. Не резко, не по-деловому, не формально — а медленно, вдумчиво, с теплом, с мягкой, почти лечебной нежностью. Его пальцы скользили по волосам, как будто в мире больше ничего не существовало, кроме этой секунды, этой тишины и этих прикосновений.

Изнутри братья словно начинали таять. Всё напряжение, вся броня, весь этот привычный панцирь — растворялось, капля за каплей, как лёд в солнечном луче. (Да, звучит двусмысленно, но, чёрт побери, именно так и ощущалось.) Им хотелось, чтобы этот миг не заканчивался никогда. Хотелось навсегда остаться в этой простоте, в этом прикосновении, в этом человеческом тепле.

Но вечность — вещь иллюзорная. И вот, в какой-то момент, Такемичи убрал руки. Делал он это не резко, а с плавной прощальной мягкостью. И всё равно стало как-то пусто.

На то братья чуть-чуть приуныли. Не резко, не драматично — но по их слегка опущенным плечам и чуть нахмуренным бровям было видно: им не хватило. Они хотели больше, но гордость мешала попросить.

Такемичи же, желая снять неловкость, ловко отвернулся, будто что-то вспомнил, и направился к духовке, чтобы никто не увидел его лица — потому что, будь прокляты зеркала, он краснел.

— «Садитесь за стол. Надеюсь, вам понравится то, что я приготовил», — произнёс он с намеренно спокойной интонацией, стараясь не выдать в голосе весёлого шока от того, что только что произошло.

Пока братья, всё ещё с лёгким удивлением на лицах, послушно садились за стол, Ханагаки думал:

«Бля… чё за пиздец… Что вообще это было? Они… реально похожи на котят.»

И правда. Когда он гладил их, они не просто стояли. Они… тёрлись головами в его ладони. Сами. Почти как котята. Это выглядело настолько неожиданно мило и забавно, что мозг отказывался сразу это обрабатывать.

Но размышления прервал аромат. Еда. И не просто еда — это был настоящий домашний ужин, полный тепла, уюта, и… желания заботиться. Перед братьями аккуратно появились тарелки, наполненные щедрыми порциями еды. Выглядело это как что-то из хорошего кафе, только без глянцевого пафоса. Всё было настоящее — ароматное, горячее, приготовленное с любовью.

Запах был настолько насыщенным и тёплым, что напрочь стирал все мысли, кроме одной: «ЖРАТЬ. СРОЧНО.»

Хайтани, хоть и старались сохранить внешнюю сдержанность, едва не полезли с руками в тарелки, пока не сели окончательно. Они терпеливо ждали, пока Такемичи займёт своё место напротив. И только когда он сел, они синхронно — словно репетиция за репетицией — поблагодарили его за еду и начали есть.

---

Боже. Как же это было вкусно. Не просто вкусно — а невозможно оторваться. Каждый кусочек будто попадал не только в желудок, но и прямо в душу. Они даже не сразу поняли, когда начали есть слишком быстро. Торопливо. Жадно. Они размазывали соусы, заляпывали руки, подбородки, щеки.

Такемичи уже хотел подшутить над этим и подать салфетки, но остановился. Потому что увидел… слёзы.

Сначала лёгкие, почти незаметные. Потом — чуть сильнее. Сами того не замечая, братья начали плакать. Не рыдать в голос, не истерить — просто… плакать. Молча. У них просто потекли слёзы, и глаза начали затуманиваться, пока всё перед ними не поплыло.

Они даже не сразу заметили, что место напротив опустело. Такемичи исчез. Но это было ненадолго.

В следующую секунду они почувствовали тепло. Спокойное, надёжное, обволакивающее. И запах кофе. Это был он.

Такемичи стоял за их спинами, наклонившись, обнимая их и… снова гладил по головам. Всё с той же мягкостью, с тем же пониманием, с той же заботой.

— «Не торопитесь… У меня есть ещё много. Вы можете покушать, когда захотите», — прошептал он, едва слышно, почти как мантру.

Они застыли. На секунду. На вдох. А потом — резко и сильно обняли его. Словно последний остров в бушующем море. Он обнял в ответ — обеими руками, крепко, но мягко. Он шептал успокаивающие слова, гладил, тянул плед, не думая о грязи.

Им было плевать, что его толстовка пропитывается пятнами. Это был не важный факт. Главное — это было тут и сейчас.

---

Позже, когда всё немного успокоилось, Ханагаки уже стоял на кухне. Он тщательно, почти медитативно, мыл посуду. Потом — достал простыню, раскрыл диван, застелил его, разложил подушки, проверил — всё ли удобно. Пространства, благодаря раскладной конструкции, хватало более чем.

— «Готово!» — бодро отчитался он.

Братья сразу, без капли сомнений, легли на диван. Тело само знало — день был слишком долгим, даже если его половина прошла во сне. Такемичи аккуратно укрыл их пледом, пожелал «Спокойной ночи», и в ответ услышал тихое, почти синхронное «Спокойной…» — едва слышное, но искреннее.

---

В своей комнате он лёг. Он перевернулся на бок, глядя в потолок, обдумывая день. Этот день был… чертовски насыщенлице.ным. Слишком многое произошло за один короткий отрезок времени. А ведь он тут всего месяц. И уже…

Грязную толстовку он кинул в стирку, туда же, где лежали вещи Хайтани. Он отдал им свои — пусть поносят. Спать голыми — не вариант. Даже летом можно простыть.

О дальнейших планах — завтра. Сегодня можно отдохнуть. Дать себе право выдохнуть. Он уже зевал. Он уже чувствовал, как веки становятся тяжёлыми.

Он уснул с лёгкой, почти незаметной, но настоящей улыбкой на лице.