Danke

 На улице гремело всё сильнее, в доме тише не было. — Как ты могла залететь? — орал Дима, извлекая кусочки стекла из моей раны щипчиками из косметички Сурковой, — Я думал, ты достаточно умная, чтобы не попасть в такую ситуацию! — Какая тебе нахрен разница?! — отвечала Оксана, держа над нами старую пыльную лампу, что подозрительно позвякивала и мигала, — Я приехала сюда не для того, чтобы выслушивать нотации! — А зачем ты сюда приехала? — Поз посмотрел на меня, рядом громыхнуло, но я не подскочил, всё ещё пребывая где-то далеко в пустоте мыслей и даже эту ссору слушая будто сквозь воду, — Ты нахрена нас сюда позвал? — Я просто сказал, что у меня есть убежище, если у вас проблемы, — поднял руки в защитном жесте и сразу почувствовал, как ранки стянуло болью. — Ну, конечно, сам в криминальщину влез, а нас подельниками сделать решил? — он плюхнул престарелой перекисью прямо в рану, и я зашипел. Видимо, это друга немного отрезвило, потому что он остановился на пару мгновений, переводя дух, — Тебя кто-нибудь видел? — Нет, — тут же ответил я, а потом досадливо почесал затылок, не ощущая стыд, а скорее вспоминая о том, что должен был бы его чувствовать, — Но я оставил на сидении его портрет. — Мало ли портретов в мире, — произнесла Оксана резко, будто специально провоцируя Диму, — Это ещё ничего не значит! На нём же не написано, кто его нарисовал. — Художники ставят подписи, — между делом заметил он, переходя на следующую коленку и кивая Ксанке, чтобы она последовала за ним. Девушка цыкнула, но выполнила то, что от неё требовалось. — Я не ставлю подписи, — мне в какой-то мере нравилось, что мы ушли от темы беременности. Это немного разрядило обстановку, хоть и не до конца. Дима реагировал слишком резко, и пусть лучше он молчит, — Но там вложена новогодняя открытка со Сталиным. Её я подписал. — Идиот, — выпалил друг, поднимаясь на ноги и скрещивая руки на груди, — Какой же идиот! Сколько ты собираешь тут ныкаться? Тебе швы надо наложить, придурок! А каков шанс, что тебя не скрутят прямо в больнице?! — Ты сам не лучше! — пихнула Поза в плечо Оксана, красная и злая, — Какого хрена ты полез целовать мужика просто так?! Он испытывал к тебе хоть что-либо? Почему ты не убедился в этом? Ты идиот! Даун! — Это вы виноваты в этом! — он дернулся так резко, что смахнул все баночки с престарелыми препаратами. Они покатились по полу, разливая содержимое, — Вы мне мозги своим «живи настоящим» промыли! Я ведь даже не думал, что могу в мужика влюбиться! — повернулся ко мне, пыхтя от злости на пределе, — Это ты виноват! Ты и твой Арс! — Он больше не мой! Громыхнула молния, озаряя пространство вокруг. Друзья замерли, увидев что-то страшное на моём лице, всё ещё перепачканном кровью. Я не думал о том, как выглядел. Я всё ещё не думал ни о чём. Повисла тяжелая, но освобождающая тишина. Стены дома скрипели, капли били по стеклам и крыше, и это невероятно успокаивало. — Окна надо помыть, — отстранённо произнесла Оксана, облокачиваясь на пыльные тумбочки, — Вещи постирать. — Лекарства хорошо бы перебрать, — Дима начал собирать баночки, звеня ими по старому полу, — Пыль протереть. — С утра надо сходить в магазин тогда, — я заметно хрипел, но усиленно не обращал на это внимание, — Но сначала спать. Идёмте спать. И мы разошлись по комнатам. Позже сошлись в гардеробе, где побросали пыльное белье и шторы и взяли чистые простыни, пропахшие старостью и древесиной. Уже через час в доме погасли все огни. Утром я пробрался в баню непростительно рано. Смахнул пыль с нескольких зеркал, пособирал паутину и пустил воду. Она шла холодная, почти ключевая, но нагретое солнцем помещение не позволяло замерзнуть. Ранки щипали, и я только сейчас мог позволить себе рассмотреть то, что случилось с телом. Дима преувеличивал, когда говорил, что нужны были швы. Разбиты были только коленки и локти, мелкие царапины становились чаще и глубже ближе к запястьям, а разбитые костяшки всё никак не отмывались от крови. И да. На шею смотреть всё ещё было больно. Я запрещал себе это делать. Думать о нём. Я знал, что одного напоминания об этом станет достаточно для того, чтобы сорваться во что-то совсем лютое. Мне было приятно находиться в подвешенном состоянии. Знать, что только в этой точке пространства я в безопасности, и не думать о том, как это исправить. Моя одежда была совсем грязной и рваной, с собой я ничего не брал, так что в дом возвращался голышом, с одним полотенцем на бедрах. В шкафу нашлись только старые вещи отца, размером значительно больше, чем я думал: штаны пришлось хорошенько затянуть, а с футболкой смириться. Было странно носить его вещи. Я думал, что, посмотрев в зеркало, увижу папу, растрогаюсь и почувствую хоть что-то. Но нет. Ничего. Когда вышел из гардероба, наткнулся на Оксану, что подвязывала великоватый для неё халат-сарафан. Жёлтый, в белый горошек. — Мама надевала его часто, когда мы сюда приезжали. — Он такой мягкий, — она провела дрожащими пальцами по ткани на животе, сглотнула и засунула резким движением какую-то бумажку в карман, — Идём? Я в ответ только кивнул. Было странно находиться рядом с ней и не чувствовать тех волн позитива, что она обычно излучала. Было странно находиться в реальности, когда не ощущал себя целым. Будто только воздух меня толкал вперёд, ноги сами шли, а сознание просто болталось где-то позади, прицепившись к искалеченному телу. Деревня никогда не была оживлённой: бабушки да дедушки, магазин и церковь. Сейчас здесь даже не было тех милых старушек, только редкие крутые дачи, больше похожие на замки, и такие же крутые хозяева-драконы этих дач. Во дворах кричали дети и ревели дорогие моторы, улицы теперь не были похожи на те проулочки, по которым я нёсся на велосипеде. Мы скоро прошли этот участок, и от магазина нас отделяло только поле, поросшее дикими цветами. — Ты не осуждаешь меня, — проговорила Оксана спустя долгое время, от волнения по пути щипая листочки и травинки, — Почему? — Я не знаю всего, поэтому не осуждаю. К тому же ты моя лучшая подруга, я всегда буду на твоей стороне. Она кивнула, так и не поднимая взгляд. Почему-то только при Оксане во мне просыпалось что-то похожее на живые чувства. Она вызывала во мне так много сострадания, тоски и боли. Мне хотелось всё узнать, мне правда хотелось во всём разобраться, но ещё больше мне хотелось её спасти. Она просто не заслужила этого всего. — Перерубов. — Что? — Отец ребёнка. Видимо, шок и непонимание отразились на моём лице слишком явно. Девушка только усмехнулась на это, но не остановилась ни на секунду, только ускорилась. Я пытался её догнать, но ворох мыслей постоянно меня тормозил. Ничего оформленного даже не появлялось в голове, только неопределённое желание быть рядом. — Скажи, откуда эти засосы у тебя на шее? — она затормозила так резко, что узкая тропинка под её ногами вспылила камнями, — Это немец сделал, да? В ответ я мог только кивнуть. — Он сделал это против твоей воли? — Нет, — это прозвучало даже слишком громко и уверенно. Её лицо исказила странная гримаса боли, поэтому я продолжил, пусть и обещал себе не вспоминать те события в ближайшее время, — Это было так спонтанно и горячо. Я даже не думал, я просто плыл по течению чувств. В тот момент это казалось невероятно правильным. А потом мы поссорились, и он сказал, что никогда меня и не любил. Просто не знал, как избавиться. Когда я посмотрел на неё, то не смог сдержать порыва схватить за хрупкие плечи и сжать как можно крепче. Она плакала, тихо, но горько. Не могла сдерживать слёзы и медленно оседала в моих руках. Мы легли на мягкую подушку трав, и я долго гладил её по неаккуратным косам. Я тоже плакал, наверное. Взрыва не произошло. Казалось, стало даже немного лучше. Меня будто отпустило, и теперь ничего не мешало очищающим слезам вырваться наружу. Мы не говорили ничего достаточно долго. Раннее утро перетекло в позднее, солнце начинало подпекать, а ветер разносил множество ароматов деревни. Я сидел всё время рядом, она продолжала лежать и дёргать мелкие полевые цветочки. — У нас были сложные отношения, — тихо произнесла, шмыгая носом мне в колени, — Он появился на одной из тус, и я просто втюрилась. Неожиданно быстро и сразу с головой, — я снова заметил ту самую мечтательную улыбку на её губах и наконец понял, как безответственно себя повёл, когда не спросил её сразу о её значении. Может, тогда всего этого не случилось бы, — У нас и отношений-то не было. Он никогда не говорил мне, что любит. Но вёл себя со мной мило, шоколадки покупал, игрушки всякие. Да.., а потом фотографировался в джакузи с другими бабами, — замолкла, стискивая губы в тонкую розовую нить, щурилась, будто вспоминая те минуты, проведённые с ним. А во мне что-то снова закипало, и раны на кулаках чесались, — Я его бросила. Ну, просто сказала, что он мне не нужен, и пусть катится нахуй. Его это не задело, конечно. А потом на выпускном мы оказались рядом. На базе было тихо, красиво, и я была пьяна. Это казалось правильным. Отдаться первой любви, пф, как глупо, — горько усмехнулась, но её нижняя губа задрожала. Она подавила это, собралась с силами и села, — Я узнала об этом недавно. Позвонила ему, и, знаешь, в глубине души рассчитывала на что-то хорошее. Не свадьбу, конечно, не клятвы. Но.., не знаю.., хотя бы обещания помочь? Он меня кинул в чс. — Вот же уёбок, — я не понял, как это прорычал. Эта ярость, агрессия — не то, что я хотел бы чувствовать в тот момент. Но они просто накатывали, подгребая под собой все остатки разума, и хотелось выхватить биту и превратить ухоженное личико сноба в мясо. Я пришёл в себя только когда почувствовал дыхание Оксаны совсем рядом. Она смотрела на меня немного пугливо, сидела так близко, что я видел каждую её ресничку. Девушка подалась вперёд и поцеловала меня. Не помню этот поцелуй в подробностях. Помню только, что после него вся злость просто испарилась куда-то, оставив после себя полнейшее замешательство. Зачем она это сделала? Почему? Она давно этого хотела? Я не заметил, как она влюбилась в меня? — Ты слишком много думаешь, — видимо, всё было написано на моём лице. Окс поправила прядь волос, убирая её за ухо, и тихо прошептала с грустной улыбкой на лице, — Мне просто хотелось узнать, как это чувствуется... Ну, когда целуешь человека, который тебя любит. — И как оно? — голос хрипел, и почему-то не было никакого стыда. Не было поля в деревне, не было неба над головой. Не было вообще ничего. Только я и Оксана, любопытные и совершенно свободные от своих тайн. Только мы и наши наконец проснувшиеся чувства. — Я не распробовала, — она хитро улыбнулась и, уцепившись за мою шею, утащила меня вниз, ближе к себе. Это было необычно. Не жарко, не страстно, а тихо, сладко, нежно. Мы не отрывались друг от друга ни на секунду, губы будто приклеивались, движения замедлялись, а тела становились ватными. Мы будто забыли о том, кем друг другу являлись, отдаваясь полностью. Делились кусочками собственных эмоций и совершенно не хотели это прекращать. Когда дыхание окончательно сбилось, а губы начали саднить, нам пришлось остановиться. Мы расслабились, лёжа в траве и перебирая пальцы друг друга. — Если я вернусь домой, мои родители во мне разочаруются окончательно. И об аборте, конечно, и речи идти не будет, — произнесла подруга, смотря куда-то высоко в небо. — Если я вернусь домой, меня посадят за разбой, — усмехнулся я, рассматривая тень от ресниц на её щеках, — Ты хочешь сделать аборт? — Я ничего не хочу, — девичья рука снова дёрнулась к животу, но тут же взмыла вверх, к диким ромашкам, — Ничего... Я поднялся, ощущая, как солнце начало жечь бледную кожу. Мы просидели на поле достаточно долго, но Оксана продолжала лежать так, будто не собиралась уходить никогда. — Ну, здесь тебя никто ничему заставлять не будет, — протянул Ксанке руку, как знак того, что понимаю и готов поддержать, и она тут же за неё ухватилась с благодарной улыбкой, — Идём уже в магазин. Мы дошли очень быстро, накупили продуктов и домашней химии, познакомились с несколькими жильцами деревни и, заполнив две старые бабушкины авоськи доверху, двинулись назад. Дольше всего мы молчали или говорили о чём-то совсем неважном и далёком. Смотрели по сторонам и любовались видами тихой природы. — Дима меня презирает, — неожиданно произнесла Суркова, на ходу срывая колосок и запихивая его в свою косичку, — Я пала в его глазах. — Он просто волнуется за тебя, — заверил девушку я, — Он волнуется за нас обоих. Правда, немного своеобразно. — Своеобразно, — фыркнула подруга, на некоторое время задумавшись, — Если я ему всё расскажу, станет лучше? — Нет, но он хотя бы перестанет злиться на то, что ничего не знает, — пожал плечами я. Она хихикнула согласно, а мне было сложно так же быстро вернуться к тому ощущению комфорта и удовольствия от жизни. Да, стало легче, да, я принял ситуацию, да, прятался, но от собственной башки прятаться не получалось. Мысли о нём всплывали слишком часто, и я просто не мог с этим бороться. Что он? Как он? Где он? Это больше не имело значения, но только не для моего искалеченного сердца, всё ещё ждущего чуда. — Всё же кое-что Диме лучше не рассказывать, — хитро зыркнув в мою сторону и закусив губу, произнесла Оксана. Не было сомнений в том, что она имела в виду, и я усмехнулся, соглашаясь, — Это останется между нами до конца нашей жизни. Наша тайна, — в ответ только кивнул, всё больше возвращаясь в реальность и отмахиваясь от неосуществимых надежд. Хотя бы на время, — К тому же, ты не в моём вкусе. Слишком высокий. — Да, Окс. Ты тоже не в моём вкусе. У тебя члена нет.

***

Я готовил завтрак, когда Оксана и Дима разговаривали в другой комнате. Они вообще-то должны были убираться там, но, судя по крикам Димы, совершенно об этом забыли. Они долго ругались, чаще нецензурно, а потом так же долго смеялись, и меня это настораживало ещё сильнее. В конечном итоге мы спокойно позавтракали свежими оладушками на кухне и принялись за уборку. Неторопливо и тихо прошло пару дней. За это время дом был вычищен от пыли и мусора, берег озера приведён в порядок, беседка отреставрирована. Даже забор поставили на место и покрасили. Сделали всё, чтобы можно было периодически сюда возвращаться. Или в принципе отсюда не уезжать. Никто не говорил об отъезде, никто не собирал вещи и даже не пытался найти связь в этой глуши. Судя по всему, нас троих вполне устраивал статус нелегальных беженцев. Пока. Единственным нетронутым нами местом был розовый сад перед домом, и мы с Димой в один из дней решительно настроились это исправить. Оксана занималась стиркой, в воздухе парили мелкие капельки воды и ароматы порошка для белья с ромашками. Птицы летали совсем низко, подбираясь ближе к новой кормушке, а детвора на улице гоняла на самокатах, здороваясь с нами. День был ясный, пекло сильно, и я усиленно наматывал на голове платок, чувствуя, как неудобная ручка секатора уже натирала мозоль. — Почему мы ничего не делаем? — неожиданно проговорил Дима. — Ты о чём? — старался сделать вид, что не понял. Но, видимо, он уже дошёл до точки кипения. — У неё срок скоро подойдёт, — раздражённо сжав садовые ножницы, ответил друг, — Ей нужно в больницу. Для аборта скоро будет поздно. — Может, она не хочет аборт, — выдохнул я, откладывая очередную ветку шиповника в сторону и ладонью смахивая капельки пота со лба. — Как это не хочет? — чуть ли не взвизгнул Позов, — Ей едва восемнадцать исполнилось, братан! У неё же учёба вот-вот пойдёт, жизнь только начнётся и уже лялька?! Это нечестно! — Братан, — ровно сел я, быстрым взглядом за плечо убеждаясь, что Окс зашла в дом и не слышала наш разговор, — Я счастлив, что ты не придерживаешься библейских взглядов на беременность, но это всё ещё её выбор. Она сама решит, что делать с ребёнком. — Но это же его ребёнок тоже! То есть.., — он замялся, подбирая слова, а я видел, как беспокойство играло на его лице, — Она же будет его видеть каждый день. Каждый раз узнавать в малыше того, кто её предал. Разве это правильно? Так страдать правильно? Я задумался. И не потому что моё мнение насчёт Оксаны поменялось, а потому что спроецировал последние слова друга на себя. За доли секунды подумал о том, что в такой ситуации просто не имел права страдать. Слишком много людей нуждались в помощи, слишком много проблем свалилось в том числе и из-за того, что я просто себя пожалел. Разве это правильно? — Дим, что бы она не решила, мы должны её поддержать. Мы, наверное, единственные, кто сейчас на её стороне. Понимаешь? Он смотрел на меня так, будто прекрасно понимал то, что действительно творилось у меня в душе. Смотрел долго, думал тоже о чём-то, а потом встал и ушёл к озеру. Я не стал его догонять. Не хотел ему мешать. К тому же работы ещё было очень много.