пролог
четыре кирпичные стены, окутанные приличным слоем пыли, ещё с незапамятных времён образовали своим дряхлым союзом скромную комнату, единственной постоялицей которой была гадкая плесень. она уже давно ощутила себя полноправной хозяйкой и наглым образом въелась в глину, став единственным элементом декора. данную конуру без окон, мебели и какого-либо мало-мальского ремонта все воспитанники детского дома прозвали «пыточной», и неспроста.
всепоглощающая темнота, заполняющая каморку до предела, с тихим коварством властвовала над хаосом, что ненароком заглянул в гости и затерялся в развешенных сетях паука-трудолюба. беспорядок обрёл статус пленника и застрял здесь так же, как и обычно люди погрязают в собственных делах и заботах: неосознанно, быстро и безнадёжно.
лишь изредка, в самых крайних случаях, о которых посторонним ни за что не следовало знать, комнату освещало жаркое пламя одинокой свечи. и тогда эта тонкая палочка, брошенная на растерзание жестокой судьбы, обреченная на верную смерть в неволе, безмолвно и горько, с тихой жалостью, плакала воском, пока её огонь воинственно трещал на самом кончике фитиля, угрожая отомстить, устроив бунт. но всё, на что он и вправду мог быть способен — заливать тёплым светом гадкие чертоги клетки заточения, покуда вечно ворчащая старуха-уборщица не ототрёт тошнотворной тряпкой всю детскую кровь и, с помощью зловонной хлорки, не избавится от следов бесчеловечных преступлений.
ох, если бы только проверяющие знали, сколько маленьких коленочек истерлось здесь до щемящих сердце бордовых подтеков, сколько судеб бедных малюток сломалось вслед за пальчиками на дрожащих ручках в этой чертовой исправительной комнате, сколько затмивающей рассудок боли довелось вынести храбрым мальцам! да если бы работники спец.служб только захотели выяснить, сколько телесных повреждений и травм ребята получили незаслуженно, то непременно закрыли бы данное дьявольское заведение!
но, даже если страшная истина и вправду когда-нибудь вскроется, и несколько сотен крошек распустят по домам опекунов, разве это единственно-справедливое действие навсегда решит проблему деспотизма?
нет. искоренить насилие невозможно. тирания будет жить столько, сколько просуществует человечество.
принять жестоко-правдивый вышесказанный факт смогли далеко не многие, поэтому в определенных местах уже начали отчаянную борьбу с данным видом зла: специалисты, ответственные за вопросы безопасности детей, стали внедрять систему фостерной, то есть замещающей семьи — людей, с которыми ребёнок за определенную плату будет находиться до тех пор, пока не найдутся желающие и имеющие возможность усыновить/удочерить ребёнка.
да только эту попытку распрощаться с бессердечием и стать лучше, можно без укоров совести назвать провальной, ведь таких семей слишком мало для того, чтобы каждый малыш обрёл независимость и защищенность. да и далеко не каждый новоиспечённый родитель окажется готовым к моменту, когда внезапно выяснится, что ребенок не знает других методов воспитания, кроме как избиение даже за незначительную шалость.
у приёмышей нет опыта отношений заботы, любви, ласки, добра и доверия. эти дети привыкли к насилию со стороны родителей. считая, что так и устроен мир, и это норма поведения взрослых, рукоприкладство они принимают, как должное.
именно поэтому ничего никогда не изменится.
именно поэтому дряхлый, вечно стонущий деревянный пол «пыточной», противно скрипящий от любого мимолётного прикосновения, по-прежнему будет каждую гребанную ночь жадно вбирать в себя бордовые лужицы. и окружающим глубоко наплевать, что за многие годы он уже с излишком надегустировался детской крови, утолил голод, словно вампир, насытился муками тех, кто не заслуживал и меньшей доли наказаний.
на роль ещё одного отмалчивающегося свидетеля и невольного соучастника зверств навеки назначен внушающий страх потолок, щедро усыпанный коконами сенокосцев.
данная часть комнаты пугала вовсе не россыпью восьминогих, а тем, что к ней слишком часто возносились целые монологи душещипательных просьб и молитв, посланных воспитанниками в надежде быть услышанными Вселенной.
та самая верхушка помещения и четыре угла для долгих и изощрённых пыток, словно губки, впитывали в себя поток отборных проклёнов от тех, кто круглосуточно проводил здесь свои отнюдь не беззаботные часы.
в этой чертовой кладовой Иуды провинившиеся не раз впадали в чистейшее отчаяние, поглощали самые худшие из всех существующих ощущений, испытывали их вновь и вновь, предавались своим страхам и зарабатывали новые фобии. поэтому совершенно неудивительно, что о данной каморке слагали так много страшных легенд, ужасающих ни столько сюжетом, а сколько реальностью описания насилия. длительного и беспочвенного.
воспитатели отказывались осознавать антигуманность своих поступков, смахивая всю ответственность на притянутые за уши лживые доводы, преувеличения и богатую детскую фантазию. инквизиторы в шкурах учителей не испытывали и малейших укоров совести, слепо верили, что их способы работы над ошибками благотворно влияют на исправление ребят. подопечные же, в знак протеста, становились такими же монстрами воплоти и издевались над теми, кому попросту было не под силу дать отпор. ведь так уж заведено во всем мире: сильный всегда уничтожает слабого.
это правило сработало и в тот момент, когда трое крепко слаженных ребят наглым образом после отбоя напали, застав врасплох, избили до потери сознания, выкрали, а затем тайком притащили в именитую «пыточную» одного из претендентов на звание бесхребетного заморыша. противники из-за собственной гордыни, притупляющей всякий здравый смысл, и представить себе не могли, что их выбор окажется ошибочным и заставит долго, мучительно сожалеть о содеянном.
местная община беспредельщиков держала в страхе детдомовцев и славилась нестандартными способами запугивания. да только среди всех эти забитых воспитанников нашёлся единственный смельчак, который совершенно не боялся данную троицу и всегда действовал ей наперекор. однако его отвагу напыщенные глупцы приняли за надменность и решили во что бы то ни стало проучить умника.
дружной компанией трое-против-одного они легко справились с физическим угнетением жертвы путём многочисленных неожиданных и грязных ударов, но, несмотря на всю громадную степень урона, подавить волю соперника оказалось невозможно.
маленький ростом, худощавый и изнуренный парнишка со светлыми спутавшимися волосами цвета молотых пшеничных колосьев никогда не был слабаком. он по жизни привык при любой непонятной ситуации, представляющей угрозу, наносить удар первым, интерпретируя неожиданность в превосходство, и бороться даже за то, чтобы вольно дышать. и это значительно отразилось на его теле: скопления шрамов-напоминаний о прошлых ожесточённых схватках неповторимыми узорами устилали сильные руки. данный факт лишь подтверждал, что блондину слишком часто ещё с раннего возраста доводилось сталкиваться с садизмом, избиением и насилием даже со стороны самого себя, поэтому очередное нападение не являлось чем-то ошеломляющим. он лично приучил тело к страданиям, дабы закалить душу.
— ты ни фига не герой! ты – чертов трус, Эндрю Миньярд! обыкновенный шизик! отбитый на всю голову придурок, помешанный на мазохизме. — с явной дрожью в голосе выплюнул один из нападавших ровно после того, как отвесил знатный удар прямиком в солнечное сплетение светловолосого, а тот в ответ лишь насмешливо скривил губы.
он едва ли успел прийти в себя, чуть оклемавшись от предыдущей схватки, как тут же последовала новая череда омрачающих событий. его ангельское лицо отобразило прямо-таки говорящее выражение с гнетущей насмешкой, мол: «и это всё, на что ты способен, гребанный неудачник?»
— парни, да вы только посмотрите, он же угорает над нами! — Джейсон совершенно не скрывал нарастающее возмущение, переходящее в ярость.
отчаянное восклицание подростка уже через секунду сопроводилось действием: он импульсивно схватил за грудки, будто игрушку, слегка приподнял над полом и со всей мощи припечатал и без того загнанного в угол Эндрю. от столкновения со спиной парня, глина, будто живое создание, издала противный страдальческий хруст, который моментально подхватило эхо и разнесло по всей комнате. несколько кирпичей синхронно треснули, а вместе с ними и чувства Миньярда. они разбились на тысячи мелких кусочков и впились в самое сердце, проникли под кожу, словно иголки, которые воспитатели обычно помещали детям под ногти, прививая покорность.
затравленный тинейджер на мгновение перестал дышать и потерял всякий контроль над собственными конечностями. руки, прежде прочно вцепившиеся в потрёпанное одеяние истязателя, ослабли и повисли безжизненными плетнями. ноги предательски подкосились, и если бы не агрессивно настроенный Джейсон, удерживающий тощего парнишку, то владелец безупречных локонов самых светлых оттенков лучей рассветного солнца глупо рухнул бы на окровавленный пол, не найдя под стопами опоры. благо «заботливые» попытки Брауна вновь привести блондина с потерянным взглядом в чувства и заодно вытрясти из него всю дурь, дабы стереть с аристократически-бледного лица безумный оскал, вернули Миньярду затуманенный муками искалеченный разум.
вместе с первым после паузы вздохом он по щелчку пальцев ощутил неимоверную боль, равномерно распределившуюся вдоль позвоночника. еле сдерживаемая тошнота сдавила желудок, поднялась через пищевод прямиком на корень языка и принялась чередоваться с головокружением. в глазах моментально поплыла окружающая обстановка. соленая пелена заволокла глазные яблоки и добавила блеску уголькам зрачков, но обладатель изумительных белоснежных прядок быстро сморгнул раздражающую влагу, нет, не заплакав, — переборов собственные слёзы. он знал, что истязатели ждали малейшего проявления его уязвимости, дабы понять, куда целиться в следующий раз. именно поэтому мальчишка даже не вскрикнул, проглотив собственную агонию. зато его непокорное молчание оглушительно ударило по перепонкам тех, кто жаждал зрелищ сильнее всего на свете.
они хотели услышать раскаяние, сорвавшееся с его уст, умышленно выжидали момента полного подчинения. они мечтали увидеть, как он рухнет вместе со своей гордыней, как сломается Эндрю, мать его, Джозеф Миньярд.
а он лишь тайно, в глубине покорёженной души, стремился к сокрушительной мести.
— ну, как ощущения, малютка Доу? тебе всё так же весело и приятно? — Браун говорил и дышал в одной манере: сбито, быстро и тяжело. он намеренно всем своим видом показывал, что при всем неприятном раскладе властвует над противником, сдавливая одной рукой шею широкоплечего, не позволяя тому делать такие нужные полноценные вдохи. но и это не помешало блондину найти в себе силы на то, чтобы как следует словесно уделать мучителя:
— не так приятно, как тебе, когда ты отсасываешь своим дружкам.— выразительность словам придал последовавший за ними плевок в лицо Джейсона.
это стало последней каплей, точкой отсчета неизбежного, — называйте, как угодно смысл от этого стартовый этап скорейшей гибели самоотверженного гордеца не утратит.
терпеть такое отношение главный из отбросов, конечно же, не стал. он, не долго думая и пребывая в состоянии аффекта, влепил подопытному целый ряд звонких пощёчин, отчего кареглазый совершенно утратил ориентир в пространстве.
как только Джейсон отошёл на внушительное расстояние, Миньярд, по-звериному взвыв про себя, достиг пола и, странно шатаясь, сполз по стене, приземлившись задом на одну из трухлявых досок. но и в этот раз ему помешали мирно уйти на покой:
— до меня дошёл один очень паршивый слух.— зловеще отчеканил шатен. покосившись взглядом сверху вниз, он наклонился и вздёрнул пальцем острый подбородок светловолосого. — мы с тобой, моя милая малютка Доу, оба ой как не любим слухи, именно поэтому, не поступи ты так омерзительно, я бы и ни за что не поднял это на всеобщее обсуждение... — пауза после интригующего вступления отравляла всякие надежды на беспроигрышное решение ситуации и по кусочкам отбирала спокойствие.
Эндрю и сам не понял, как начал дрожать. идиоты-инквизиторы ошибочно предположили, что так их жертва проявляет страх. на деле же блондин попросту продрог от длительного пребывания в сырой и до чертиков неуютной каморке. и пока придурки самонадеянно думали, что им удалось нагнать на Миньярда боязливость, он, в свою очередь, мысленно материл одежду за то, что та имеет гребанное свойство слишком быстро изнашиваться.
— кажется, вчера вечером кто-то очень пронырливый и наглый пробрался на кухню и стащил целых два куска белого хлеба. — Браун, с неприсущим ему милосердием, выдерживал терпеливый тон, предвкушая скорейшее чистосердечное признание. да только, судя по тому, как сильно была напряжена его челюсть, не составляло большого труда догадаться, что внутри него всё пылало адским огнём из-за длительного ожидания. он был готов сорваться на бедного парня в любую секунду, и его товарищи уж точно не стали бы препятствовать этому.
— два куска! белого! вот же, блять, дерзость высшего уровня! — Зейн не удержался, чтобы не поддержать своего друга. — весь детдом голодает, а какая-то мразь жрет за семерых!
Питер лишь молча кивал, подливая масло в костёр.
масса щедрых одобрений со стороны товарищей придала Джейсону уверенности и сил для продолжения пыточных процедур:
— к чему это я веду, Доу... ты, случаем, не догадываешься, кто бы это мог быть ? — он не отнимал своего горячего указательного от ледяной кожи Миньярда. говорил и испытующе смотрел прямиком в глаза цвета дорогущего виски с колой, пытаясь разглядеть в них хоть что-то, кроме прогрессирующего сумасшествия. но всё тщетно. Эндрю отрицательно мотал головой, противясь прикосновению шатена, и не стеснялся врать прямо в омерзительное лицо подлеца.
верно, именно светловолосый съел этот хлеб. два куска. два гребанных, дьявольски искушающих куска, от которых зависела вся его убогая жизнь. смешно, правда? судьба человека держалась всего-то на нескольких сотнях крошек сдобы! и теперь оборвётся из-за них же.
— а ты тот ещё хитрый лис, но, к великому сожалению, меня обвести вокруг пальца у тебя не получится, ведь я знаю, что ты врешь. — от этих слов подонка, внутри Миньярда маленькая вера в светлое будущее пала со скал трезвых убеждений, рухнула в океан отчаяния и утонула в нём.
товарищи Брауна вновь подняли на ноги пошатывающегося парнишку и скрутили его, не щадя собственных мышц.
— в тот день именно тебя лишили еды. ты был наказан уже вторые сутки за постоянные побеги во время тихого часа. тебя нарочно не кормили, и ты, чертов ублюдок, решил украсть. это так забавно: сначала ты лишил нас обеда, а теперь мы заберём у тебя мало-мальское желание смотреть на еду. — хмыкнул как-то слишком выразительно Джейсон, попутно извлекая что-то из кармана.
спустя мгновение стало понятно — темноволосый держал в руках булку. ту самую булку, на которую не покусился Миньярд. он, избегая пути искушения, взял лишь два куска и то, лишь для того, что бы позорно не грохнуться у всех на глазах от голодного обморока.
при виде сдобы последние крупицы рассудка растворились. изумительный запах выпечки соблазнял Эндрю и до одури взывал сдаться.
— посмел присвоить то, что тебе не принадлежало, так познай же всю суровость кармы! — протявкал Питер. его комментарий показался даже слишком уместным, когда Джейсон принялся мстить за плевок в лицо. парень стал грубо запихивать в рот блондина безмерное количество хлеба. кусок, за куском, в то время, как светловолосый тщетно пытался вырваться из цепкой хватки своих мучителей.
плут привык идти до конца, сражаться не на жизнь, а на смерть, поэтому даже в такой безнадежной ситуации он боролся, кусал до крови пальцы Брауна, давился едой с привкусом металла, но не мог больше противостоять тошноте.
кареглазый со скоростью света выблевал всё, что в него так настойчиво пытались впихнуть. никогда ещё Эндрю не получал съестного в таком количестве, и это несомненно послужило поводом для того, чтобы, как можно скорее освободить не привыкший к подобным почестям желудок.
— да ты уже в край ахуел, Миньярд! это были мои единственные нормальные кроссы, сука! — вопль шатена был настолько звонким и комичным, что вызвал у блондина новую порцию искреннего заразительного смеха.
сплёвывая горькую от желчи и желудочного сока слюну, хитрец с неким коварством смотрел на прилично испачканную им обувь и не скрывал упоения происходящим. всё-таки есть в этом конченном мире справедливость!
— хули ты лыбишься, отморозок? я заставлю тебя проглотить и это! — раздосадованный подросток указал на лужицу с пережеванной булкой, но его словам было не суждено сбыться, ведь, как только они покинули границы его губ и сотрясли воздух, незамедлительно последовала чья-то наделённая отменной выразительностью вдохновляющая и устрашающая одновременно фраза:
— если хоть кто-то рискнёт вновь тронуть его, я без предупреждений одним лишь движением руки заставлю вас троих обмочиться. по очереди. у кого-то есть желание стать первым?