Глава 12
Песок подо мной был горячим, почти обжигающим, как только что вынутое из духовки
печенье. Он прилипал к спине, к ногам, к локтям — и всё равно хотелось остаться. Лежать,
слушать, как лениво плещется море, как щёлкают зонтики.
Солнце било в лицо так щедро, будто это был его последний шанс этим летом. Воздух был
насыщен солью, солнцезащитным кремом и запахом абрикосового масла, которое Клара
щедро размазывала по плечам, пока я, полулежа, прикрывала глаза рукой и мечтала о
ледяном кофе.
— У меня ощущение, что я сейчас просто расплавлюсь, — проворчала Клара, вытягиваясь
рядом на полотенце. — Если я умру от перегрева, скажи, что это было ради идеального
загара.
— Обещаю, — буркнула я, даже не открывая глаз. — Напишу на твоей табличке: «умерла
красиво».
Клара фыркнула, потом повернулась ко мне и прищурилась:
— Слушай, если бы тебе сейчас пришлось выбрать между ужином с безупречным мужчиной
и бассейном с ледяной мятной водой...
— Я бы выбрала бассейн, — тут же ответила я. — А мужчину оставила тебе.
— Щедро. Хотя... — Она откинулась на локоть, — если бы это был Рауль...
Я приоткрыла один глаз и посмотрела на неё. Она подняла бровь.
— Ну признайся, ты же сгорела бы в аду, лишь бы ещё раз провести с ним вечер.
Я не успела ответить — телефон на полотенце завибрировал.
Я потянулась, лениво, пальцами — и экран тут же ожил.
Рауль:
Хочу увидеть тебя сегодня вечером. Приходи на лодочную
станцию.
Я замерла. Сердце будто на секунду замедлило ритм, прежде чем резко ускориться.
Клара уже вытянула шею, чтобы заглянуть через плечо.
— Ну здравствуй, и лучик. Это же Рауль?
Я молча кивнула.
— Лодочная станция? Это звучит почти интимно. Почти как сцена перед признанием в
любви... или убийством.
— Спасибо, очень ободряюще, — пробормотала я.
— Ну ты же понимаешь, это значит что-то. Он не просто появляется, он вызывает. У тебя там
точно не сердце, а пожарный маяк. Всё загорелось?
Я посмотрела на экран. Пальцы будто невольно сжались.
— Да, — выдохнула я. — Загорелось.
Когда солнце начало клониться к закату, я уже ехала по набережной — дорога медленно
вилась вдоль воды, а воздух становился другим. Не таким душным, не таким тёплым. Чуть
прохладнее, с морской свежестью, которая будто специально вползала под платье,
напоминая: вечер наступает.
Я чувствовала, как между лопаток проскальзывает лёгкий мандраж. Не страх — что-то вроде
электричества, предвкушения. Глупо было волноваться. Но тело не слушалось.
Я свернула к лодочной станции — небольшая площадка у самого причала, где деревянные
настилы скрипели под ногами, а катера лениво покачивались на воде. Вода отражала небо:
сначала бледно-голубое, потом с персиковыми и абрикосовыми мазками, словно кто-то
пролил цвет прямо с кисти на горизонт.
Я припарковалась чуть дальше, у кромки дороги, и вышла, чувствуя, как ноги слегка
подрагивают. Ветер тронул волосы, и я тут же расстегнула верхнюю пуговицу платья —
дышать хотелось глубже.
Людей почти не было. Только один старик, неспешно убирающий снасти, и двое подростков,
бросающих камешки в воду. Остальное — тишина. И лёгкое пение чаек вдали.
Я прошла вперёд, по направлению к деревянному мостику. Лодки на фоне заходящего солнца
смотрелись как кадр из фильма — слишком живописно, чтобы не замедлить шаг .
И вот он — силуэт у конца пристани. Рауль.
Он стоял, прислонившись к перилам, в светлой рубашке, чуть развевающейся на ветру.
Профиль чёткий, собранный. Даже со спины — напряжение в плечах, как будто он что-то
обдумывал. Или ждал.
Я остановилась на пару секунд, просто чтобы выдохнуть.
Чёрт. Ты правда пришла.
Я снова пошла вперёд. Шаг за шагом. Оранжевые лучи солнца уже касались воды, а вечер
окутывал нас — не темнотой, а обещанием чего-то, что может начаться.
Он услышал шаги — не обернулся сразу, только чуть наклонил голову, будто хотел дать мне
время подойти ближе самой. Как только я оказалась рядом, он повернулся. Глаза, как всегда,
спокойные. Но не отстранённые. Слишком внимательные.
— Ты пришла, — сказал он, как констатацию.
— А ты сомневался?
— Я никогда не угадываю, когда дело касается тебя, — он усмехнулся. — Это... освежает.
Я встала рядом, у самого края, где доски скрипят под весом тела, и запах воды становится
гуще, чем воздух. Рауль оттолкнулся от перил, посмотрел на закат.
— Знаешь, — начал он, — тут, на воде, всё всегда кажется проще. Пространство другое.
Границы исчезают.
— Только не у тебя, — заметила я, скрестив руки. — У тебя, мне кажется, всё наоборот.
Слова — крепость. Глаза — дозор.
Он медленно повернулся ко мне, не споря. Только чуть прищурился:
— Может, потому что я слишком долго жил в мире, где откровенность — слабость.
— А сейчас ты где?
— На границе. — Его голос стал чуть ниже. — Между тем, кем был, и тем, кем хочу стать.
Я смотрела на него. Его лицо ловило отблески заката: скула в мягкой тени, глаза — почти
янтарные в этом свете. Он был спокоен, но под этим спокойствием чувствовалась борьба.
— Кто ты, Рауль? — спросила я тихо, но прямо. — Или Рафаэль?
Молчание. Он отвёл взгляд, посмотрел на дальний катер, качнувшийся на волне.
— Я не хочу быть для тебя загадкой, — наконец сказал он. — Но есть вещи, которые нельзя
вывалить сразу. Не потому что прячу. Потому что... хочу, чтобы ты сама поняла, когда
будешь готова. Чтобыъ... Не испортило.
Я хотела сказать, что могу всё выдержать. Но не сказала. Потому что не знала.
— Хорошо, — сказала я. — По чуть-чуть. Но только если ты действительно хочешь, чтобы я
знала. Не играй в таинственность ради впечатления.
— Это не игра, Вивьен. — Он посмотрел на меня внимательно. — Я просто боюсь, что если
ты узнаешь всё... ты исчезнешь.
Я покачала головой.
— Я не из тех, кто уходит из-за правды. Я ухожу, когда чувствую ложь.
Рауль кивнул. В этом движении было согласие — не с моими словами, а с моим правом на
них.
Он на секунду замолчал, потом добавил:
— Когда мне было семь, отец брал меня с собой на рыбалку. На старой лодке. Мы уходили на
рассвете. Он всегда говорил: «Учись видеть шторм до того, как он начнётся. По ветру. По
воде. По птицам». Я тогда не понимал, зачем. А теперь — понимаю слишком хорошо.
Он посмотрел на небо, где закат уже начинал выцветать
, переливаясь бледно-золотыми бликами на воде. Молчал с минуту. Потом продолжил :
— Я родом из Уругвая. Маленький дом на окраине, глиняный дворик, огромная кухня, где
всегда что-то кипело... Семья была большая — шумная, живая. Постоянно кто-то приходил,
кто-то уходил. Мы жили просто. Иногда чересчур просто. Но у нас всегда хватало любви.
И... веры в то, что можно выбраться.
Я удивлённо посмотрела на него:
— Уругвай? Но ты так говоришь по-итальянски... будто Италия твоя родина.
Он усмехнулся, слегка склонив голову набок.
— Мне всегда нравился ваш язык. У нас в школе его преподавали — не идеально, но с
душой. А потом каждое лето к нашему соседу приезжал племянник из Италии. Такой
заносчивый, весь в дорогих майках и с акцентом... Но я всё равно тянулся к нему. Болтал,
слушал, повторял. Мне было двенадцать, а я уже переводил ему уличные объявления.
— Чтобы выговориться или впечатлить?
— Чтобы быть хоть в чём-то лучше. — Он чуть улыбнулся. — Мне казалось что язык — это
то, что даёт тебе шанс попасть в другой мир.
Я снова посмотрела на него, в профиль — на эту смесь уверенности и какой-то почти детской
честности в голосе. Казалось, он говорил это не для эффекта. Просто — потому что хотел
сказать.
— Ну , — сказала я мягко, — в этот мир ты попал. Даже очень уверенно.
Он взглянул на меня. В его глазах снова мелькнула та искра — неприкрытая, жаркая, но
сдержанная.
— Хочу сказать, тот кто делает мир лучше, только появившись. Это куда опаснее.
Он остановился. Мы оказались у края причала. Под ногами скрипели доски, над головой —
первые звёзды. Между нами — только ветер, запах воды
Он стоял близко. Настолько, что, когда я вдохнула — ощутила запах его кожи. Не парфюма.
Не геля для душа. Просто он. Тёплый, немного солоноватый, как камни, нагревшиеся днём у
моря.
Рауль смотрел на меня пристально, чуть наклонив голову, как будто хотел что-то рассмотреть
в чертах лица, не вдаваясь в слова. Его пальцы не дотрагивались, но будто чувствовались где-
то на запястье. И эта невидимая граница между нами натянулась почти до боли.
— Ты часто так смотришь на людей? — спросила я, чтобы сбить ритм, но голос предал: в
нём дрогнула тонкая, почти нетерпеливая нота.
— Только когда пытаюсь понять, не привиделись ли они, — сказал он. Медленно. И всё ещё
не отводил взгляда. — Или когда думаю: если подойду ближе — исчезнут?
— А если не исчезнут? — я подняла бровь, пряча волнение за вызовом.
— Тогда это уже не иллюзия.
Он сделал шаг . Маленький. Но этого хватило, чтобы всё зашевелилось внутри — как вода,
когда её тронули камнем.
— Вивьен, — сказал он, чуть хрипло. — Ты... слишком прекрасна для меня. Я не был готов.
Я не ответила. Просто смотрела. В его глаза, в эту смесь искренности и силы, в эти слова,
сказанные почти шёпотом, как если бы он боялся, что ветер унесёт их раньше, чем я услышу.
Рауль поднял руку, провёл пальцем по моей щеке. Очень легко, почти мимоходом, но это
касание будто отразилось в каждом сантиметре кожи.
— Не бойся, — прошептал он.
— Я и не боюсь, — ответила я.
И это было правдой.
Но сердце — сердце бешено стучало
Он смотрел на меня, как будто мир вокруг перестал существовать — только я и этот миг
между вдохом и решением. Лёгкий ветер тронул мою шею, а в следующую секунду Рауль
наклонился ближе, резко, но не грубо, как человек, который слишком долго держал себя в
руках.
Его губы коснулись моих — сначала осторожно, будто спрашивая разрешения, но это
длилось ровно долю секунды. Потом — страстно, глубоко, так, будто в этом поцелуе было
всё, что он не говорил. Всё, что он скрывал. Всё, что держал внутри, боясь разрушить
хрупкое между нами.
Его рука легла на мою талию, притянула ближе. Вторая — поднялась к моему лицу, большой
палец мягко коснулся скулы. Его дыхание смешивалось с моим, губы — настойчивые,
жадные, будто он боялся, что я исчезну, если отстранимся хоть на секунду.
Я чувствовала, как тело поддаётся — не от слабости, а от силы момента. Как будто всё, что
накапливалось с нашей первой встречи, наконец прорвалось. Он целовал, как человек,
который не просто хочет — который нуждается. В доказательстве, в прикосновении, в том,
чтобы быть понятым.
Мир стёрся. Прибой, вечер, прохлада — всё исчезло.
Только он. Только мы. Только огонь между губами, между телами, которые ещё не слились,
но уже были слишком близко, чтобы вернуться назад.
Рауль отстранился на секунду — только чтобы посмотреть мне в глаза. Его дыхание было
сбивчивым, взгляд — будто пьяным, но не от вина. От меня.
— Прости... — прошептал он, но в голосе не было раскаяния. —я кажется перебарщиваю
— не извиняйся, — ответила я. — Просто...
Он снова наклонился. И этот раз уже был другим — более медленным, более чувственным,
как будто поцелуй становился продолжением слов, которые мы ещё не осмелились сказать.
И вдруг всё стало понятно. Всё — просто. Без объяснений. Без лишнего.
Он — огонь. Я — воздух.
И мы горим.
Мы стояли молча, и это молчание было совсем не неловким. Оно было насыщенным. Как
после слишком яркой сцены в кино, когда тебе нужно просто посидеть в тишине и всё
переварить. Рауль всё ещё держал меня за талию, я ощущала его тепло, его дыхание, лёгкое
покачивание настила под ногами.
Я подняла на него глаза, чуть прищурившись от света, что уходил за горизонт, и, почти не
раздумывая, сказала:
— Иногда мне страшно, что сердце может спутать настоящую близость с красивой
иллюзией...
Она бывает такой убедительной.
Он ничего не ответил сразу. Только взгляд стал чуть серьёзнее, чуть глубже. И в этой паузе я
добавила:
— Надеюсь, что с тобой — не так. Что я чувствую правильно.
Рауль снова притянул меня ближе, обнял крепче — будто хотел успокоить саму мысль о
сомнении. Его губы коснулись моей макушки, и голос прозвучал у самого уха:
— Я тоже надеюсь.
— И постараюсь сделать всё, чтобы ты никогда не перепутала.
Мы пошли вдоль берега, растворяясь в вечернем Леричи. Небо уже полностью перелилось в
густую, тёплую синеву, дома светились мягким светом, и город будто выдохнул — без
спешки, без туристов, только для нас. Запах моря теперь был прохладным, свежим, с ноткой
мокрого камня и жасмина, который где-то цвёл в чужом саду.
Рауль подал мне руку, чуть согнув локоть, и я почти не задумываясь, скользнула в этот изгиб.
Он был тёплым, крепким — и вдруг показался удивительно естественным. Мы шли в паре,
как будто делали это не в первый раз. Иногда он что-то тихо говорил, и я смеялась,
запрокидывая голову, ловя в лицо вечерний ветер. Слова были ни о чём — и обо всём.
Простые, мягкие, живые.
Улицы становились всё уже, дома ближе, фонари — реже. Где-то в окне играло радио,
слышался тонкий джаз. Мы шли медленно, будто не хотели, чтобы путь заканчивался.
У подъезда Рауль остановился. Несколько секунд — тишина между нами. Он посмотрел на
меня внимательно, почти серьёзно.
— Пока называй меня Раулем, хорошо? — сказал он спокойно. — Со временем... я расскажу.
Всё.
— Хорошо, — тихо ответила я. — Я подожду.
Он шагнул ближе. Не навязчиво — просто так, чтобы тепло от его тела накрыло меня
целиком. И склонившись, мягко коснулся губами моей щеки. Его дыхание едва ощутимо
коснулось моей кожи.
— Спокойной ночи, Вивьен, — прошептал он почти у самого уха. Я не ответила — только
кивнула.
Он развернулся и пошёл прочь. Медленно, с той же собранной уверенностью, но теперь в его
походке было что-то новое. Чуть меньше холода. Чуть больше... желания остаться.
Я стояла у двери, не торопясь заходить. Леричи ночами было особенно красивым — как и он.
Рауль. Пока — Рауль.