ЭПИЛОГ
ЭПИЛОГ
20 лет спустя.
Утро на кладбище всегда тихое, как и ночь. Лучи солнца на востоке едва пробиваются сквозь плотные осенние облака. Вчера было не по-осеннему тепло, а сегодня пасмурно, да ещё к обеду обещают дождь. Только лежащий на могиле мужчина не испытывал особого неудобства. За время службы привык к перепадам температур. Что плюс, что минус для него было один хр&н. Да и выпитые литры алкоголя разгоняли кровь, давая телу иллюзию тепла.
Мужчина лежал на могиле головой к надгробному камню, курил и разговаривал, казалось, с пустотой. Но это не так. Он не сошёл с ума, и в пустоте теней не видел призраков. Этот мужчина говорил со своим прошлым. С тем прошлым, которое пустило корни в прошлом, дало всходы в настоящем и устремилось в будущее. Это прошлое прочно переплелось со всей его жизнью. И оно раз за разом возвращает его в один и тот же день. В день, когда он потерял её навсегда. Но понял всю боль от этой потери только годы спустя.
— Вот так и жил. Искал пулю, а меня находили награды и звания. Да и по миру помотало, как видишь. Где я только не был, — он на миг задумался, вспоминая бродячую жизнь, и затянулся сигаретой, выпустив клуб дыма. — Но в каждой чёртовой дыре со мной была ты. Я тебе, как богу, молился. Сам не знаю почему, только после этих молитв смерть обходила меня стороной, и всех, кто рядом был, тоже. Вот такой я и живу, твоим проклятием заговоренный, а тебя уже лет двадцать как нет. Если бы Хлою в прошлом году не встретил, то и не узнал бы. Он снова замолчал, сделав затяжку. — Знаешь, вот не узнал бы её, если бы не писклявый голос. Хлоя изменилась. Натали, она так изменилась! — присвистнул мужчина. – Разнесло её во все стороны. Замужем за пастором, пятеро детей. Четверо из которых приёмные. Я так понял, наша Хлоя из каждой миссии по ребёнку тащит. А встретил я её в Сомали. Там снова местные племена что-то не поделили и давай палить куда глаза глядят. Пришёл приказ эвакуировать наших гражданских. Так эта в крик: «Я не поеду! Здесь дети и женщины остаются! Их убьют!». Пришлось, как толстую котяру, за шкирку волочить в машину. Так она ещё царапалась, кусалась, визжала! – Мужчина засмеялся, вспомнив разъярённого Ангелочка. – А, так ты, наверное, и про Тиффани тоже не знаешь? – Отсмеявшись, быстро переключился он на когда-то общую знакомую. – Наша Тиф всё-таки стала актрисой, - И, выдержав паузу, из его рта вырвался сдавленный булькающий смешок. – По мнению моих парней, её лучшая роль – это секретарша в «Ненасытной глотке». – Теперь, казалось, смеялась и Натали. Её смех он расслышал в шелесте пожелтевшей листвы, и снова затянулся почти истлевшей до фильтра сигаретой. – Не хватает мне тебя. Всегда не хватало. Только поздно понял, что всегда лишь тебя одну любил. А все эти, - Так он назвал женщин в своей жизни, - Как газировка, пьёшь и не напьешься. Они не дурманят, не утоляют, а только оставляют после себя какую-то горькую тоску. После тебя, Натали, осталась лишь боль в груди да пустота. Ничем не заполняющаяся пустота. Я подыхаю без тебя. Медленно подыхаю, Натали. Знаешь, годы прошли, а я до сих пор всё думаю, а что, если бы ничего этого не было? Не было ни Стила с Грегом, ни этого идиотского спора, ни Хлои, ничего, а были бы только мы. Ты и я, — тлеющий фильтр всё-таки обжёг грубую кожу на его пальцах, но он не сразу это почувствовал. И только когда боль стала невыносимой, мужчина выбросил окурок в теряющие свою густоту предрассветные сумерки. — Знаешь, если тебе станет лучше… Нет, мне, — тут же поправил он себя, закрыв лицо ладонью, — мне должно было стать лучше, Натали, но не стало. Не стало, — протяжно повторил он, убирая ладонь с лица. — Грег отсидел положенный срок. Вышел пять лет назад и сдох от передоза в прошлом году. Брат сказал. Он сейчас в полиции в убойном. Стила ещё в тюрьме порезали. Сначала, правда, опустили. Бранз и года не отсидел. Главные роли Тиффани помогли адвокатам доказать, что никакого изнасилования в отношении Тиф не было, а с Хлоей произошло недоразумение. Бранз был пьян и якобы не знал, что парни насилуют девушку. Он думал, что это такая игра, как с Тиффани.
И снова его затянувшееся молчание зашелестело среди крон немногочисленных кладбищенских деревьев. Мужчина всё собирался с мыслями, чтобы рассказать о своей боли той, которая уже никогда ему не ответит. Никогда не скажет: «Я давно тебя простила, любимый». Оказалось, что с призраками говорить тяжелее, чем с живыми. А вроде заготовил речь и чеши, всё равно никто не перебьёт в припадке истерики. Не завопит, как ты испортил всю жизнь. Не зальётся слезами, утирая сопли и вздрагивая от собственной дурости. И твои оправдания не упираются в глухую стену непонимания. Но нет же! Говоря с призраками, ты говоришь со своей совестью, а она не прощает. Совесть давит молчаливым камнем тебе на грудь и беззвучно рыдает в самой отдалённой каморке твоей души. Не придёшь, не дотянешься, не обнимешь, не успокоишь. Так и остаёшься с ней жить, вроде и вместе, а по сути порознь.
- Я виделся с Грегом. Ещё тогда. В тюрьме. – Эти слова давались ему тяжело. - Время прошло, да и вроде чуть полегчало, вот и поехал к Грегу. Он всё мне рассказал.
Снова молчание. Снова тишина. И только шелест листвы, как шёпот когда-то любимых губ. Он ни на секунду не сомневался, что она рядом. Она всё слышит и видит его боль. Но говорить всё равно было тяжело. Раньше. Говорить нужно было раньше, когда его слова могли спасти.
- Стил, тварь, всегда мне завидовал. Завидовал, что я капитан команды. Завидовал, что девушки смотрят на меня. Завидовал тому, что живу в достатке. Завидовал подаркам отца. Твою мать, мы знали друг друга с горшка. И вот с этого горшка началась его зависть. Я считал его другом, Натали. Верил ему, как самому себе, а он жил, чтобы гадить мне, - мужчина полез в карман за пачкой сигарет, не найдя её, психанул, ударив кулаком в сырую землю. Но тут же притих. Вспомнил, на чьей могиле лежит. – Прости. Сорвался. Я ему поверил, а надо было тебе. Прости меня, Натали. Прости, любимая.
Скупая слеза скатилась по небритой мужской щеке. Но эта страница дорогого стоила. Он никогда не позволял себе слёз, считая их слабостью. Только с Натали всё было по-другому. Она всегда была его слабостью. Его странной, не поддающейся никакому объяснению любовью. Вроде любил. Любил её до безумия. И так же сильно ненавидел. И без неё жизнь резко стала пресной. Какой-то неживой. Медленной и долгой. И только вспоминая Натали, мужчина чувствовал, как малюсенький огонёк где-то там внутри груди вспыхивает и греет своим призрачным теплом его израненную душу.
Он помнил до мелочей их первую встречу. Помнил её смущенную улыбку, когда они нечаянно столкнулись в коридоре колледжа. Помнил, как парни подтрунивали над ним, что такая красотка никому не по зубам. Слишком гордая. Слишком спесивая. Не то, что девки, к которым он привык. Те сами в койку прыгают. Вот с этого всё и началось… Спор за спор. Новый спор. Ещё спор. И он уже не заметил, как затянуло в эту грязную круговерть. Парням нравилось. Ему претило. А Натали отдалялась, закрываясь в себе. После того, что с ней произошло, она словно нарочно играла с ним, испытывая его нервы на прочность. Иногда ему казалось, что парни правы и та, которую он полюбил всем сердцем, обычная шлюха. Но как обычная, когда его кровь вскипала и, словно бурлящая лава, бежала по венам, отдаваясь жгучей ревностью в каждой клеточке тела.
А Хлоя? Любил ли он её? Нет. Теперь мужчина мог с уверенностью сказать, что любви там не было. Образ Ангелочка из памяти смыли годы, и только Натали там живёт. Говорят: настоящая любовь не ведает ни времени, ни пространства. И он это уже понял на собственной шкуре. Его любовь к Натали преодолела всё и с годами стала сильнее.
- Вернуть бы всё назад, и я бы тебя никому не отдал. Никому, моя Натали, - с тоской прошептал мужчина, закрыв глаза.
Лёжа на земле, он не услышал приближающие шаги. Трава была мокрой от росы и приглушала шорох. Да и сам он не особо прислушивался. Не в горячей точке. Дома. Здесь тихо.
- Ник Маккензи?
Вопрос, заставший врасплох, заставил быстро среагировать. Он подорвался и, встав, вытянулся во весь рост, поправляя измятую форму и попутно рассматривая нарушителя кладбищенской тишины. Парень кого-то ему напоминал, ну или где-то они точно встречались. Правда, в каком-то отдалённом прошлом раз. Знакомые ему черты лица немного размылись в памяти, но глаза. Вот глаза он никогда не забудет. Ник тонул в них, как в самом глубоком омуте. Это глаза Натали. И смутная догадка раскрыла перед ним все карты.
- Полковник Николас Маккензи, - поправил парня Ник. – А я с кем имею честь говорить?
Парень знакомо ухмыльнулся, чуть приподняв уголки губ, от чего глаза сузились до хитрых щелочек. Ну точно Натали!
- Сын той женщины, на могиле которой вы лежали, - вскидывая квадратный подбородок, сказал парнишка.
- А у сына той женщины, над которой я лежал, есть имя? – шутливо спросил Ник, зная, что малой оценит юмор.
У Натали с этим проблем никогда не было, и у её сынишки не должно быть.
- Джонатан Льюис, сын Натали и Чарльза Льюиса. А Чарльз Льюис — это тот мужчина, могила которого рядом. И мой отец вряд ли рад тому, что вы нарушили их семейную идиллию.
Ник обернулся на могилу бывшего соседа.
— Да вряд ли он ревнует. Она же стала его женой, — тоскливо прошептал полковник и, медленно переводя взгляд на сына Натали, добавил: — Навечно.
— Ну, может, и не ревнует, но мне не очень-то хочется приходить к матери и видеть, как на её могиле валяется какой-то мужик. Некрофилией попахивает.
Явно задирает полковника Джонатан и с вызовом закидывает голову. Ждёт ответного хода чужака, имя которого прочёл в дневнике матери и на её письме к Маккензи.
- Дерзишь, малой.
- Ещё и не начинал, - хорохорится малой, продолжая испытывать на прочность нервы Ника.
- Ладно, что зря трепаться. Имя моё откуда знаешь?
- Из дневника матери, - огорошил Ника парнишка и полез за пазуху, доставая письмо. – А ещё вот она просила отца передать, но он всё не решался. И три года назад перед самой смертью попросил меня исполнить мамино пожелание.
Сын Натали протянул пожелтевшее от времени письмо полковнику. Тот не сразу решился его взять. С минуту смотрел, как на привет из далёкого прошлого, и, только тяжело вздохнув, трясущейся рукой взял письмо. На конверте красивым почерком Натали было написано: «Нику Маккензи лично в руки», и чуть в стороне более мелкими буквами: «Я знаю, он придёт».
- Отец не читал его, но догадывался, что там написано, - уже не задираясь, сказал Джонатан и отступил, чтобы полковник смог лучше рассмотреть письмо. – Я приходил сюда на мамино день рождение и брал его с собой. Вот только сегодня мне повезло встретить вас.
- Да, узнаю Натали. Умела она душу вывернуть из тела. Даже через двадцать лет мне аукается её любовь.
Голос полковника приобрёл нотки металла, будто письмо давно умершей возлюбленной всколыхнуло ещё не совсем зажившие раны на сердце. Он сжимал в кулаке пожелтевшую бумагу и посмотрел на Джонатана. Да, у него глаза матери, улыбка матери, а всё остальное отца. Его родное. Не Льюис парнишка, а вылитый Маккензи. Ведь только Маккензи может вот так поджимать губы, когда злится. И только Маккензи может вот так тяжело дышать, а потом, затаив дыхание, ударить. И к этому другой Маккензи был готов. Ник налету перехватил кулак сына и с отцовской осторожностью отпихнул от себя. Парнишка удержался на ногах.
- Она тебя любила, а ты… Ты предал её! – оскалившись, прорычал сын. Он даже яростью хрипел, как Ник. – Я всё знаю! Я читал мамин дневник!
- Ну, а моего дневника ты, сынок, никогда не прочтешь. Я не писал его. Я жил. И я любил её. Так любил, что скулы от ревности и злобы сводило. Не дай бог тебе, мой мальчик, узнать, что такое любовь на грани безумия. Когда весь твой мир — это та, которую ты хочешь. А получив её, тебе всё мало и мало. Вот так я любил твою мать, и до сих пор её люблю.
На кладбище стояли друг против друга отец и сын. Один почти смирился со своей потерей, а другой наконец-то услышал правду, ради которой последние три года приходил на могилу матери. Джонатан думал, что появился на свет от большой любви родителей, но, прочитав дневник матери, испытал шок. Эта страшная правда перевернула его мир с ног на голову. Правда разрушила всё, к чему он привык, разбудив в его душе сомнения: «А всё ли то, чем кажется? Может, и счастливое детство лишь плод его воображения?». Но раз за разом, копаясь в воспоминаниях, к Джонатану возвращалась уверенность, что не всё так плохо. Главное, мать его любила. Она часто упоминала в дневнике, как счастлива, когда чувствует шевеление малыша. Да и Чарльз его тоже любил, посвятив мальчику всю свою жизнь и став для него самым лучшим отцом. Тем более, Джонатан носит фамилию Льюис, и он единственный его наследник. А то, что зачали его в раздевалке, это по сути ерунда.
Ерунда… Но чертовски обидная ерунда, из-за которой кулаки чешутся, как хочется превратить в фарш рожу настоящего папаши. Только он сдержался. Три года копил в себе злость, но сдержался. Отступил. Разжал кулаки. И ушёл. Больше сыну Натали не было что сказать своему настоящему отцу. Да и всё, что хотел, он уже услышал. Родители любили друг друга, но какой-то извращённой и сумасшедшей любовью. Так их сын никогда не будет любить.