.22.
Здесь так холодно и сыро...
Думалось, что в аду намного жарче...
Ошибался...
Омега стоит в одной белой блузке до бедра среди седого тумана, плывущего тяжелой дымкой, и не знает куда идти. Звук колокола разносится вдали. Должен распугивать птиц, но тут нет никого. Пусто.
Он держит руки на еще плоском животе, дрожит, потому что боится. Юнги не должен стоять, почему-то знает, что не должен. И аккуратно ступает на сырую землю.
Страшно тихо, даже ветра не слышно. Голову поднимает, и в небо кровавое смотрит. Страшно красиво. Дальше ветра увидеть хочет, дальше него услышать что-то, дальше, дальше, дальше...
Страшно, а глаза все равно не закрывает.
Бредет по пустынному болоту не долго: увидел темные старые крыши. Колокол был слышен лучше, и туман рассеивался. Обходил стороной это место. Слышал Мин звон всё ближе, ближе, громче... Церковь. Старая церковь, где на высоких крышах вороны нашли себе место. Либо здесь настолько безопасно, либо они нашли свое пристанище. Воронам нельзя доверять.
Брюнет не хочет туда заходить, но что-то заставляет. Он медленно открывает ворота, скрип от которых раздражает слух омеги, от чего тот морщится. Идет, пытается на птиц не смотреть, потому что страшно смотреть на того, чей взгляд выглядит настолько пристальным. Они все смотрят на него, вся эта толпа черных пернатых следит за ним, омега чувствует как колет со всех сторон. Путь до дверей казался километрами, поэтому, когда пальцы Юнги касаются холодного, почти прогнившего дерева, из его груди вырывается облегченный выдох.
Он пришел сюда и думает, что здесь безопасно? Смешно, смешно...
Юнги аккуратно прикрывает за собой дверь. Глазами сразу натыкается на большое круглое витражное окно. Мин подходит ближе, прищуривается, разглядеть смысл рисунка пытается, а после видит. Видит дерево, ужасно напоминавшее то, которое на площади стоит, хранит обереги. Только здесь еще рядом, будто на самого омегу смотрит, наблюдает, мужчина. Знакомый мужчина, но вспомнить не может.
Вот брюнет уже около креста стоит, чувствует, что он тут совсем не один. Он не знает, куда идти, не знает, что делать дальше, не знает, как выбраться отсюда. Садится на скамью, потому что стоять надоело, устал. А ведь хочется домой. Хочется к друзьям. Хочется к семье. Хочется к теплу. Хочется к Чимину.
— Ни разу не весело. — вздыхает он. — Отвратительно себя чувствую. Плохое предчувствие.
И вздрагивает сердце от звука медленных шагов. Из коридора. И не ясно из-за эха, из какого именно. Брюнет подрывается с места, а сердце услышано в ушах. Головой мотает, ищет выход, если побежит к двери, его услышат, что же... Что же...
И ничего не остается, как забежать в исповедальню, закрыть дверку на замок и тихо сидеть на полу, прижавшись. Звуки шагов все ближе, а потом сердце опять создает громкое «бум-бум», от того, что соседняя дверь открылась и кто-то зашел. Омега сидит, трясется, рот зажимает, лишь бы звука не издать. И приятно-знакомый голос говорит:
— В чём ты провинился перед Богом, Сын мой? — и Юнги не хочет, чтобы это наступило снова. — В чем же ты провинился передо мной, Юнги?
А у Мина на глазах горькие слезы наворачиваются. Этот голос он не хочет слышать здесь снова. Не хочет, чтобы обладатель голоса причинил ему боль. Он молчит, думает, как выбраться незаметно или хотя бы быстро.
— Ты, грешное дитя Господа, пропитался запахом порока. Бог видит все твои грехи, Сын мой. — Юнги пытается не слушать, пытается успокоить свое трепещущее сердце. Трепещущее от страха. — Юнги, это большой шанс на искупление.
И дальше тишина. Брюнет резко вскакивает с места, открывает дверь. И перед ним появляется он.
— Грязный мальчишка! — и щеку обжигает болью, а после альфа хватает его за руку и тащит к алтарю. — Грешник! Порок зла!
— Чимин, отпусти меня! Прекрати! — кричит ему омега, но тот не слышит.
Пак притащил его к алтарю и развернул к себе лицом, хватая за почти оголенные плечи, прикрытые краями блузки, своими горячими ладонями, и говорит в глаза:
— Не лучше ли здесь изгладить грехи покаянием, нежели там терпеть за них вечные муки? — и без улыбки слегка толкает дальше. — Смертный грех требует великого покаяния и многих слез. — и опрокидывает того на белый стол, покрытый красной скатертью.
— Чимин, хватит, прошу. — шепчет Юнги. — Я... Я каюсь, святой Отец. Каюсь за все мои грехи. Я... — и снова удар по щеке.
— Говори громче, Юнги, Бог тебя не слышит. — и тянется рукой в сторону. — Мы должны смыть с тебя эту грязь.
Сероволосый мокрой рукой проводит по лбу и щекам омеги, проговаривая молитвы, а Юнги как завороженный наблюдет и за ним святые слова повторяет. Дрожит телом, когда пальца проходятся по шее и святая вода скатывается каплями на скатерть и за нее же цепляется.
Он омывает все: то были плечи, руки, ладони, на которых омега приподнимает ноги от приятных ощущений, а после альфа переходит и на них. Чимин задирает блузу, проходится руками по внешней и внутренней стороне бедра парня, заставляя того громче дышать.
— Да очистится тело твое и душа твоя, да простит Бог грехи твои, да очистится совесть твоя... — и замолчал.
Юнги, смотревший все это время в потолок от молчания опустил глаза на альфу. Тот стоит, не двигается, кажется, не дышит. Глаза прикрыты челкой, а в зале стало будто бы... Темнее, холоднее. Брюнет резко встает и пытается освободить свои ноги от крепкой хватки, но застыл, когда услышал смех.
Плечи Пака подрагивали, уже половина свеч погасла.
Мин видит, как альфа поднимает голову, на лице растянуты в улыбке губы.
— Ты не очищаешься. — Юнги снова становится страшно. Он ищет хоть что-нибудь, что поможет ему сбежать. — Ты, дитя моё, такой и есть. Бог не видит тебя.
Солнце полностью село за горизонт, покрывая земли во мрак, отдавая власть в руки ночи. Тело омеги покрыто влагой, отчего на его коже расцветают красивые блики огня от оставшихся свеч. Юнги не знает почему, но он чувствует жалость. Альфа выглядит, будто его обманули, будто сам Господь бросил его, будто сам Бог на просьбы его не отвечает.
Юнги тянет руку, нежно касаясь щеки, привлекая к себе внимание красивых темных глаз. Почему, ну почему этот человек все время причиняет ему боль? Что же ему сделал такого Чимин в прошлой жизни?
Он притягивает к себе и касается своими губами его губ и понимает. Не его. Он быстро отталкивает от себя альфу, вскакивает со стола и несется к массивным старым дверям. Но не успевает он и пяти шагов сделать, как его локоть сдавливают крепкие пальцы, от чего брюнет вскрикивает, а глаза уже плачут от отчаяния. Пак притягивает его к себе спиной и хватает за горло, приподнимая голову на распятого Иисуса.
— Нет-нет-нет, Юнги. — шепчет до мурашек на плечах. — Он должен гордиться мной, мои глаза — его глаза. Раскаивайся...
Его резко ставят на колени, с силой вдавливая в плечи, и дергают за волосы, заставляя поднять голову.
— Какой же ты... Грязный. — и у Юнги образуются ком в горле, когда альфа расстёгивает на черных брюках ширинку.
— Господи, прошу не надо. — сипло выдает омега, качая головой. — Чимин, прошу, умоляю... — и вот его пододвигают к паху ближе. — Нет! Нет! Только посмей, сука! — и затыкают грубым способом.
Член входит в рот наполовину, но для нетренированного горла омеги это было слишком. Он чувствует боль, и тошноту, от чего текут слезы. А от боли ли? От стыда, от своей беспомощности, от такого Чимина. И голову Юнги посещает ужасная мысль — перетерпеть.
Он зарывает глаза, представляет их двоих в спальне, на мягкой кровати, в теплоте чувств. Его Чимин ему мягко улыбается, целует с любовью, что внутри все сжимается.
Мин снова открывает глаза и смотрит на каменное лицо альфы, он думает секунду, а после заглатывает больше, не отводя взгляда, ведь это даже какое-то наслаждение наблюдать за изменившимся лицом альфы. Как он слегка хмурится, как размыкает мягкие красные губы.
Сероволосый начинает грубо толкаться в рот хныкающего омеги, ведь вид такой прекрасный, такой порочный, о, Боже, прости, но это превосходно. Юнги пытается заглотить больше, все еще представляя своего любимого, от чего его тело покрывается жаром, будто тот совсем рядом, за спиной, обнимает, ласкает и просто любит.
— Давай же... — хрипит Чимин, а Юнги послушно втягивает щеки, после чувствуя во рту сперму чужого. Сразу сплевывает, трет рот.
— Ублюдок. — и поднимается с колен. Медленно поворачивается и идет к выходу, даже не смотря на альфу.
Одежда неприятно прилипает к телу, он идет и не слышит голоса сзади. Не выдерживает, поворачивает голову и говорит:
— Твой Господь сказал мне, что ты теперь тоже не Сын Божий. Ты только что потерял авторитет. — и усмехается, когда видит шок на лице Пака.
— Нет... Это не так! Ты лжешь! — поворачивается резко к алтарю и складывает руки перед собой. — Боже, прости, я согрешил, и каюсь искренне в грехах своих...
А Бог молчит...
Чимин ответа не слышит, только черные птицы начали петь, теперь здесь только он и они. Вороны. Альфе совсем плохо: он сначала замирает, а после берет из-под скатерти кинжал и полосует себе по рукам, а омега все стоит и наблюдает.
— Прошу, прошу, прошу, ответь! — кричит отчаянным голосом, падая на колени, а кровь капает и капает на пол, сверкает под светом нескольких свеч, добавляет красок в это серое место. — Я дарую свою кровь! Возьми как дар, прошу. Не оставляй меня одного! — и режет все больше, все глубже.
Юнги надело смотреть на этот ужас. Он подходит к альфе, забирает у него кинжал. Поднимает его голову за волосы на затылке к своему лицу.
— Смертный грех требует великого покаяния и многих слез. — и подносит острие к горлу. — А твоя жизнь теперь для него ничто, ты для него ничто, так что, — и отходит. — Не старайся. Поднимайся. — Пак встает и смотрит вниз.
— Почему вы это делаете? — Чимин все еще не повернулся. — Почему вы мучаете меня с того момента, как я оказался здесь?
Сероволосый медленно поворачивается и с улыбкой смотрит на омегу, который хмурит брови. На его руках ни одной раны. Смотрит прямо в глаза, а после поднимает руку и такает указательным пальцем в свою голову.
— Все только в твоей голове, белый волчонок.
— Ч-что? Что ты сказал? — шокировано спрашивает брюнет, а после агрессивно. — Кто ты такой?!
— Я часть тебя. Я то, что ты хочешь видеть, я то, что ты не хочешь видеть. Я всего лишь... Часть воспоминаний.
Бред, бред, бред, бред. Не может быть. Что-то не так. Это не правда. Юнги же не...
— Что... Если ты часть моих воспоминай, значит, я что-то не помню? — хрипит он. — Но почему постоянно Чимин?
— Весь мир театр, а люди в нем актеры. Я свою роль отыграл. Удачи, Юнги.
***
Сквозь темноту он слышит крики, кто-то плачет? Атмосфера ужасная. Она давит на больную голову брюнета. Мин пытается подать знак, что он здесь, он вернулся, помогите.
Юнги слышит голоса, различая в них родные. Они ругаются? Почему? Ведь он жив... Или нет?
Через боль он открывает тяжелые веки, ему очень плохо, его тошнит. Повернув слегка голову, Мин утыкается в подушку с запахом Алиссума и, о, наконец, его тошнота постепенно сходит. Видимо движения с его стороны все-таки не остались, не замечены, потому что чувствует тяжесть рядом и теплую ладонь на голове, от таких знакомых ощущений из его глаз текут слезы.
Ему что-то говорят? Не важно. Он утыкается носом в ту самую шею, вдыхает тот самый запах. И кричит. В реальности не слышно. Да почему же так плохо?
Постепенно омега начинает различать слова.
— Юнги, — шепчет на ушко Чимин, видимо подозревая, что у того болит голова. — Родной мой, как ты? Что-нибудь болит?
И это так с любовью.
Мотает головой, ответить даже не может, тяжело. Крепче руки вокруг шеи сжимает, отпускать не хочет. Пак на это отвечает, тоже крепче обнимает, прижимает к себе ближе, лишь бы так.
После нескольких минут Мин все-таки открывает глаза, смотрит на их лица. Задумывается. Они все... Они реальны? Но его грузные мысли прерывает вопрос Джина.
— Юнги, золотце, ты как? — и аккуратно подходит. Останавливает его рык альфы. — Чимин, перестань немедленно.
— Он защищает его, это пройдет. — спокойно говорит Чонин. — Главное, что Юнги жив.
Все снова замолчали. Брюнет медленно опускает руку на живот и смотрит на Чимина.
— Нет, Юнги. — и качает головой вздыхая.
Помогите...