Глава 12
Этот день показался Оромэ самым длинным в его жизни. До полуночи его окружали сотни и тысячи лиц, каждое из которых впечатывалось в его память и оставалось в ней неснимаемым грузом. Он принимал присягу, пока мог стоять, подписал несколько бумаг и прошел по городу, приветствуя толпу, словно был рад видеть каждого. Ориона Лайтхарта встречали как спасителя мира, но Оромэ Баттьяни-Пальфи внутренне содрогался от каждого взгляда, прикосновения или оклика. Хорошо, что его звали не по имени.
А после этот день, как и все другие, все же закончился. Меньше чем через восемь часов Оромэ предстояли новые испытания: должны были прибыть остальные аристократы, собрать советы по поводу всего, и будет тяжело и жутко, но пока, пусть ненадолго, император заперся в спальне и принадлежал только самому себе.
Он перевернулся на спину и раскинул руки по шелковым простыням цвета ночного неба. Простыни были прохладными, а голова раскалывалась, и лежать вот так было приятно. Но, конечно, не настолько приятно, как слушать плеск воды и незамысловатое мурлыканье из ванной комнаты, где с заговорщическим видом четверть часа назад заперся Рин.
Оромэ предпочитал не знать, что он смывает там с себя. Чью-то кровь, наверняка, но главное – не свою.
– Почему я? – спросил вдруг Оромэ, надеясь, что Рин из-за двери его услышит. Он собирался спросить, скоро ли верный вассал начнет доставлять ему удовольствие, добавить что-нибудь про коленопреклонение или ляпнуть любую другую романтическую чушь, но невольно выпалил то, что последние месяцы, с тех пор, как Рин посвятил его в свои планы, вертелось у него на языке.
Дверь открылась, и на пороге появился Рин в одном лишь халате, накинутом на плечи, но не застегнутом спереди. Теплый свет множества свечей делал его кожу, покрытую множеством старых и новых шрамов, похожей на золотистый мрамор, а волосы казались жидким золотом, непокорным и прекрасным.
Оромэ был впечатлен. Уже шла вторая сотня лет, как они были вместе, и все еще каждый раз был таким же трепетным и долгожданным, как первый.
– Что, прости? – Рин улыбнулся и шагнул к их новой огромной постели. – Я собирался что-то ответить, но забыл, когда увидел тебя.
– Ты драматизируешь.
– Ничуть.
И Рин, не переставая пожирать Оромэ глазами, легко сел верхом ему на бедра, а ладонями надавил на плечи, не позволяя подняться. Немного подумав, скинул халат, чтобы тот не мешал, и, теперь уже полностью обнаженный, наклонился к Оромэ и припал к его губам с поцелуем.
Он всегда целовался страстно, жадно, и эти поцелуи лучше самого крепкого вина лишали разум ясности, туманили голову, заставляя забыться и раствориться друг в друге.
Но все же Оромэ улучил мгновение и смог ненадолго оторваться от любимых губ. Рука его давно уже гладила Рина там, где тот жаждал больше всего, и дыхание у обоих сбилось.
– Ну?
Рин словно читал его мысли.
– Уже можно? – выдохнул Оромэ.
– Нет, постой, я хотел сам.
– Ты уверен? Это исторический момент.
Рин кивнул, подтверждая свое право на обладание этим моментом. А потом не выдержал и все-таки ухмыльнулся:
– Это твой императорский жезл упирается мне в живот? Я думал, все драгоценные безделушки мы уже не тащим в постель.
Оромэ попытался скинуть его с себя, чтобы как следует наказать за эту глупую шутку, но смог только извернуться и заехать пяткой Рину по заднице. Тот захохотал, торжествующе подмигнул любимому. Они оба ждали этого, и все же первая из тысячи грядущих шуток про императорский жезл принадлежала Рину.
– Все, доволен? – хмыкнул Оромэ, возвращая руку на место и вынуждая Рина мгновенно замолчать.
Тот кивнул, и Оромэ сделался восхитительно серьезным, несмотря на разметавшиеся по подушке волосы, румянец на щеках, ушах и даже на шее, сбившееся дыхание и огромные, чуть ли не полностью затопившие радужку зрачки.
Когда он становился таким, Рин ловил каждое его слово. Оромэ прекрасно об этом знал, а потому медленно, смакуя каждое слово, приказал:
– А теперь, будь добр, займи наконец свой рот чем-то более полезным.
И Рин был счастлив подчиниться своему императору.
После они лежали на смятых простынях в обнимку, и голова Оромэ покоилась у Рина на груди. Рин нежно перебирал кудри своего любимого, пропускал пряди через пальцы и собирал их, давал рассыпаться и снова собирал.
– Что это за имя – Орион Лайтхарт? – спросил он лениво, в последний момент не позволяя Оромэ провалиться в сон.
– Это, мм... Единственная история, которая у меня есть из тех, что подходят героям.
– Ты расскажешь?
Оромэ помолчал, осторожно подбирая слова.
– Ты ее уже знаешь, – сказал он наконец.
В ответ Рин кивнул, давая понять, что услышал, и тихонько вздохнул. Он и правда понял сразу, просто, наверное, не хотел признавать, как сильно виноват перед ним.
Оромэ, услышав его вздох, тут же обратился в слух, зная, что это означает откровенность, редкую и хрупкую, как самый ажурный и чистый хрусталь.
– Хочешь знать, почему ты, – Рин не спрашивал, просто говорил известное им обоим, но все же Оромэ мурлыкнул, чтобы ему помочь, и взял пальцы, покрытые следами многочисленных переломов и ран, в свои. Рин сжал его руку и заговорил еще тише, но очень твердо, – в самом центре этого мира, раненное и измученное, бьется живое сердце из магии и звездной пыли. Его окружают ленты времени и материи, сталь и пепел погребальных костров. Как большой артефакт, понимаешь? К нему допускаются только правители. И все, кого я знаю, стали бы расставлять силы, заключать альянсы и плести паучью паутину политики на осколках умирающего мира. Все, кроме тебя. Твой талант, твои руки и твоя страсть к кузнечному мастерству и магическому оружию никогда еще тебя не подводили. Только тебе под силу что-то создать из сердца мира, вот и все. Поэтому ты. Прости.
В спальне повисла тишина, когда Рин закончил.
И, как бы им обоим не хотелось остановиться сейчас, Оромэ с сожалением разбил ее:
– Откуда ты знаешь? – почему-то его голос прозвучал неожиданно хрипло, как чужой.
– Я видел его. Всего одно мгновение, когда очутился между тьмой небытия и сверкающей молнией.
– И ты ведь сделал это не ради целого мира, правда?
Пусть Оромэ и задал этот вопрос, он все равно уже заранее все знал.
– Я сделал это ради нее.
ххх
Когда Оромэ проснулся один, он не удивился, что постель возле него пуста, и не стал искать записку. Он лучше всех в этом мире знал, как Рин ненавидит писать записки, особенно когда и сам понимает, что поступает грубо.
Ему вспомнилось, как сквозь сон он почувствовал поцелуй в лоб, нежный и полный любви, и для них даже это было редкой роскошью. Может быть, это ненормально и странно. Но, по крайней мере, не менее ненормально и странно, чем с помощью бога любви и старых друзей сажать своего жениха на трон Империи. Так что, выходит, это все вполне в их стиле.
Оромэ повертел в руках венец, который сам же и создал не так давно, и, не очень-то стараясь, надел на непричесанную голову. А потом замер, заметив свое отражение в зеркале, и долго не двигался, уговаривая уняться страх, поднимающийся изнутри.
ххх
Альдо работал магом-ассистентом в пункте телепортации повышенной комфортности уже довольно давно. Раньше он был дежурным при городском телепорте, а это неминуемо означало переработки, грошевую зарплату и ежедневный стресс, как для его магии, так и для мозгов. Последние лет пять он провел в куда более приятных условиях – сидел в уютном кресле и несколько раз в день помогал благородным лордам и леди совершить переход, который, как правило, они и без него спокойно справлялись.
И потому, что отвык от подобного, или по какой-то другой причине, но едва Альдо увидел клетку с этой ужасной тварью, у него внутри засвербило предчувствие неминуемой беды.
– Через десять минут я должен быть на острове Сарто, и тогда каждый из твоих пальцев останется при тебе, – без лишних сантиментов объявил хозяин яростно мечущейся за решеткой, зубастой и наверняка ядовитой смесью шиншиллы и крысы.
В последние годы Альдо больше угрожали увольнением или жалобой начальству, в крайнем случае в бессильной ярости обещали четвертовать и сжечь его поруганные останки. С конкретными, очень осязаемыми угрозами от решительных и обвешанных кинжалами эльфов он обычно не сталкивался, и поэтому испугался. Что-то подсказывало Альдо, что тот, кто стоит перед ним, делал вещи и похуже с таким же скучающим выражением лица.
– Я, ну... Портал... Я хочу сказать, это, кхм...
Рин тронул рукоять кинжала, будто бы случайно, и Альдо бросился активировать пентакли и руны.
– Это существо с вами... – наконец-то смог проблеять он, н отрываясь, впрочем, от стабилизирующего магические перемещения кристалла, – оно – дитя природы или сотворено, кхм, иначе? Это нужно знать для формирования каркаса безопасного перехода.
– Она сотворена из страха и боли таких, как ты. Богиня Л'Астерия тут не при чем.
Альдо сглотнул и сдвинул на кончик носа запотевшие из-за просыпающейся магии очки.
– Х-хорошо. Через минуту все будет готово... милорд.
Через обещанную минуту портальный круг загорелся синим, сигнализируя о наполненности энергией до упора. Рин, не церемонясь, пинком отправил клетку с химерой в круг и сам шагнул следом.
Переход был быстрым, пусть и вряд ли комфортнее обыкновенных портальных прыжков.
Несколько мгновений тошноты и вдруг нахлынувшей тревоги, и вот уже стены давно знакомого малого кабинета для приемов в Академии Золотого Дракона постепенно проступили из-за завесы магии. Карты в тяжелых рамах, картины и белые стены, ничуть не изменившиеся за прошедшие годы... Как бы мир ни рушился, куда бы все не катилось, это место оставалось неизменным.
Впрочем, и его Рин покинул быстро, почти второпях. Воспользовался своим статусом профессора и забрал лучшую лошадь из конюшен, прихватил все необходимое – немного еды, несколько факелов, бутылочку горючего и еще несколько вещиц.
Раньше каждая минута в этих стенах напоминала о том, что Мири, с которой Рин впервые попал сюда, теперь где-то далеко, точно не в этом мире, и неизвестно вообще, жива ли она. Теперь же, когда Оромэ получил императорскую власть и возможность дотронуться до сердца мира, Академия стала всего лишь полосой для разгона. Все, что пугало его здесь, растаяло, будто рассветная дымка.
Академия для Рина теперь – последний рубеж, после которого ничего не будет мешать ему помчаться по следам Мири, броситься прочь из рушащегося мира в какой-то другой, неизвестный, но за глаза, заранее ему нужный. За то время, пока Рин скакал из портала в портал и пугал дежурных магов, Оромэ уже должен был не только проснуться, но и настроить нужные нити, исправить то, что сломалось в их мире полвека назад.
Оромэ проявлял невероятное терпение и выдержку, когда речь шла о Рине, но если предоставлялась возможность сделать что-то безумное и профессиональное, он умел быть нетерпеливым. Вряд ли он спокойно завтракал, пил кофе и читал утреннюю корреспонденцию, пока где-то совсем близко работало, как огромные часы, зачарованное сердце целого мира.
Рин невольно улыбнулся, ненадолго позволяя себе мысленно вернуться в прошную ночь...
Но когда из тумана выросли очертания древней своевольной Башни, и лошадь сбилась с шага от разлитой вокруг пугающей чужеродной магии, а химера тревожно заворочалась в приоткрытой сумке, Рин уже был готов.
– Ты с ума сошел, – гадкий голосок магической твари звучал, будто кто-то вел кончиком клинка по стеклу, – но осколки уже как лезвие бритвы, и нужно бежать сейчас, скорее, скорее, скорее!..
Рин шикнул на нее и рывком затянул сумку потуже, приглушая химеру, чтобы не бормотала под руку.
Двустворчатые двери, ведущие в башню, были такими огромными, что туда могли бы въехать даже двое всадников бок о бок, не говоря уж об одном.
И Рин не стал спешиваться, просто тронул поводья, посылая лошадь вперед. Едва он оказался в шаге от лестницы, двери распахнулись, словно приглашая его войти. Башня попыталась окатить его леденящей волной своей магии, но ей удалось лишь взъерошить золотые волосы, и только.
– Так-то лучше, – Рин ухмыльнулся так, что вместо улыбки у него получился оскал. – Слушай внимательно, гребаная башня, вот каково мое намерение: где бы Миримэ ни была, куда бы ты ее ни отправила, я иду за ней.