Глава 2
Это было ни жарко, ни холодно.
Мне не пришлось просыпаться. Я уже проснулся.
Мне не приходилось вставать. Я уже стоял.
- Твою мать, Монно! - я крикнул.
Я стоял у кровати, обратившись к двери, что предстала испепеленной аркой. По потолку мчалось черное облако. Моя кожа не почувствовала пожар, я ощущал себя не на тридцать шесть и шесть. На ноль. Перед глазами - полыхающие руины за облаком пламени и дверью. Я выбежал в коридор и увидел, как Монно во всю пожирает огонь. Его рука, обгоревшая, грубо говоря, засранная, свисала. Так он покурил Мальборо. Пожар прожрал его простынь, прорывался и окликался у моих босых ног, но я не чувствовал его и не возгорался.
«Возможно, он жив. Да, он жив, просто, наверное, наверное, он заснул и...»
Мне не было страшно за себя. Мне было страшно за Монно. Я пролез сквозь полыхающие руины, увидел, как Монно ван Белля крал и крал пожар. Он не шевелился. Я пытался подобрать Монно ван Белля, как беззащитного кота или псину, хотел подхватить его, совал руки под колени, в огонь, под башку, думал унести эту тварь, простопокурившуюМальборо, но у меня...
У МЕНЯ. НЕ. ПОЛУЧАЛОСЬ. И МОИ РУКИ... ОНИ. НЕ. ВОЗГОРАЛИСЬ.
Я обернулся в ужасе. Огонь обогнул лестницу, а черное облако тянулось далее по потолку. Кровать Монно ван Белля пестрила, и Монно горел. Красный все резал мои глаза, которые вроде и не чувствовали боли, температуры, горения. И я уже просто бежал вниз, по лестнице, пьяный.
Ботанический сад через секунды закричал б красно-оранжевым пламенем. Тушить смысла не было. Да и чем тушить? Матом? Дыхнуть на пожар? В доме ни огнетушителя, ни шланга, возможно только бежать, материться, материться и бежать. Я летел по белой лестнице, засланной белой дорожкой, босым ухватывая пожар. Мне распахнулся вид на софу, где мы драли Джека Дэниэлса, вид на цветочные полки, дипломы, книги. Все бы это взмыло ввысь, прогорело насквозь и затухло. Я и Монно оставили б Корнелису и Хендрике вместо Шеллингвудского дома пепельный пустырь.
До меня дошло значение слова «тщетно». Я никогда не понимал, что можно потеряться. Если будет кирпичная стена, ты можешь перелезть через нее. Или поставить дверь на выход сам. Ты можешь развернуться и найти другой выход. Прокопать под землей нору. Выламывать, может даже веками, стену ногами. (Все это - метафоры, никаких кирпичных стен не существует.) Но чтобы стены тянулись ввысь, не бились, съедали со всех сторон - такого не бывает. Я считал, что выход найти можно всегда. Оказалось, все совсем не так.. Я не мог потушить пожар. Я не мог схватить Монно. И под конец...
Я спустился и увидел Кикоя. Он не влиял на меня, Монно, Джека Дэниэлса и Мальборо. Он просто пес, который, если его не вытащить, умрет в Рождество.
- Кико...! - я взвизгнул. - Кикой! Кикой, сукин ты сын! Гулять, Кикой, гулять! - я кричал, а пес не слышал меня.
Я даже подумал, что он тоже помер. Я стал мельтешить перед Кикоем, хватать пса, пока огонь не сковал. Пытался опрокинуть кофейный столик, чтобы мелкий проснулся, но... У МЕНЯ! НЕ! ПОЛУЧАЛОСЬ!
Пес сорвался с горящими глазами. В черных пуговках рисовались языки пламени. Я думал, Кикой не поймет, что значит огонь. Это лава, извергающаяся из пасти плюшевого динозавра. Или лимонад, им можно напиться. Кикой побежал бы, а пламя его обогнуло, перешло на кудряшки, а Кикой просто бы открыл пасть и хлебал огонь, как воду из шланга. Но он понял, что такое огонь. Пес закрутился, испугался и прижался к двери.
Следовало только открыть дверь, сломать кирпичную стену, прорыть нору либо найти другой выход. И все - свобода, Кикой спасен, я спасен, Монно мертв...
Я хватился за ключ на полке. Ключ, скважина, дверь... Все!
Но я хватился за ключ всей кистью, хотел подобрать за кольцо и не мог.
Я никогда до Рождества не выламывал двери, не выбивал окна. Мне пришлось отойти на метр от двери и выбить. Я пнул с дури. Она не распахнулась, шума я не услышал. Кикой тоже. Пнул еще. И еще. Я тронулся, оперся плечом на дверь и бился. Ни шума, ни распахнутой двери. И пусть я с Монно выпил, но МЫ НЕ ЗАБЫЛИ ЗАКРЫТЬ ОКНО, В КОТОРОЕ КУРИЛИ МАЛЬБОРО!!!
- Мать моя, женщина, - я опешил.
Я подбежал к окну и вскочил на подоконник, попытался повернуть ручку. Я пинал в окно в надежде заметить хоть трещину, но у меня не получалось.
До меня дошло значение слова «тщетно».
И я барахтался на подоконнике, Кикой - рядом, в углу.
Мы ждали, когда встретим пожар.
Я часто видел в кино, как людей поджигали. Человек вспрыгивал, танцевал да барахтался, а огонь захватывал. Человек горел, кричал, обгорая, умирал, а огонь, как ни в чем небывало, продолжал поедать тушу. Но в кино огонь был игрушечный. Через минуту настоящее пламя оковало бы нас. Я, Кикой сгорели б, как те цветы, как та софа, те шторы и карнизы, как тот Монно.
Я встал. Огонь приближался.
Из окна на меня пялился чернокожий лет двадцати пяти, с кудрявой башкой. В черных шмотках, с желто-черными полосами по груди и рукавам. Воротник он расстегнул, расправил плечи и стиснул зубы. «Пожарный» - я понял.
- И че ты стоишь!? - я крикнул, ударяя в окно.
Как рыба в аквариуме пожарный открыл пасть.
- Успокойся, - твердил он.
- Выламывай!
- Успокойся, все нормально будет.
Пожарный хотел убить нас.
Огонь приближался, и Кикой закинул лапы на подоконник. Пожарный растиснул зубы, но сжал кулак. В черных беззащитных пуговках Кикоя бесновалось пламя.
- Выламывай это дерьмо! - я крикнул.
Пожарный взглянул в глаза пса, отошел на метр, пнул в окно и разбил его. Кикой вскочил на подоконник. За секунду он проскользнул лапами по осколкам, поранился и спрыгнул на волю. Я не видел, как пожарный удрал во мглу, я пытался опомниться. Осколки отлетели в меня и проскользнули сквозь, не оставив ни боли, ни ран, ни крови. Я вскочил на подоконник и спрыгнул на газон, а пожарный скрылся. Второй этаж Шеллингвудского дома прогорел насквозь. Черные облака, вытекавшие из полопанных окон, скопились в Рождественском небе. Я встал как вкопанный, опрокинул голову и поразился, как Мальборо уничтожало имение. Меня прорвали слезы, они обжигали щеки, как не смог обжечь пожар. Я понимал, что я молодец, выбрался, молодец кобель-пожарный, молодец Кикой. Однако Монно ван Белль валялся трупом в очаге возгорания, в постели, горя, повесил кисть, которой с час назад держал Мальборо. И его убила пачка сигарет. Моя пачка сигарет.
- Мать моя, Кикоша, боже праведный, - я услышал, как с завывающей псиной у ног, мобильником и костылем к дому припрыгала старуха, соседка миссис Виссер, - Шеллингвуд, дом у общественного сада, приезжайте быстрей, - она положила трубу. - Матушки, бедненькие, ты как выбрался, бедолага, что с лапками? - Кикой прихрамывал. - Спаси, сохрани, такой домик хороший был, - визжала старуха, осматривая лапы Кикоя.
- Где Вас раньше носило!? - я кричал на нее.
И дом все горел, горел, я все бегал перед старухой, кричал, а она меня не видела, не слышала.
***
Пожарные тушили Шеллингвудский дом. Средь них не бегал чернокожий без каски, кудрявый, с распахнутым воротом. Шеллингвудский дом мочили другие. Никто не заметил, как подросток-голландец в припадках валялся на заснеженном газоне, наглаживая лабрадора. Даже лабрадор не повел ухом.
До меня долго доходило, что я умер. Сначала я обматерил миссис Виссер. Она сообщила, что «ван Белли слиняли отмечать Рождество (серебристая «хонда» удалилась), и Аве ван Беллю, и Монно ван Беллю НИЧТО НЕ УГРОЖАЛО!» Потом я обматерил пожарных. Пьяные, напичканные Джеком Дэниэлсом туши спали в огне на втором этаже Шеллингвудского дома и никто не удосужился заглянуть внутрь, спалить, как до костей обгорели два подростка-голландца семнадцати лет, как один покурил Мальборо, а другой подох в обнимку с пустой бутылью виски. И лишь когда до Виссер дошло позвонить хозяевам, когда все потушили, пожарные вбежали в дом и вытащили тела.
Безликих, обгоревших нас кинули рядом, в снег, и накрыли черной тканью, точь вогнав в мусорный пакет. Я не хотел смотреть, а пугался, босой развалился на снегу и мерз, уверяя себя, что я мертв.
- Ну, кто-нибудь, подойдите сюда, мрази! - я кричал подъехавшей карете скорой и плакал. - Скажите, что он не смог подохнуть, я не смог подохнуть, скажите! Сделайте хоть что-то! Почему все такие мрази? Ладно, ладно, ладно... - я плакал. - Мертв, да, но где, черт его возьми, Монно!? Мы же мертвецы, должны бегать вокруг вас, почему я один!? Кикой... Милый мой, как ты вылез? Это пожарный тебя достал? Эй, среди вас есть тут один конченый, который... вы же меня не видите...
Я понимал, что Хендрика с Корнелисом помчались в Шеллингвуд к общественному саду по десятой автомагистрали, на которой мамаша залетела в столб, а мужик - в кювет, понимал, что Хендрика в слезах скрючилась на заднем сидении, как псина у моих ног, без платка, подтирая рукавом потоп, понимал, что Корнелис сжимает клешни на руле, мечтая не залететь в кювет, и оба, оба свято молятся (им не сказали о смерти ван Беллей), что Монно ван Белль, Аве ван Белль и Кикой ван Белль живы. Так все и было. Серебристую «хонду» Корнелис остановил за каретой скорой, вытащил из машины Хендрику, которая взвывала в мужское плечо. Ван Белли обошли карету скорой, Кикой вскочил, и дама сильнее взвыла, увидев его и как в паре метров от ее ног, на снегу, под черной тканью, остывали тела Монно и Аве ван Белля.
Это было ни жарко, ни холодно. Пускай Шеллингвудский дом потух, тела достали, но у каждого, в особенности у Корнелиса и Хендрики, взвывало сердце. От пустоты, обреченности оно покрывалось холодом, от ярости и боли полыхало. Я никогда так не терялся. Тетя пала на снег, пока Корнелис замертво стоял, приклонилась к укрытым телам и рыдала. Я валялся босой в паре метров от нее и не мог собраться. К тете подбежали какие-то женщины в халатах, помогали подняться, а она плакала, плакала и кричала.
- Нет, нет, нет, нет, пожалуйста, Монно, Аве, Монно, нет! - сквозь ее плач еле мелькали отчетливо слова.
Женщины в халатах уговорили Хендрику и Корнелиса залезть в машину. Они влили им успокоительное. В черных пуговках дяди я видел нечто, когда тетя обмочила его плечо.
- Корнелис, это я виновата! - тетя била кулаками дяде в грудь. - Мы все виноваты... Корнелис!
Кикой оббегал тела и выл. Вскоре Корнелис позвал его, тот запрыгнул в машину, задержался у дядиных ног.
- Ты... ты как... д-достали? - спросил дядя, непонятно у кого.
В углу скорой пичкали успокоительным миссис Виссер.
- Он сам выбежал, миленький. Через окно, - сказала старуха.
- Кикой! - взвыла тетя, приклонившись к нему.
Все сидели в карете скорой, и я наблюдал за ними, сидя в углу.
- Тише, тише, - холодно целовал тетю в лоб Корнелис.
Больше всего меня мучали мысли о том, как бы взвыла моя mama (ее звали Стефана ван Белль), как бы взвыла Эль Люци Сантана, где придурок Монно, если я, мертвец, шляюсь по Земле, и где чертов пожарный. Я осознавал причину пожара - Мальборо. И когда на крик у Хендрики сил не оставалось, один из пожарных, кто заходил в дом, подошел к скорой, снял каску, перчатки и сказал:
- Примите мои соболезнования...
Корнелис кивнул.
- П-п-причина? - страшился дядя.
- Как предполагаем, Ваш... Нужно провести экспертизу, но, по личным догадкам, могу сказать, что юноши были в нетрезвом состоянии, молодой человек с крайней комнаты заснул с бутылкой, как обнаружили. Что, собственно, насчет очага возгорания, в средней комнате второго этажа... - пожарному было не по себе. - По большей вероятности, Ваш сын курил в постели.
Мое Мальборо.
- Еще раз примите мои соболезнования, - добавил он.
***
Я вспомнил, что когда проснулся, я стоял перед испепеленной дверью. По потолку мчалось черное облако, а позади меня от него задохнулся Аве ван Белль с Джеком Дэниэлсом под рукой. Но я не обернулся и не увидел себя. Я побежал в комнату к мертвому Монно ван Беллю, твари, простопокурившейМальборо.