15. Она будет со мной
Всю дорогу Полина разочаровано смотрит в окно, избегая со мной зрительного контакта. Она не хочет, чтобы я ехал к ней домой, но я не могу игнорировать то, что происходит. Блядь, я настолько зол, что пальцы впиваются в руль с бешеной силой.
Когда мы прибываем на место, она смотрит на меня своими зелёными, полными безысходности и горечи глазами. Клянусь, я мог бы убить любого, кто заставит её смотреть так.
— Стас, я очень тебя прошу, не ходи ко мне домой, — голос звучит так жалостно, почти болезненно.
— Полина, — твёрдо говорю я. С этим уже пора заканчивать. Она не должна бояться находиться в своём доме. Её не должны окружать пьяные отбросы с грязными мыслями. Она жила с этим столько лет, пока я не появился. Сейчас я просто не могу позволить ей переживать то же самое.
Иначе нахуя я вообще нужен?
— Я не хочу проблем с мамой, — объясняет она, нервно потирая большим пальцем ладонь другой руки. Наблюдая за этим, я останавливаю её, сжимая своей рукой её руку.
— У тебя не будет никаких проблем с мамой.
Она вздыхает, так прерывисто, словно даже это для неё трудно.
— Мне не хочется, чтобы ты видел всё это, — бормочет она себе под нос. Как я понимаю, она, возможно, стесняется той атмосферы, которая царит у неё дома? Она думает, что это как-то повлияет на меня, моё отношение? Отпугнёт? Она готова терпеть, лишь бы я этого не увидел?
Одурманенный светлым выражением её лица, я лишь молча выхожу из машины, после чего помогаю вылезти ей.
— Жаль, снег растаял, — Полина переводит тему, переминаясь с ноги на ногу. Да, несмотря на то, уже весна, на прошлой недели выпало немного снега, но уже всё растаяло, асфальт просох.
— Любишь снег?
— Да, со снегом настроение... немного лучше.
Иногда мне любопытно, как в один момент жизнь может поменяться на сто восемьдесят градусов. В прошлом году примерно в это время я был заграницей с женой, занимался с командой разработкой одного проекта, который послужит длительным сотрудничеством с одной компанией. А сейчас я стою возле этой девушки и слушаю о том, что снег делает её настроение лучше.
— Моя мама ничего не спрашивала, когда ты приходил, — Полина всё ещё избегает зрительного контакта и поджимает губы, говоря это. Кажется, я понимаю, к чему она клонит. Она уже говорила свои подозрения касательно того, что именно из-за меня они переехали. Я не могу сказать, что виделся у неё за спиной с её матерью и платил ей за то, чтобы она относилась к ней по-человечески. И, что я угрожал ей, это действительно убьёт её без ножа. — Ты с ней общался, правда? До этого? Она изменила своё поведение, когда ты появился. Это не просто так.
— Малыш, я прошу тебя, давай мы просто не будем начинать этот бессмысленный разговор.
— Нет, это не бессмысленный разговор. Я не хочу, чтобы ты решал мои проблемы. Я не хочу быть для тебя обузой, чтобы тебе приходилось общаться с моей матерью, потому что она меня ненавидит, — её голос звучит слишком напряжённо, слова хоть и быстро вылетают из её рта, но видно, как она всё обдумывает и ей слишком больно говорить об этом. Я хочу забрать её. С моими деньгами и связями нет ничего невозможного, я делал что-то намного хуже, чем влюблённость в несовершеннолетнюю девушку.
Тогда почему я медлю? Хочу дать ей время спокойно окончить школу, побыть ещё с отцом, в котором она души не чает, не чувствовать себя ёбанным педофилом, когда ей наконец исполнится восемнадцать.
— Ты не обуза для меня. Я повторюсь ещё несколько тысяч раз, если ты всё ещё не хочешь принимать это.
В медленном темпе мы направляемся к её подъезду, она идёт нехотя и смотря себе под ноги, будто если я приду к ней домой — это станет её личным кошмаром. На самом деле, я хочу избавить её от этих кошмаров. Я был таким идиотом, думая, что эта пьяная сука может держать слово. По крайней мере, я считал, ей не хватит смелости говорить мне по телефону одно, а через какое-то время делать всё наоборот.
Когда мы поднимаемся на её этаж, она достаёт ключи и попадает ими в замочную скважину только с третьего раза, видимо, сильно нервничая. Даже сквозь закрытую дверь слышна играющая внутри музыка и мерзкий мужской гогот. Конечно, это вряд ли её отец-инвалид, который с трудом разговаривает.
— Не нужно, — снова просит она, открывая металлическую дверь. Её лицо раскраснелось больше, чем обычно. Блядь, это просто невыносимо, смотреть на неё и понимать, что большую часть своей жизни она провела в такой атмосфере. Я могу сойти с ума лишь от одной подобной мысли. И я всегда думал, что лишён эмпатии, что именно это и жёсткость характера помогала мне в бизнесе. Нет, вся жёсткость уходит, когда она рядом.
Дверь на кухню не закрыта, поэтому ещё на пороге можно понять, где они находятся. Честно говоря, мне стоит огромных усилий, чтобы не сорваться с места при ней и не превратить всех этих ёбанных пьяниц в одно пятно красного месива. Полные боли и разочарования глаза Полины подталкивают меня не сдерживаться и сдерживаться одновременно. Чувствую, как напрягаются и вздуваются вены на руках и шее, как судорожно играют желваки на лице, челюсти будто взорвутся сейчас от напряжения и спазмов.
— Пожалуйста, уйди, — просит она тихим голосом, чтобы никто, кроме меня, не услышал.
Меня просто поражает и убивает осознание того, что она лучше проведёт очередную ночь в одной квартире с ними, чем позволит мне остаться и разобраться с этим блядством.
— Иди в свою комнату, Полина. Найди своего отца, — стараюсь как можно мягче произнести я, но строгость из голоса выкинуть не получается.
— Стас, пожалуйста...
— Принцесса, иди, — приказываю я. Понимаю, что не стоит разговаривать с ней в таком повелительном тоне, но я больше не могу ждать и терять время. Моё терпение скоро лопнет, потому что я всё ещё не разобрался с этими отбросами.
Не разуваясь и не снимая верхней одежды, она идёт вперёд по коридору и заходит в свою комнату. А вот я снимаю пиджак, чтобы мои движения ничего не сковывало. Останавливая болезненную от злости дрожь в руках, я прохожу вперёд и осматриваюсь. За столом сидят трое мужиков, а мать Полины сидит на одном из них, обняв его руками за шею. За пьяным смехом не слышно разговоров, но мне, в принципе, наплевать, о чём они беседует. Я выхожу на середину кухни, когда все они замечают моё присутствие.
Вера смотрит на меня и возникает ощущение, что только от одного моего вида она протрезвела. Её глаза наполняются страхом и осознанностью.
— Кто это? — мерзким голосом спрашивает один из этих долбоёбов, которого я в миг поднимаю за шкирку и ударяю головой о стену, прежде чем веду по коридору к двери и вышвыриваю вниз по лестнице. Честно говоря, мне насрать, даже если он сдохнет.
Медленным шагом возвращаюсь внутрь, собираясь сделать то же самое с двумя остальными — но и им, видимо, моё представление помогает прийти в себя. Они уже стоят по струнке ровно, когда я возвращаюсь.
— Включайте остатки мозга и запоминайте. Если увижу здесь ещё раз, я вас застрелю, — рычу я и наблюдаю за тем, как они, шатаясь и скуля что-то нечленораздельное себе под нос, бегут к двери, берут обувь в руки, даже не останавливаясь на то, чтобы обуться, и выходят.
Ошибся, они выбегают.
Делаю глубокий вдох, стараясь привести себя в чувства и не убить эту женщину на месте. Я даже не могу назвать её матерью или человеком, просто существо, из-за которого страдает моя девочка и страдала всю, мать его, жизнь.
— Станислав, я-я... — она заикается, поднимаясь на ноги. Глаза мечутся в разные стороны, они такого же зелёного цвета, как у Полины, только на оттенок темнее.
— Закрой свой ёбанный рот, — резко говорю я, потому что понимаю, что ещё одно слово из её рта — и я просто придушу её. Она нервно потирает ладони, я вижу, что её взгляд не затуманенный алкоголем — или не так, как мог бы. — Я говорил тебе хорошо обращаться со своей дочерью. По-твоему, это называется «хорошо»?
— Клянусь, я ничего не делала, — её глаза наполняются слезами.
— Я предупреждал, чтобы в твоём доме не было пьяных отморозков, иначе превращу твою жизнь в кошмар.
Она закрывает лицо руками, начиная рыдать навзрыд. Меня совершенно не трогает данная картина.
— Успокойся, — холодно требую я.
— Об-бещаю, я обещаю, больше не...
— Мне легче позвонить сейчас кому надо и отправить тебя в психушку, или повесить на тебя какое-то дело, чтобы упрятать за решётку лет на пятнадцать, — я раздражённо перебиваю её, но мой пульс учащается, начинает стучать резче и быстрее, когда сюда вбегает Полина и вся в слезах утыкается мне в грудь.
— Пожалуйста, умоляю тебя, не надо.
Её руки сжимают ткань моей рубашки с такой силой, что я удивляюсь. Её мокрые от слёз щёки делают эту ткань такой же мокрой. Она плачет под рёв своей матери и рушит все мои планы, заполняя собой мои мысли. Блядь, на неё в таком состоянии невозможно смотреть, я готов потерять всё своё дерьмо.
— Пожалуйста... — повторяет она, не давая мне возможности вернуться к разговору с её чёртовой матерью. Одной рукой я прижимаю её к себе, другой глажу по растрёпанным волосам, некоторые пряди которых уже стали влажными от слёз.
— Выйди, — приказываю я Вере, которая наблюдает за этой картиной, не прекращая истерически реветь. — И закрой за собой дверь.
Она беспрекословно выполняет то, что требую. Дверь закрывается, но Полина всё ещё ищет моей защиты от меня же самого — прижимаясь ко мне, она гладит мои предплечья, бицепсы, грудь. И всё перечисленное напряжено до придела, такое ощущение, что рубашка на мне сейчас разорвётся.
Наконец она поднимает голову, смотрит на меня своими изумрудными глазами и добивает меня этим умоляющим взглядом.
— Я очень тебя прошу, пожалуйста, не трогай её. Оставь её в покое. Пусть она живёт, как хочет.
— Полина, — начинаю я, даже не в состоянии сформулировать предложение и аргументы, потому что не хочу причинять ей боль своей правдой.
— Стас, пожалуйста, не думай, что я наивный ребёнок.
Меньше всего мне хочется видеть в ней ребёнка. Нет, она не ребёнок, она слишком рано повзрослела. Она избитая судьбой девушка, безумно светлый человек, заслуживающий всех благ этого мира, которые я хочу преподнести к её ногам.
— Дело не в том, что я люблю её, Стас. Совсем нет, но её любит мой папа. И он считает, что обязан ей, потому что она не бросила его, потому что заботилась о нём. Даже если по дому что-то делала я, она работала, чтобы нас обеспечить. Он никогда меня не простит, если с ней случится что-то ужасное, если ты куда-то упрячешь её. Пожалуйста, Стас, я прошу тебя, ради меня, не трогай её. Она никого не водила всё это время, это считанные разы, правда, клянусь.
Она настолько боится расстроить своего отца, что готова терпеть эту тварь в своей жизни.
— Малыш, я не трону её, не волнуйся.
Она выдыхает, на несколько секунд закрывая глаза от облегчения. Затем снова смотрит на меня из-под влажных ресниц.
— Спасибо.
Стоит решить, что с ней делать, чтобы не расстроить Полину. Мне плевать, как отнесётся к этому её отец, но её волнует его мнение и реакция — и это понятно.
— Возвращайся к себе. Мне нужно с ней пообщаться.
— Ты обещаешь, что?..
— Я же сказал, малыш, что ничего с ней не сделаю. Но мне нужно с ней поговорить, ты ведь понимаешь? Иди, я заеду за тобой завтра перед школой.
— Завтра суббота.
— Тогда я заеду за тобой в обед, ты ведь не против пообедать со мной завтра?
— А это обязательно? — спрашивает она, но сразу же её лицо озаряет милая улыбка, указывающая на то, что она шутит. Полина становится на носочки и тянется ко мне для того, чтобы поцеловать меня. Блядь, как же мне не хватало её сладкого клубнично-ванильного аромата, как же не хватало её взгляда, её присутствия в моей жизни. Просто какой-то пиздец, как сильно она на меня влияет.
Когда она оставляет на моих губах лёгких поцелуй, она отстраняется и выходит из кухни. Я выхожу тоже и вижу, как её мать переминается с ноги на ногу — то ли ноги её не держат из-за алкоголя, то ли из-за страха, а, может, и всё вместе.
— Зайди, — я подзываю её на кухню, когда дверь в комнату Полины снова закрывается. Возможно, там сидит и её отец тоже.
— Стас, я к-клянусь...
— Тебе повезло, что вбежала Полина. Теперь слушай. Если я узнаю, что ты ведёшь себя не как «достойная мать», я запихну тебя в клинику, где тебя превратят в овощ. Это моё последнее предупреждение, и я повторю его ещё раз, когда ты протрезвеешь. Кивни, если ты поняла меня.
Она кивает, дрожащей рукой прикрывая рот и всхлипывая. Когда я прохожу вперёд, она уходит с прохода, давая мне дорогу. Полина успокоила меня, но, снова оставшись наедине с её матерью, я чувствую себя обезумевшим от злости.
Больше я не спущу всё на тормоза. Я позабочусь о своей девочке, это моя прямая обязанность. Каким я был идиотом, оставив её одну — пускай и думая, что ей это нужно.
Нет, я больше не оставлю её, блядь, никогда.
Она будет со мной.