Часть 1
Такой чужой и далекий зачарованный город. Город, в котором живут тысячи людей. Тысячи теней, тысячи вздохов, тысячи взглядов, тысячи разговоров.
Плавно пикирует красный голубь с крыши высокого здания.
Золотые цилиндры, стремящиеся в небо: медь и сталь сплетаются в причудливые узоры вокруг стен, сотни проводов и стеклянных труб, внутри которых скользит сама магия; движение, движение, движение и гул, и шепот, и голоса, и золото стремится вверх.
Вверх, где живет Бог. Кажется, так раньше называли нечто всемогущее, нечто всепонимающее, нечто доброе, судящее и определяющее.
В древней религии были законы, по которым нельзя давать ответы на определенные вопросы. Например, зачем Бог создал мир. Или еще лучше – кто создал Бога?
Прошли века, и Бога создали люди.
Наверное, они смеялись от счастья, когда все получилось так, как они задумали. Когда сверили все расчеты, когда осознали, что Бог функционирует... Хотя, конечно, тогда они еще не называли созданное Богом. Называли, наверное, хитрой аббревиатурой, которые обычно придумывают для пущей серьезности или важности, когда хотят пустить пыль в глаза.
Абстрактный город золотых цилиндров, опутанный стальными сетями музыкальный инструмент. Что же он мне так напоминал?.. Ах да. Духовой музыкальный инструмент, кажется, он называется «орган». Я видел такой в детстве.
Я приехал сюда с определенной целью, и планировал путешествие не год и не два. В Хиганбану не дают визы, сюда не приехать без приглашения. Если ты никто и звать тебя никак – то есть, как в моем случае – в Хиганбану вход тебе закрыт. В священное место не проникнуть чужаку.
Это и правда бы было так, если бы город имел хорошую охрану, у которой нет слабых мест.
Охрана представляла собой три или четыре патруля: группы сонных людей в линялых бежевых плащах. Охранники, тихо поругиваясь на погоду, слонялись вдоль стен или возлежали на склонах насыпи. А кое-кто даже пробовал купаться в городском рву.
Сегодняшний день был праздничным, и патрули расслабились пуще прежнего. Всего-то стоило быть чуть наблюдательнее, чем обычно – и я внутри.
Хиганбана покорена. Я, расслабившись, добредаю до центральной площади, окончательно уверяюсь в том, что глаза привыкли к теплой позолоте, и замечаю себе под нос:
— Людей нет, воды нет, все светится.
Потом смотрю на полы своего синего плаща и добавляю:
— И я тоже.
Удивительно, но только теперь до меня доходит, насколько я хочу пить. Кафе и рестораны закрыты, и я направляюсь в сторону городской ратуши, шпиль которой четко вырисовывается на фоне бледного раскаленного неба к западу от центральной площади.
И — о чудо — на площади оказывается фонтан. Он отключен и воды в нем нет.
— Сволочи, — решаю я, и мои молчаливые слушатели – стены и брусчатка – внимают разнообразным тихим ругательствам.
Слушают, и, вполне возможно, запоминают. Хорошо, что стены не мстительны. Однако, Хиганбана – город Бога, и хоть и говорят, что он лишен эмоциональных реакций, я чувствую, что мне как-то не по себе. Я долго готовился, я добился цели. И злюсь только потому, что забыл наполнить водой и вторую фляжку.
— Ты бы не мог заткнуться, — дверь ратуши открывается и оттуда высовывается чье-то недовольное лицо, — если ты подыхаешь от жажды, то можно ради интереса зайти сюда. Я смотритель ратуши в день солнцестояния, единственный, кто может тебе помочь. Как понимаешь, остальным не до прогулок.
Я страшно рад его видеть, но сухо заявляю:
— Странно жить так по-дурацки, как вы живете. У вас не случается набегов грабителей раз в год, причем крупных таких набегов?
Смотритель приоткрывает дверь пошире и удручающе кивает.
— Спорим, этот день в году — сегодня... — я шагаю к ратуше, — ладно, давай уже свою воду...
Я вхожу и рассматриваю благодетеля. Смотритель оказался высок, толст и немолод, с черными торчащими в разные стороны волосами и в очках.
Представляться он отказался категорически, как и вообще говорить о себе что-то вразумительное. Он провел меня на кухню, где я кинул плащ на стул и приступил к поглощению воды из стоявшего на столе графина, и как я ни стараюсь, делать это тихо и медленно у меня не выходит. Я нервничаю.
Смотритель усаживается на массивный табурет у окна, берет с подоконника бутылку из красного стекла и пьет из нее.
Я как раз приканчиваю графин и спрашиваю:
— Дурной пример заразителен?
— Еще бы. В такую погоду можно только сидеть в тени, купаться и пить...
— Не говорите, — я сажусь на стул и выдыхаю.
Смотритель внимательно глядит на мои кожаные штаны и изрекает:
— Ну, то, что ты ненормальный, это я уже понял... так какого черта ты сюда приперся?
— По государственной важности делу, — отвечаю я, — у меня частный контракт с правительством Германии. Слышали про такую страну?
Смотритель тоскливо пялится в окно. Я понимаю, что он слышал, и много раз, и не только о Германии, но и о всяких других странах тоже. Увы, жителям Хиганбаны, как и других Затерянных городов, запрещено их покидать. Я бы об этом сильно не жалел, но человек стремится к свободе, хоть и не знает, что ему с ней делать. Смотритель открывает рот и мямлит:
— Шел бы ты отсюда, парень. Вот ведь... Всегда наш город привлекал психованных...
Я срываюсь с места и уже через секунду оказываюсь напротив смотрителя:
— Ты меня за кого принимаешь? Что я, развлекаться сюда притащился? Смотри, — я вытаскиваю из кармана штанов серебристый камень необычной огранки, оправленный в белый матовый металл.
— Значит, ты тоже относишься к этому же отряду? — хмурится смотритель.
— Еще чего, — я убираю камень в карман, — я на вольных хлебах. Впрочем, мне уже пора идти, — он разворачиваюсь и подхватываю со стула плащ. Во мне борется жалость и зависть к этому добросердечному человеку, который напоил меня водой, и оба эти чувства заглушают благодарность. Я противен сам себе.
— Раз такое дело, я не буду сдавать тебя страже, — задумчиво говорит смотритель. Я понял, что он не выдаст меня сразу, как увидел его.
— Благодарю. Это привело бы к ненужным проблемам.
— Удачи, хаотик, — кивает смотритель. Я сдержанно благодарю его.
Горожане вечно нас так называют. Не только обитатели Хиганбаны, но и других зачарованных городов: по их мнению, окружающий мир объят хаосом. Я обычно возражаю, что между порядком и хаосом нет никакой разницы.
Я спокойно обвожу взглядом центральную площадь Хиганбаны. Она прекрасна.
Этот город отдавал солнечный свет после заката. Недолгое время в сумерках мерцало золотыми искрами все: потрескавшаяся штукатурка стен, брусчатка мостовых, фонарные столбы и крыши домов.
Неповторимое странное сияние, магия, пережившая не одну сотню лет.
Именно из-за нее фонари в Зачарованном городе зажигались через полчаса после заката. Пусть теперь, в начале нового века, улицы Хиганбаны окутывали паутиной провода и всюду грохотали повозки, она оставалась невероятно прекрасной.
Впрочем, у меня не так много времени, чтобы любоваться городом.
Пора нанести визит женщине, которую я не видел много лет. Я тыкаю пальцем в навигатор: карта моментально подгружается благодаря спутниковой связи. Я улыбаюсь и нахожу дом госпожи Элизарезз: до него идти минут десять, по правую руку будет башня Бога, и я отправляюсь в путь. Перья красных голубей переливаются огнем в золотистых лучах, и я не могу сдержать восхищения.
Элизарезз не сразу открывает дверь. Она старше меня лет на восемь, но выглядит немолодо. Все так же прекрасна, и в черных волосах нет седых проблесков. Я вспоминаю то время, когда боялся Элизарезз так, что лишний раз не смотрел в ее глаза.
— Хаотик, — бормочет она, впуская меня на порог. – Добрый вечер, Гарленд. Долго же тебя носило.
Я пропускаю «хаотика» мимо ушей и прохожу в комнату.
— Рад видеть вас, Старшая, — говорю я. Она лишь фыркает.
Элизарезз уходит на кухню готовить ужин, а я вжимаюсь в старый диван в гостиной. Здесь все, как в домах-музеях, посвященных викторианской эпохе: часы с кукушкой, коллекция фарфора в шкафу, невероятно изящный подсвечник на каминной полке. Я удивлен, что Элизарезз не носит платье с турнюром и чепец, но она одета скорее как славянка, в простой коричневый сарафан, подпоясанный лентой.
Я жду Старшую и смотрю в окно.
А за окном падает с деревьев золотая пыльца.
Свет фонарей мутный, я вижу только мерцающие ореолы, в которых, как в волшебных зеркалах, видны стены домов, ажурные ветви деревьев, роящиеся полупрозрачные насекомые — ночные бабочки и мотыльки. Я понимаю, почему они не ищут укромный уголок и не спят, пока солнце скрывается за горизонтом. Когда твой век так короток, к чему тратить время на сон?
Дом такой старый, что помнит время, когда вокруг была деревня, а чуть к северу — лес. Элизарезз рассказывала об этом в своих письмах. Она перебралась сюда сразу после того, как я закончил обучение: рубанула с плеча в своей манере.
Все-таки этот дом особенный. Он вызолочен сонными рассветами и долгими закатами. Он пережил тысячи их, а потом сюда приехала жить она. Наверное, с тех пор лучи солнца, которые заливают окна с рассветом, стали такими тревожно-бордовыми. Впрочем, я становлюсь сентиментальным.
Я отворачиваюсь от окна и провожу рукой по книжной полке. В первую очередь я пришел сюда за книгами. Вот за этой точно — «История Зачарованных городов рубежа XVI–XVII веков». Тогда был найден некий артефакт, позволяющий увеличить силу огненного мага до невероятия. Увеличить так, что от одного заклинания огонь поглотит город размером с Хиганбану полностью. «А небо будет стонать пеплом и просить пощады» — так писал один из ученых в книге по Общей истории.
Я мог бы спросить обо всем этом подробнее у Элизарезз. Но я знал: она поморщится и скажет, что этой книжке не верит, писал ее дилетант, и вообще историю легко исказить и приукрасить, и еще добавит, что некоторым неплохо бы изучить ту область магической науки, к которой есть способности, а потом уже лезть в чужие. Так что проще прочитать самому. Элизарезз знала, что в магии я полный ноль, а иначе давно бы уже уехал в любой из Зачарованных. Но она любила меня по-своему, в грубоватой, странной манере, и давать повод для нелепой надежды – в ее стиле.
Элизарезз закончила накрывать на стол — красное стекло фужеров ловит оранжевые отблески камина. У меня был абсолютно такой же сервиз, пока я не взорвал его во время магической практики. Это было в один из тех периодов, когда отец уходил из дома, оставляя нас с сестрой на попечение соседки, вечно возящейся со своими железяками.
Впрочем, лучше не думать об этом. Почему-то, вспоминая прошлое, я начинаю цепляться за бесконечные «если бы». Забывая о том, что время линейно.
Старшая делает неуловимый жест рукой — и все свечи, находящиеся в комнате, вспыхивают, а огонь в камине чуть гаснет. Огненная магия красива, заклинания и жесты чертовски изящны.
Я сажусь напротив Элизарезз и наблюдаю, как она неторопливо разливает подогретое вино по бокалам, затем убирает темные волосы с глаз. Она скучающе произносит:
— Настал миг, который ты весь вечер ждал — начало ужина.
— Не то чтобы я был такой голодный... — вздыхаю я.
— Да, и пришел сюда исключительно за книгами, а не для того, чтобы за мой счет набить желудок.
Больно надо спорить. Таких перепалок у нас было миллионы. Я знаю, что Старшая любит готовить, и знает, что кто-кто, а уж я ее мастерство оценю.
Ужин продолжается в полной тишине — Элизарезз невозмутимо поглощает содержимое маленьких серебряных тарелочек, принесенных пожилой домоправительницей. Изредка бросает холодные взгляды в окно и на меня. Я быстро управляюсь с морепродуктами и странными пирожками, слепленными из зеленоватой крупы, и чищу мандарины. Корки в одну кучку, дольки — в другую. А потом начинаю пить вино, сегодня более терпкое, чем обычно, и заедать мандаринами. Элизарезз роняет, что это пошло, но я лишь пожимаю плечами и изучаю ленивые языки пламени у нее за спиной.
Старшая любит меня подкалывать и строить. Но внутри она спокойна и будто постоянно уставшая, и при этом повелевает, если можно так пафосно выразиться, самой разрушительной и непредсказуемой стихией из всех, что изучает магия. Контраст, который удивляет меня с детства, с нашей самой первой встречи, еще тогда, когда Кристина была жива. О ней мне совсем не хочется думать, и я комкаю салфетку и бросаю ее на стол:
— Что ж, спасибо. Я могу забрать книгу?
Элизарезз кивает:
— Да. Но ты ведь не только посмотреть на старую учительницу приехал?
— У меня контракт, я же писал тебе, — замечаю я. – Завтра трудный день. Сейчас доем и отправлюсь на поиски гостиницы...
Старшая перебивает:
— Уже полночь, оставайся здесь. Как-никак я за тебя отвечаю, а местность вокруг незнакомая... Ты сам видел охрану Хиганбаны: они ленивы и сонны, но если ты им попадешься без документов – сам понимаешь, скандала не избежать.
— Но согласись, я выбрал идеальный день для вторжения, — ухмыляюсь я. Элизарезз изящно вытирает губы салфеткой и показывает рукой в угол комнаты:
— Диван к твоим услугам.
Пока со стола убирают, я нахожу вновь на полке нужную книгу — бордовая обложка, серебристый обрез. Перебираюсь на диван и разворачиваюсь лицом к камину, немного почитаю перед тем, как он окончательно потухнет.
Элизарезз едва заметно хмурится и делает резкое движение рукой в сторону камина. Огонь гаснет полностью.
— Нечего глаза портить, — раздается в темноте,— спокойной ночи.
— Спокойной ночи,— отвечаю я, стараясь, чтобы это звучало как «пошла ты». Я бесконечно уважаю эту женщину, но мне уже не семнадцать.
Я поудобнее заворачиваюсь в плащ и медленно соскальзываю в очередной запутанный, переливающийся осенним золотом сон.
Я так далеко от дома.