Битва в ущелье
Элайя
Девчонка убегает, глотая слезы, на щеке у нее алеет индивидуальная лидерская метка. Ну что ж, дорогая, вот мы и сравнялись с тобой. Этот мужчина не способен на проявления терпения и нежности, что ни говори, и если мне это нравится, то тебе туго придется, крошка. Однако Райн на сегодня уже спустил пар, а значит, можно позволить себе лишнего. Я подхожу к нему сзади и кладу руки на его плечи.
— Какая это мука воспитывать… — тихонечко шепчу ему на ушко, а он кладет сверху на мою ладонь свою ручищу. — И все-таки, Райн, надо бы понежнее с ней, она как-никак твоя дочь.
— Знаю, Эла, все знаю, но не могу я. Для меня это, блядь, херня какая-то. Не понимаю, зачем все это надо было затевать? Какой в этом смысл? Меня она неимоверно бесит и раздражает, эти ее капризы, вечно надутые губы и немой укор во взгляде! Что она вообще о себе думает? Какого хрена?!
— Все так, милый. Но потерпи еще немного. Мы столько времени потратили на нее, и вот теперь, когда она стала приносить пользу, надо просто не обращать внимания на ее характер. У нас нет солдат, обладающих такими же навыками, как у нее. С ней мы начали выходить на совсем иной уровень противостояния, это обязательно принесет нам победу. — Я говорю тихо, стараясь, чтобы мои неприятные слова были обязательно компенсированы мягким, певучим тембром. — Да и в остальном…
— Все, хватит с меня разговоров по душам, перестань капать мне на мозги, — раздраженно обрывает меня лидер, и я понимаю, что лимит его терпения на сегодня исчерпан. — Что с сопляком? Когда будут готовы окончательные результаты исследований?
Я не спешу с ответом. Мальчик изучен вдоль и поперек, из него больше ничего выжать нельзя, или у нас нет таких приборов. Он интересен, но в отрыве от брата практически ничего из себя не представляет, он выдал некоторое количество интересных реакций, и если с ним поработать, могло бы кое-что получиться. Самое противное — я даже не представляю, что Райну надо от него. А лидер молчит и не позволяет спрашивать.
— Результаты у тебя на столе. Райн, если бы ты сказал…
— Все, на этом можно заканчивать. Делайте все, что мы задумали, и избавляйтесь от ублюдка.
Райн не говорит больше ни слова, растирая лоб, будто у него болит голова. Последнее время он сам не свой. Что же с ним происходит? Он какой-то отстраненный, еще более угрюмый, раздражительный. И что-то от меня скрывает.
— Милый, что происходит? Тебя что-то тревожит?
— Что меня тревожит? И ты еще спрашиваешь? Ты что, ослепла? Эта девка дерзит, пользуясь своим статусом, подрывает мою и так разодранную в клочья репутацию! У нее на все свое мнение, она вечно спорит, приказы не исполняет, а если исполняет, то криво и по-идиотски! И это ее восхищение этими недоношенными ублюдками, какого хера, я хочу у тебя спросить? Чьи это разговорчики, а? Не узнаешь? «Они лучше подготовлены», «У них отличные командиры!» — не напомнишь, чьи это высказывания?
— Лидер, я знаю, что командор не всегда воздержан…
— Знаешь что, меня заебало терпеть возле себя этих гребаных критиков. Я хочу избавиться от них обоих. Мне они поперек горла, и из-за них я могу потерять все, ради чего мы жили последние двадцать лет. На хуй такое счастье!
— Райн, я прошу, не надо поспешных…
Звонкая оплеуха прерывает поток моего красноречия, а лицо обжигает, будто на щеку плеснули кислотой. Что-то в последнее время все чаще это случается, лидер совсем не хочет даже пальцем шевельнуть, чтобы держать себя в руках. И привыкнуть к этому невозможно, особенно тогда, когда с каждым днем все больше испытываешь к нему презрение. Кажется, буйный нрав девчонки передается и мне, что-то сложновато становится так уж стойко переносить эти его истерические припадки.
— Еще раз ты откроешь свой блядский рот, идиотка! — шипит мне прямо в лицо Райн. — Ты нужна для того, чтобы исполнять мои приказы, а не для того, чтобы убеждать меня, что эти пиздоебанные бунтари правы, поняла, сука?
— Да, — лепечу, а в душе поднимается черная волна ненависти, — я все поняла.
— Хорошо. Что с сопляком? Исследования закончены? Мы уже можем использовать его по прямому назначению?
— Больше из мальчишки ничего выжать нельзя, это я ответственно заявляю. Если бы я четко знала для чего…
— А вот тут заткнись, — опять озлобляется лидер, — это не твоего ума дело. Если с мальчишкой покончено, приступай ко второй части нашего плана, а потом избавьтесь от материала. Организацию возьмешь на себя, не перепоручай никому. Особенно это касается моих командиров!
— Я все поняла, лидер. Но как бы там ни было, мне хотелось бы знать…
— Пошла вон!
То ли не хочет говорить, то ли не может. С тех пор как я поняла, что он с кем-то взаимодействует, прошел год с небольшим, и вот теперь, когда я почти точно знаю с кем, он молчит, не говорит ни слова. Никому не доверят, даже мне. Что они с ним сделали, чем заговорили или опоили, что он перестал доверять даже той, с которой он пережил бок о бок самые ужасные времена. Что они пообещали ему? Абсолютную власть? Вечную жизнь? На какой крючок можно было поймать этого прожженного жизнью человека?
— Райн…
— Я сказал, вон! Мне что, силу применить?!
Мне хватает минуты, чтобы принять решение. Гонишь меня, значит, подумалось сквозь горькую усмешку. Столько времени, что мы вместе, некоторые люди не живут, а ты ничего этого так и не оценил, Райн. Хотя странно было думать, что такие, как ты, могут что-то оценить, но все равно была надежда. Ведь ты можешь, ты был другим, я знаю, каким ты можешь быть. Что же случилось все-таки, почему те годы, когда я знала тебя с другой стороны, ушли, и ты теперь еще хуже, чем когда я встретила тебя? Что они сделали с тобой? У меня не так много вариантов, либо я найду ответы на эти вопросы, либо… Ты меня больше никогда не увидишь.
Скай
Надо признать, я не относила к разряду приятных сюрпризов неожиданное желание Бесстрашных облюбовать в качестве укрытия от бури ущелье, а не попытаться как можно скорее покинуть эту местность в обход озера. А теперь им придется принять непосредственное участие в затеянном нами самоубийственном деле, в попытке отобрать у Эрудитов, охраняемых особым боевым отрядом, несуществующий груз. В том, что другого чемодана нет и не было, я не сомневаюсь не только потому, что не готова усомниться в своих профессиональных навыках, а просто дело в том, обманный маневр все же был навысоте. И признать это не считается зазорным, нужно уметь достойно проигрывать. Но ведь отцу этого не докажешь — раз лидер уверен, что секретный груз существует, то нам придется убедиться в обратном и попытаться не сдохнуть, так как противостоять особой группе, как бы не паршиво это было осознавать, отряд киборгов не сможет. Что за проклятье такое! Остается надеяться только на то, что нам удастся застать их врасплох, обойдя перевал по обходным тропам, чтобы оказаться за спиной у Бесстрашных.
Буря хоть и утихла, порывы ветра перестали так неимоверно рвать пространство, однако пасмурность, низко висящие свинцовые тучи и сгущающиеся вечерние сумерки затрудняют видимость. Нас перекидывает почти удачно, возле самого края гор, на вершине, где я под отвесным небольшим утесом оставляю байк, запрятав его в редкой растительности.
Отрядом командует Сатир, взрослый, угрюмый мужик, получивший свое прозвище из-за расшрамированного лица в виде устрашающей улыбки. Зрелище, скажу я вам, не для слабонервных. Говорят, он сам себя располосовал, а еще очевидцы утверждают, что Сатир, оставляет точно такие же ритуальные украшения своим жертвам. И глядя на его физиономию провожатого в преисподнюю, я не сомневаюсь в искренности таких заявлений. Он и не говорит толком, на все вопросы отвечает либо косыми ненавистными взглядами и матершиной, либо короткими обрывками фраз, а вытянуть из него доброе слово не представлялось возможным. Матерь божья, если б не приказ, да я бы с ним на одном поле, ну… это самое.
— Чем порадуешь, принцесса? — мерзко тянет Сатир, пока я осматриваю в оптику окрестности. Как же задолбало это прозвище, ведь ни одна тварь не называет меня так ласкательно, только с издевкой, желая намекнуть на родственную связь с лидером.
— Среди тумана проглядывается дым от костра, внизу ущелья, в одном из углублений в скалах. Но никого не видно. Это странно, не могли же они не выставить патруль.
— Значит, не ожидают нападения. Спустимся и зайдем с двух сторон.
— Вообще-то, — не спешу я с ним соглашаться, — Бесстрашные не так просты, как тебе кажется, в этом я не раз успела убедиться, а здесь должна быть особая группа. Они всегда начеку и готовы к нападению. — Сатир стоит с отсутствующим видом и внимания не обращает на мои слова. Я еще пару секунд жгу его взглядом, а потом решаю добавить: — Тут что-то не так! Они же не идиоты, понимают, что если операция с грузом была подстроена, то мы вернемся, хотя бы для того, чтобы еще раз всё проверить.
— Меня пугает твоё неприкрытое восхищение этими ублюдками, Скай. Или ты успела с ними подружиться, пока охотилась за лидерским сыном? — бурчит из укрытия Джей, подключаясь к проверке периметра.
— Тебя — и пугает? — притворно удивляюсь. — Ты что, сегодня забыл наконец принять свой допинг? Нельзя недооценивать врага, Джей. Они иной раз проворачивают такие комбинации с засадами, что впору диву даваться их сообразительности. Они по-любому нас ждут. Иначе почему до сих пор не ушли отсюда? Дождика испугались?
— Думаешь, они нас заманивают? — лыбится хантер, а я приглядываюсь к его глазам. Зрачки расширенные, значит, запылесосил уже пару пилюлей. Это плохо, стимуляторы не только добавляют агрессивности, но и немного притупляют инстинкт самосохранения, чтобы бойцы, видимо, не трусили лезть в пекло.
— Не думаю, я уверена в этом. У них был целый день, чтобы обследовать ущелье, вычислить всё подходы к пещерам и перекрыть их. Или устроить ловушку.
— Надо подобраться поближе и проверить спуск, — решает командир, скептически оглядывая свой отряд киборгов, застывших ровным строем. Будто сомневается, смогут ли они самостоятельно спуститься по узкой тропе без помощи. — Я иду вперед, посмотрю обходы. Вы продолжайте сканировать местность. Они где-то здесь, суки, прячутся.
Сатир растворяется в серых сумерках, а я продолжаю рассматривать горы. В голове бьет набатом тревожное чувство: да, Бесстрашные могли включить защиту, поэтому-то их и не видно в тепло, но невозможно же затаиться сразу всем отрядом. Откуда им знать, когда именно мы появимся, чтобы разом укрыться? Здесь что-то не так. Не верю я в то, что они просто беззаботно сидят в той пещере, пережидая непогоду, не верю. Да и пещера здесь не одна. Минут через десять возвращается командир, по виду сильно недовольный. Ой, боюсь-боюсь-боюсь!
— Что там?
— Ёбаный ты ж в рот, бляди, тропа завалена, там не пройти, придется в обход двигать.
— Подорвали? — интересуюсь я, почесывая нос. Странно, если это Бесстрашные постарались, неужто не испугались, что тут нафиг могло вообще все завалить?
— Да хуй разберет, может, и обвал был из-за бури. Тем не менее спуск только один. Так что пошли, киборгов пустим по прямой, а сами перелезем через верх, зайдем слева от пещеры.
Ну да, искусственные имбицилы по крутому склону не переберутся. Джей ёрзает, словно ему что-то не нравится, наверное, тоже ощущает засаду.
— Как думаешь, может, сперва попробуем спуститься со скалы, где нет прохода, и всё там осмотреть? Больше-то им деться некуда тут, иначе бы мы их уже обнаружили!
— Веревка есть? Полезли, — соглашаюсь я, а другого выхода не вижу, лучше перестраховаться.
И мы отправляемся к одному из выступов над покатым склоном. Ущелье узкое, но проходимое и довольно глубокое, а подъёмов у него снизу только два, один из которых засыпан, и полагаю не просто так. И тропы-то ведут не до самого верха, туда только со снаряжением можно забраться. Логичнее, конечно, устроить было засаду поверху, заманив нас как раз вниз, к пещерам, но ведь и наверху никого нет. Я делаю обвязку, а Джей, закрепив край веревки, страхует меня на всякий случай и потихоньку начинает опускать. Я цепляюсь пальцами за острые камни, медленно переставляя ноги, ища устойчивые выступы и еще раз осматриваю всю местность, уложенную будто на ладони, в прибор, но снова ничего. Вот словно ни души, хотя им деться было больше некуда. Я недоуменно качаю головой, поднимаясь, и больше делать ничего не остается, как идти проверять очаг дыма, клубившегося из каменного углубления скал. Сердце тревожно подскакивает к самому горлу в паршивом предчувствии. А дальше события начинают разворачиваться так стремительно, мелькая ярким калейдоскопом огня, что я даже не успеваю сперва сообразить, что происходит, но только отряд Сатира достигает низа ущелья, а мы почти обходим с другой стороны, чтобы попробовать подобраться одновременно, как с того самого места, где несколькими минутами ранее велась наша разведка, что-то тяжко ахает, как граната, мою душу вытряхивает из тела, под ногами содрогается почва, и какие-то ошметки и крошево разномастных камней разлетаются брызгами в стороны, присыпая подъём наверх. А потом раздается несколько длинных автоматных очередей по плохо различимым в дыму и пыли фигурам нашего отряда, и все шумы с тройным эхо сливаются в один резкий звук боя.
Все происходит так быстро, что я и опомниться не успеваю, а воздух над самой головой прошивает стайка свистящих пуль, опрокидывая мое сознание в панику. Ах вы ж, суки, как-то незаметно умудрились пробраться в обход, за спины. Блядь, ну я же говорила, что тут ловушка, ну кто ж слушает умные советы? Я заваливаюсь за первое попавшееся укрытие, как стволы Бесстрашных начинают яростно плеваться свинцом уже по нам, выбивая каменные фонтанчики. Кровь тарабанит в висках дьявольскую песню. Мелкая крошка и поднявшаяся пыль не дают нормально видеть, а в голову бьет звук первых снайперских выстрелов Джея. Я подключаюсь, вылавливая свою цель. Задержав дыхание, давлю на спусковой крючок, но темные силуэты Бесстрашных мечутся в дыму и густом тумане, что высмотреть их становится все сложнее. Да и боевая защита их неплохо выдерживает пули, нужно стрелять почти в упор, чтобы пробить. Ухает еще раз, словно небеса крошатся, я вздрагиваю и снова вжимаюсь в камни, какие-то ошметки расшвыривает над головами по всему ущелью, а на месте, где только что были несколько хорошо вооруженных киборгов, просто месиво из конструктора и набора искрящихся механизмов. Оторванные конечности, искромсанные, шевелящиеся тела. Бля, кто поломал мои игрушки?
— Уходим, — орет Сатир, откатываясь в углубление, едва успев увернуться от очереди. — Нас сейчас просто закидают гранатами или засыплет камнями.
Я делаю еще несколько выстрелов, но они не особо действенные, мои цели только отбрасывает, но не убивает. И тут со спины раздается новый грохот взрыва, который долбит по ушам, словно отбойником, а следом на меня летит дождь обломков, и приближающийся треск очередей дает ясно понять, что нас крепко зажали. Джей кашляет, прижатый камнями так, что ему едва удается дышать, и манипулирует с ренбраслетом. Пальцы тянутся к запястью, вкалывая инъекцию телепорта. Нужно уходить, другого выхода у нас просто нет, иначе сляжем тут напрочь. Просто пиздец!
Дыхание замирает, срывается в дикий пляс и вновь замирает. В воздухе словно лопается что-то застывшее, погружая в давящую атмосферу сумрачного обречения от понятия того, что телепорт не действует. Вот в чем дело, Бесстрашные нашли базу и повредили, отсюда-то они и могли узнать о нашем появлении и затаится, дождаться пока мы начнем спускаться и зайти в тыл. Всё просто, ёбт вашу мать, просто. А нам теперь хана! Гремят выстрелы, потом сразу несколько очередей подряд царапает камни над головой, брошенные в эпицентр оставшихся киборгов гранаты, расшвыривают их по частям, грохая громовыми залпами, от которых закладывает уши и под ногами содрогается, все окутывает тучами дыма, сверху летят мелкие осколки камней. Бойцы врага мелкими перебежками пробираются ближе, сужая кольцо с двух сторон. Тишина оглушает, или может, это я ничего не слышу, глаза застилает мутной пеленой. Господи, как же подыхать-то не хочется!
Да чёрта с два! Возьми себя в руки уже. Возьми себя в руки! Немедленно. Иначе, точно сдохнешь. Поднявшись на колени, ползком перемещаюсь к нечленораздельно хрипящему Джею, скрутившемуся, почему-то, клубком. Оглядываю его, ранен. Кровища заливает пробитую сбоку шею, не прикрытую защитой. Черт, я пытаюсь зажать ему рану, но ничего не выходит, алый ручеек неумолимо разливается возле его тела. Он дышит тяжело и часто, а потом судорога идёт вдоль тела, рваный вдох — и он, затихнув, обмякает. Мертв, если б телепорт работал, ему можно было успеть помочь, а теперь нет. Еще одна пуля проходит рядом с моей шеей, врезаясь в камень. Ага, снайпер сидит где-то. Ну, ладно, мы тоже кое-чего можем. Стреляли откуда-то сверху. Распластавшись на животе, высматриваю цель, как рядом опять бахает патрон. Вот ты где, голубчик. Темный силуэт ловит сетка прицела, выстрел. Стрелка слегка отталкивает, но не убивает, Бесстрашные в полной броне. Сейчас поменяет позицию и снова возьмется за меня, нужно уходить. Выстрелы почти стихают, мельком выглядываю из укрытия, а Бесстрашные все ближе и ближе. Они в полном боевом облачении, и шансы проредить их ряды ничтожно мизерны. Сатира не видно, сука, свалил, что ли… Хотя, чему удивляться, каждый всегда спасает только свою задницу. Дышать становится невозможно, жрущая паника накрывает ослепляющей волной.
И как в подтверждение я вижу уже довольно далеко как-то умудрившегося проскочить оцепление и вовсю удирающего командира, пули свистят вокруг него, он огрызается в ответ, застрочив по преследовавшим его Бесстрашным. Бросил под шумок, значит. Даже не попытался попробовать прорваться вместе. Так кто же здесь конченые люди, на самом деле? Отчаяние как-то враз накатывает черным полотном. И этого отчаяния оказывается так много, что у меня кружит голову. Его так много, что это даже становится мучительно. Кажется, моя довольно непростая и отнюдь не пронизанная светом, теплом или радостью жизнь, полная разочарований сегодня летит в тартарары. Это душит, душит меня, но уже решительно поздно что-то изменить, и сердце падает в пятки. Интересно, отец прольет хоть одну скупую слезу или вздохнёт свободнее? Ну, и что ты разнюнилась? Неужели уже сдалась? Хоть что-нибудь сделай.
«Всегда, только вперед! Не сдавайся!»
Я не успеваю увидеть, когда попали в Сатира, только брызнувший фонтанчик крови пачкает серые своды скал, и он медленно начинает оседать на землю. И одновременно замечаю, как в мою сторону уже подтягивается несколько бойцов. Нет, дальше тянуть уже не имеет смысла. А вот хрен вам по всей морде, я так просто дамся. Винтовку за спину, с ней не повоюешь в такой мясорубке, пистолет намертво зажимаю в ладони. У него и калибр помощнее. Одним рывком преодолеваю расстояние до второй тропы наверх, обильно присыпанную крошкой камня, булыжниками и землей, ловко карабкаясь, петляя и уворачиваясь от смертоносного града, цепляясь за облезлые огрызки растительности. В груди горит от нехватки воздуха, по спине льет пот. Понятия не имею, что там дальше и можно ли попробовать перелезть завал, на месте сориентируюсь. Но мне необходимо добраться до байка, и сейчас сумерки и непогода на моей стороне. Сочные чмоки автоматов палят по мне, но летящие из-под конечностей камни, не дают противнику полезть следом. Выпускаю несколько патронов в ответ, в бронежилет жутко толкается пуля, аж позвоночник леденеет. Не пробили, но очень больно. В глазах вспыхивают разноцветные искры. Это ничего, что больно. Терпи. Страх разливается по телу, и, как бы я ни держалась, боюсь не пережить ближайшие минуты и интуитивно вжимаю голову в плечи, закрывая шею. Самую уязвимую часть в нашей броне.
— А ну стой, ублюдок! Что, даже не поздороваешься с дядей, уже убегаешь?
Громкий, угрожающий голосище раздается на всю округу, подобно раскату гневного грома. Ах ты, блядь! У него точно какое-то сверхъестественное чутье на меня. Следом слышится звук трансформации экзокостюма, а значит, всё плохо, командир собирается меня снова ловить. Ну что, сердобольная идиотка, еще не жалеешь, что не пристрелила его? А вот он сделает это с огромным удовольствием. И моли бога, чтобы быстро, а не стал еще мучить и издеваться. Перспектива-то так себе, не впечатляющая совершенно, зато придающая отменной прыти, скажу я вам. Так быстро, я, наверное, никогда не передвигалась.
— Стоять! — снова рявкает он вслед, окатив новой волной мурашек. Черт, не отстает. — Ну, сученыш, я тебе шею сверну!
Вот блин, ну какого черта?! Тебе чего, больше побегать сегодня не за кем? И вообще, тоже мне, разведчики, до сих пор не смогли вычислить, что я не парень. Смешно. Было бы если б не так прискорбно. Над плечом свистит пуля, еще одна почти возле головы, еле успеваю увернуться и не глядя, выпускаю ему в ответ пару свинцовых конфет, резко ныряя вбок, чудом забравшись наверх. В награду мне летит лютая матершина, сдобренная новой порцией экзотических угроз. Мать моя женщина, ну и фантазия у него!
— …паршивый выблядок, я тебе кишки вырву и заставлю сожрать! — вот блин. Просто великолепно!
Однако, стоять и поджидать командира я точно не собираюсь, бегом припускаясь в сторону утеса, где запрятан мой байк. Давай же, еще чуть-чуть. Совсем немножко осталось. «Бамс», — шваркает мне по броне между лопаток, что я начинаю матюгаться, выгнув спину. Больно, твою мать! А я уж подумала, ты благородный такой, в спину не стреляешь. Я мельком оборачиваюсь как раз в тот момент, когда командир забирается на более-менее ровную поверхность вершины и срывается с места за мной, поднимая автомат. Да блядский черт тебя подери, паршивец! Мне приходится маневрировать между выступами скал, укрываясь за ними от выстрелов, стараясь оторваться от преследования. Да куда там, он почти след в след летит, я слышу, как ухают его тяжелые подошвы. Сердце срывается галопом по ребрам, внутренности стягивает узлом от недоброго предчувствия. В какой-то момент земля словно уходит из-под ног, и я закатываюсь под отвесной склон, за небольшой растительностью, замирая и стараясь вообще забыть, как дышать.
Мужчина появляется через несколько секунд, резко притормаживает, оглядываясь, держа наготове оружие. Только б коленки и руки не тряслись, сердце бухает в груди, как булыжник, пока он сканирует окрестности и медленно поворачивается спиной. Попался, блядь! Под ложечкой противно сосёт, а в спину-то целиться нечестно. Мне хочется закрыть глаза и ничего не видеть, не ощущать, провалиться сквозь землю, но сейчас я не могу себе этого позволить. Надо стрелять, спасаться. Вот дура, тебя вот-вот убьют, а ты все о своих принципах печалишься! У нас тут война, вообще-то, и тебе в спину тоже немало стреляли. Стреляй! Сердце пропускает удар, потом еще один. Сейчас сейчас сейчас! Да к черту его, к дьяволу! Какое мне до него, собственно, дело? Он шкуру с меня спустит, если доберется, а я буду о нем беспокоиться? В нависшей вдруг тишине раздается только мой судорожный вдох, командир, услышав, резко оборачивается, а я нажимаю на курок. Грохот выстрела врезает по ушам, Бесстрашный, пошатнувшись, падает.
«Вот ты в меня и попала, детка…»
Низкий голос, всплывший в голове, вызывает колыхания каких-то смутных воспоминаний в моем сознании. Откуда это? И в какой-то момент, совершенно некстати меня настигает приступ дурноты, и мне кажется, что мужской голос сейчас должен произнести эти слова в ласковой интонации, а от этого становится так страшно, что пальцы на руках леденеют, потому что у меня начались, еще и так не вовремя, галлюцинации. Меня вновь посещает отдаленное чувство дежавю. Опять. Но как будто это происходит не со мной. Откуда-то из глубин памяти мелькает далекий обрывок смутного образа и так же мгновенно исчезает. Нет, такой поворот событий, разумеется, ожидаем в связи с моей клинической картиной после ранения, но от этого ничуть не более приятен. Черт, ну что ж башка так кружится!
Тем временем командир, зарычав, машинально хватается за прострелянное бедро и заваливается на землю, одновременно пытаясь навести на меня автомат. Тело все же реагирует быстрее разрозненного разума, я подрываюсь вперед. Только успеваю отбить в самый последний момент дуло вбок, как гремит выстрел, и вышибаю оружие из его рук в сторону, тут же отскакивая назад, не даю возможности дотянуться до меня здоровой ногой. Не знаю даже, кто из нас больше удивляется моей прыти, но командир разражается таким отборнейшим, непередаваемым монологом, остро режущим слух, состоящим из одних лишь ругательств, что за ребрами что-то скручивается, заставляя сердце колотиться заячьим хвостом. Я даже не знаю, чего мне больше хочется: расплакаться от обиды или разозлиться оттого, что я не могу ему достойно ответить, и стою-то я с трудом, ощущая слабость во всем теле, а конечности бьет крупной дрожью от близости смерти. Как же мне паршиво. Командир продолжает ругаться на чем свет стоит, зажимая огнестрел большой ладонью, а вокруг его ноги растекается лужа крови. Ну и что мне с ним делать? Пристрелить, наконец? А чего тогда сразу в голову не стреляла? Видимо, этого он от меня и ждет. Да пошел ты! Да пошли вы все, стройными рядами со своей войной! Я не хочу так!
Я разворачиваюсь и ухожу к своему байку, вытаскивая его из укрытия. Мне казалось, что у меня просто нет выбора, а только какой-то, теперь кажущийся мнимым, долг перед отцом. Но ведь выбор должен быть у каждого, правда? И если что-то внутри тебя не позволяет отнять чужую жизнь, значит, нужно довериться своему чувству? Ведь только благодаря ему, я еще жива. Забрать у человека жизнь намного проще, чем представляется, страшно только в первый раз. Но также стойкое ощущение того, что я не вправе этого делать, не оставляет меня в покое. Ах, ну да, я же ненормальная.
Больше всего мне сейчас хотелось бы оказаться отсюда подальше и чтобы меня просто все оставили в покое. Я уже устала копаться в себе, испытывая угрызения совести, устала дергаться от каждого действия не только Бесстрашных, но и недовольных, разочаровываться, устала думать о том, что правильно, а что нет, и вообще мне погано. Ничего-ничего, парень ты крепкий, оклемаешься. А мне нужно срочно отсюда выбираться, ведь твои тебя уже наверняка ищут. Мое сердце так сильно стучит в груди, порываясь выскочить через открытый рот. Холодный пот струится по позвоночнику, а ладони мгновенно становятся мокрыми. Дура! Сбегаешь? Ну какого хрена ты не можешь его убить? Он твой враг! Он чуть не убил тебя снова, а ты что, струсила?
Выстрела я даже не слышу, но меня с силой бросает в сторону, я теряю равновесие и скатываюсь на байк. Все происходит так неожиданно, я и не успеваю ничего понять, адская боль в руке мгновенно захватывает мой разум, разливаясь по телу, а в глазах искрятся белые разводы, а потом немного меркнет. Только на периферии мелькает удивление — как он так быстро успел добраться до оружия, или же у него еще было? Вот урод, шмальнул исподтишка! Не ожидала. Разочаровал ты меня, командир, я же тебя не стала убивать! Впрочем, меня все разочаровывают последнее время. Никому нельзя верить, даже самым близким, а уж к врагам и в помине нельзя поворачиваться спиной. В этом мире любой перешагнет через другого ради своей выгоды. Противно. С трудом удерживаясь второй рукой, я запрыгиваю на байк и срываюсь с места, изо всех остатков сил пытаясь удержаться и не свалится вниз. Огнестрел сквозной, теплое ползет внутри рукава, а рука не слушается, значит, кость задета. Кое-как вкалываю регенерацию, практически лежа животом на транспорте.
От невыносимой боли сознание начинает ускользать, голова кружится, лоб покрывается испариной, а я включаю магнитный преобразователь, цепляясь за края вертевшегося калейдоскопа событий. Операция провалена. Все погибли. Джея жалко, он хоть и стал уже терять себя в пучине жестокости, но он единственный, кто позаботился обо мне, когда командир меня подстрелил. Даже отец об этом не вспомнил. А Сатир, он получил по заслугам, чего уж там. Отряд киборгов уничтожен. Груз не найден. А меня вновь подстрелили. Необходимо быстрее добраться до ближайшей базы телепорта и переместиться, пока я еще не отключилась.
Алекс
Приходить в себя… надо, Алекс. Нельзя оставаться в вязкой темноте, нельзя дать ей проникнуть в тебя, чтобы она заполнила тебя до краев. Бороться. Жить.
Саднящая ноющая боль сначала ощущается везде, потом концентрируется в конечности, сливаясь туда водопадом, раздирая плоть, выворачивая наизнанку. Ранен? Похоже на то. Тело отработанным до автоматизма движением тянется к запястью. И натыкается на пустоту. Блядь, браслета нет. И, похоже, нет никого вокруг. Как же так получилось, что эмоции затмили разум полностью? Есть правило, концепция безопасности — нельзя снимать защиту во время боя. Что же на меня находит в связи с этими хантерами, у меня отказывает холодный разум, и включаются какие-то первобытные эмоции, которые практически не поддаются контролю. Как еще мальчишка не пристрелил меня? Почему? Я же просил его, обвинил в трусости, орал, чтобы он уже покончил с этим. Он тоже сглупил, видно, глупость этой войны сказывается и на нас. Что же происходит, сколько раз у него была возможность пристрелить меня, и он этого не сделал.
Жизнь летит в пизду, а теперь еще и это. Память услужливо восполняет пробелы, вызванные ранением, перед глазами мелькают картинки последних часов.
Майки, которого я хочу арестовать, подозревая его в предательстве, а он говорит мне о Фьюри. Конечно, я знаю кто это такие — мне, лидерскому сынку, стыдно не знать бывших лидеров и членов их семьи. У Сэма был брат Бен, у которого, в свою очередь, было пять или шесть детей. Знаю, что старшего звали Кристиан: когда я готовился в особую группу, в учебном кампусе видел мемориал с именами погибших командиров и других героев. Но я также знаю, что все Фьюри погибли до войны, какое отношение к ним может иметь Майки? Мой отец не очень-то хорошо знал их, когда он стал лидером, большинство из этой семьи уже не было в живых. Остальные погибли на заданиях. Не понимаю.
— Все, что я могу сказать тебе сейчас, это будут лишь лишь слова, Алекс, — спокойно глядя на меня, произнес Майки. — Однако я могу поклясться годами нашей дружбы, что я никогда не предал бы фракцию. Я прошу поверить мне просто потому, что сейчас нам надо отразить атаку недовольных, а потом я все расскажу тебе, а ты сможешь убедиться, что я говорю правду.
Он сказал, что его родителями были Бесстрашные, которых убила Джанин. Я знаю, что мой отец из Эрудиции, и, скорее всего, раз он стал лидером, он не мог не знать Метьюз. Однако все разговоры об этом всегда были поверхностные и невразумительные, чаще всего отговорки и ссылки на занятость. Родители мало рассказывали о своей молодости, а уж подробности войны с Эрудицией я знаю только из официальных источников. Почему я раньше не интересовался этим? Может, потому что чувствовал, что родителям трудно об этом говорить? Я думал это из-за того, что они потеряли многих на той войне, а теперь оказывается в их прошлом есть какие-то тайны.
Я поверил Майки и не прогадал. Его чутье в очередной раз спасло нас всех. Семь лет, что мы друг друга знаем, так просто из памяти не выкинешь. Всякое бывает с Бесстрашными, но Майки… У него уникальные способности, которые не раз выручали нас на заданиях и рейдах, например, вот как сейчас, и не поверить ему было бы предательством всех остальных.
Кое-как продрав засыпанные пеплом и пылью глаза, пытаюсь рассмотреть обстановку и понимаю, что бой окончен довольно давно. Вокруг меня натекла довольно большая красная лужа, и я, попытавшись подняться, понял, что сделать я этого совершенно не в состоянии. Ебать, и че делать теперь? Тут валяться до полной потери крови? Из последних сил опираясь на руки, пробую ползти вперед. Напрягая все оставшиеся силы, пытаюсь двигаться, сжав зубы, чтобы не стонать от боли в голос. «Только вперед, никогда не сдаваться!» — повторяю про себя как заклинание. Надо же как-то добираться до своих. Главное, не отчаиваться, быть стойким, быть сильным, бьется в голове.
— … кто-то ранен… — доносится до меня звонкий голосок, в котором я узнаю…
— Няшка, — вышептывают потрескавшиеся губы. Как же я рад, никому и никогда я так не радовался. Значит, они переправились, не попались, спаслись.
— Кевин, тут Алекс! — на ультразвуке выкрикивает эта неугомонная девца, окончательно оглушив меня. — Он истекает кровью, Кев! Сюда!
— Ниш, не кричи так, — хочу сказать, а из горла вырываются только рваные хрипы. На лоб ложится прохладная ладонь, и я закрываю глаза.
— Все будет хорошо, дорогой, сейчас Кевин припрется, у него есть браслет, все будет хорошо, — нашептывает она, а я перехватываю ее руку и подношу к губам. — О, Алекс! А ну не смей! Не смей мне сейчас тут окочуриться! Кевин! Тащи сюда свой козлиный зад быстрее, тут Алекс сейчас коньки отбросит!
— Да тут я уже, — бурчит Кев и склоняется надо мной. — Блядь, Алекс, какого хрена ты не в защите, ебать твою в качель? Вот ведь угораздило, ебоноврот, — приговаривает он, пока проворные пальцы уже нацепляют на меня браслет, и в запястье впивается сразу тройной укол. — Сейчас получше станет. У меня тут где-то даже обезболивающее есть. Аниша, беги к нашим, скажи, что Алекс тут и он ранен, пускай пошлют бойцов, что ли. Они же ищут его, наверное! Странно, что не обнаружили до сих пор.
— Где лагерь, — деловито интересуется она, оглядывая местность.
— Видишь вон-то ущелье? — указываю на гору. — Там все наши. Сейчас они, скорее всего, прочесывают лесополосу, куда один из недовольных удрал на байке.
Аниша кивает и бежит к лагерю со всех ног, а Кевин помогает мне подняться. Регенерация и обезболивающее действуют, на ногу опираться я пока не в состоянии, но занять вполне устойчивое положение могу. Кое-как продвигаясь, мы с Кевином идем в направлении лагеря.
— Черт, где же Анишка, что же так долго, ее как за смертью посылать. Мы так и сами дойдем.
— Алекс! — из-за деревьев появляется Матиас и почти бегом идет к нам. — А мы тебя ищем совсем с другой стороны. У тебя датчик слежения не работает, чтоб ты был в курсе! — Он помогает Кевину транспортировать меня в ущелье.
— Надо нам сниматься отсюда, — после укола становится не в пример лучше, я даже какое-то время могу передвигаться сам. — Мальчишка сбежал, а это значит, что они быстро узнают о провале своей миссии. Эрудиты живы?
— Все живы! — бодро отвечает Мат. — Кевин! Вы все-таки перебрались! А где Анишка? Ты ее прибил и утопил в озере?
— Не смешно, Мат, — хмуро отзывается Гилмор. — Она вообще-то к вам побежала. Наверное, тут где-то.
— Я ее не видел, но может быть, она непосредственно в лагерь пошла. Сейчас найду ее.
— Смотрите, кого мы схватили! — парни появляются в зоне видимости, толкая впереди себя фигуру в серых одеждах недовольных. — Кажется, наш хантер все-таки попался!
В первую минуту я глазам не мог поверить. У меня и так все плывет в голове, а тут еще такой подарок ебаный. Несколько месяцев преследований, ранений, охоты, и наконец-то он у нас в руках. Из последних сил, еще даже не видя его лица, я оказался около него и от души, смачно зарядил ему по роже. Парень падает, я успеваю удивиться, что он довольно высокий, оказывется, и накачанный к тому же. Я валюсь рядом с ним, нога все-таки подводит меня, несмотря на регенерацию. Боль снова дает о себе знать, но я поднимаюсь, не обращая на это внимания.
— Ах ты урод, как же ты мне заебал за все это время! Снимите с него капюшон!
Бесстрашные сдирают с него накидку и… Да что ж сегодня за день за такой, твою мать! Передо мной значительно повзрослевший, небритый, весь в крови из-за разбитого носа стоит… Аарон Громли, собственной персоной, блядь. С одной стороны — ничего удивительного, с другой на душе сразу становится мерзко и паскудно настолько, что хочется плюнуть. Что я и делаю.
— Тьфу, пропасть! Так и знал, что это кто-то из наших, но не думал, что я настолько близок к истине. Ублюдок ты, Аарон, просто.
— Эванс, это не то, что ты думаешь. Я не хантер, я выслеживал хантера, который охотился в этих местах. Понимаю, что все это выглядит странно, но это правда. Если ты меня выслушаешь… — неожиданно он начинает клониться в сторону и, скорее всего, он свалился бы на землю, если б его не поддержали стоящие сзади парни.
— Алекс, он ранен. У него вся спина в крови.
— Жалко укол тратить на это дерьмо, но сделайте ему инъекцию, и надо валить уже отсюда. Хоть мы и поймали нашего ублюдочного друга, но скоро недовольные поймут, что их миссия провалена. Анишка нашлась?
— Я тут, любимый, не волнуйся. Сам ты как? — она забирается под мою руку, подставляя плечо. Во мне неожиданно зарождается какая-то потаенная нежность, эта малявка готова всегда и всем помогать, совершенно бескорыстно. Ну вот что Кевину еще надо? Я невольно нахожу его глазами и не могу сдержать усмешки от того, каким ревнивым взглядом он сверлит меня, обнимающего Анишку за плечи.
— Ниш, у тебя все нормально?
— Да все как обычно, — машет свободной рукой девица, — пиздец с примесью похуй. Давай, дорогой, двигаем потихоньку, путь у нас неблизкий.
Оказываемся мы на полигоне только на следующее утро. Боль, конечно, терпеть можно, но это изматывает, и силы теряются слишком быстро. Громли всю дорогу стремился окочуриться, пуля пробила ему бок и он непрерывно терял сознание, несмотря на регенерацию. Мне самому было непросто, и под конец пути я больше ни о чем не мог думать, только о том, что хочу ампутации этой непрерывно ноющей ноги.
Медики моментально занялись нами, а Эйми, когда увидела лежащего без сознания Аарона, практически ничем не выдала своего состояния, только сильно побледнела и все время молчала. Я понимаю, что ей непросто, но все же.
— Он предатель, Эйми, — с нажимом говорю ей, пока она возится с моей ногой. — Он охотился на нас в течение последних нескольких месяцев, убил Шона. Он как минимум будет арестован, я хочу, чтобы ты была к этому готова.
Эйми все это время старательно отводит взгляд, отворачивается и громко сопит.
— Да знаю я! — она досадливо отмахивается от меня пустым шприцем. — Но ты же не будешь расстреливать беспомощного человека, даже не допросив его?
— Нет, конечно, он обязательно будет допрошен, это я к тому, чтобы ты не питала пустых надежд.
— Я давно уже не питаю никаких надежд в отношении мужчин, — устало говорит Эйми, а у меня снова возникает чувство вины. Наши отношения какие угодно, вот только их трудно назвать любовными, в глубине души я чувствую, что она заслуживает гораздо большего и лучшего, чем я и уж тем более Громли. — Не забывай, что его показания все-таки спасли тебя от расстрела. Он мог бы этого и не делать, но он все-таки пришел на суд и рассказал про Билли и их взаимодействие. Себя подставил, опять же. Просто помни об этом, — она бросает на меня холодный взгляд и отходит, а я задумываюсь.
Я так привык видеть в Громли примитивное, отвратительное в своей жестокой глупости существо, что совсем забыл, он ведь воплощал в жизнь комбинации не хуже, чем у Билли. Он достаточно умен и, надо отдать ему должное, действительно пришел на заседание и давал показания против Билли. Именно его свидетельство стало переломным во всем заседании, хотя, скорее всего, он делал это, чтобы самому не попасть под расстрел или не нарваться на нож Билли, если того освободят. Самого его тоже должны были судить, но вот что-то об этом Эйми не сказала мне ни слова. Ни тогда, ни сейчас.
Аарон Громли
Кто бы сомневался, что регенерация — это вещь. Как же мне ее не хватало все это время. А еще нежных, невесомых прикосновений этой совершенно не похожей ни на кого девушки. Именно с этих прикосновений началось наше знакомство и, как я понимаю, ими же и закончится. С моим-то кредо.
— Привет, крошка, — как можно безразличнее говорю ей. Она на меня не смотрит, делая вид, что поглощена манипуляциями. — Скучала по мне?
— Так, почему пациент разговаривает? — Из-за маски половину ее лица не видно, только сверкают обалденные карие глаза. — Дайте ему общую анестезию, пусть заткнется.
— Я не хочу анестезию, я хочу на тебя смотреть.
— Много чести тебе, — и на мое лицо опускается маска.
Она не отходила от меня все те два месяца, пока я после нападения Билли валялся в медкорпусе при смерти. Когда я открывал глаза и когда сознание уходило, всегда она была рядом. Я чувствовал ее. Сначала я был для нее просто сложным пациентом. В какой момент произошел перелом, ни я, ни она не знаем. Для меня это было сродни наваждению, никогда ни к одной живой душе я не чувствовал такой всепоглощающей благодарности. Она была как путеводная нить, по которой я вышел из лабиринта бессознательного. Внезапно тогда я понял, что не нужен был никому, никто никогда по-настоящему не любил меня. Родители ― да, но они скорее терпели меня и мой характер, откупались, потому что чувствовали себя обязанными мне, вытаскивали, чтобы сохранить свой престиж и репутацию. Да, я понимаю, что меня любить не за что, да и не нужно было мне этого никогда. Или все-таки нужно? Я не знаю. Но глядя в удивительные карие глаза, я чувствовал, мне было хорошо, как никогда. Вот просто хорошо, без преувеличений и восторгов. И это ощущение я ни на что не променял бы, если бы у меня была такая возможность.
Она далеко не сразу прониклась ко мне, скорее всего, знала прекрасно о моих похождениях от придурка Эванса. Да я в общем как-то и не стремился ни к чему, но на какой-то момент пришло осознание, что я скучаю по ней. По ее ободряющей улыбке, по нежным прикосновениям, по слегка сладковатому запаху ее волос, едва пробивающемуся сквозь резкий запах лекарств. Я огрызался, грубил, не хотел верить, что я тоже могу быть как все, стать влюбленным идиотом, который будет пускать слюни на объект своего вожделения. На все мои выпады, она только пожимала плечами и улыбалась, немного смущенно, иногда удивленно, иной раз печально…
»…— Ну же, Аарон, давай, я знаю, ты сможешь, — Эйми стоит надо мной со сложенными руками. Мне надо встать, а я не могу, боль разливается во всем теле, впивается смертоносными иголками, и мне так хуево, что я все отдал бы сейчас, чтобы принять горизонтальное положение.
— Когда ты уже отъебешься от меня? — сквозь сжатые челюсти получается только бессильно шипеть и материться. — Тебе что, больше всех надо?
— Мне надо, чтобы ты вышел из этой палаты на своих двоих и больше никогда не видеть тебя и не слышать твоего нытья.
— Нет у меня никакого нытья, — выцеживаю, пока ноги откровенно посылая меня на хуй, отказываются подчиняться наотрез.
— Ну как же нет, когда ты только этим и занимаешься. Не парень, а какой-то нытик!
— Ах вот как, значит, да? — распрямившись и в два шага преодолев расстояние между нами, я сгребаю в охапку эту наглую девицу и накрываю ее рот своим.
Я хотел это сделать со вполне определенной целью, чтобы вызвать в ней отвращение, заставить ее почувствовать себя униженной, ведь именно такая реакция до сих пор была на меня у всех девиц. Однако ее напрягшееся тело слегка обмякает в моих руках, а я сам, почувствовав ее губы, попробовав их на вкус, ощутив, что ее рот слегка приоткрылся и она ответила на поцелуй, неожиданно для себя переживаю непередаваемое удовольствие от всего этого. Именно от поцелуя, а не от насилия, как это было раньше. Стоять мне тяжело и больно, но я как-то забываю об этом. Она гладит ладонями мои щеки, пробираясь пальцами к затылку, а у меня по спине пробегают целые полчища мурашек, и требуется срочный приток воздуха.
Резко отстранившись от нее, я успеваю увидеть на ее лице удовольствие, никакого удивления, отвращения или брезгливости. Она открывает глаза и улыбается, а я понимаю, что все это время стоял на ногах и совсем забыл о боли.
— Только не отпускай меня, Аарон, — шепчут ее губы, а я все еще не могу поверить, что она мне это говорит. — Иначе я упаду…»
Я совершенно не узнавал себя последующий месяц. Я не узнавал свою жизнь. Эйми… Она открыла для меня другой мир, совершенно иную реальность, она как-то сразу и безоговорочно приняла все, что я мог и не мог ей предложить. Мне не хотелось играть ее жизнью, не хотелось ничего из того, что я делал раньше, да, наверное, у меня и не получилось бы. Я совершенно не знал, как себя с ней вести, у меня не было никакого плана. И я понял, что надо что-то менять кардинально, нельзя оставлять свою жизнь висеть на волоске неопределенности. Она одновременно и раздражала меня своей идеальностью, и абсолютно поработила.
Я знал, что за контакты с недовольными мне грозит расстрел, в лучшем случае жизнь на дальних рубежах под прицелом автоматов и надзирателей. Что я мог ей предложить? Но у меня было четкое понимание, что она не заслуживает такой жизни, во всяком случае, просто потому, что она лично выходила меня в режиме строжайшей секретности. Я должен был исчезнуть из ее жизни. Я затянул с этим на долгих два месяца, я совсем пропал за это время, и чем дольше это продолжалось, тем яснее становилось понятно, что мне надо валить отсюда подальше. Потому что есть только один шанс из миллиона, который поможет мне, и надо его использовать.
И теперь она снова рядом, снова ее легкие пальцы колдуют над моим телом, и все, что было раньше между нами, все, что я так старался вытравить из памяти ради ее же блага, все возвращается. Знаю, что она сейчас пошлет меня и будет права. Но как бы там ни было, я использовал свой шанс, я выжил в лесу и я должен попытаться вернуть себе то, ради чего все это затевалось.
— Злишься на меня? — я сверлю ее глазами, и она краснеет под моим взглядом.
— С чего бы это мне на тебя злиться? — злобно посмотрев мне в глаза, отвечает Эйми. — Разве ты сделал что-то ужасное? Кого-то убил? Предал? На другую сторону перешел? Бросил меня без предупреждения? Сделал так, что я поверила тебе, доверилась, а потом просто взял и исчез?
— Я уверен, что Эванс предупреждал тебя…
— Алекса сюда не вплетай, ради бога! Тебе вообще никогда не понять, что за отношения нас связывают, потому даже не пытайся!
— А ты сама понимаешь? Я ведь знаю, чем вы занимались тут на полигоне все это время, но я не держу на тебя зла, Эйми. Понимаю, что тебе было непросто и нужно было надежное мужское плечо. Но почему именно Эванса, блядь?
— Ты мне еще претензии предъявляешь? Аарон, ты просто потрясающий мудак!
— Да, я такой. А ты прыгнула в постель к первому, кто тебя позвал!
Кто бы мне сказал, зачем я все это говорю? Я ведь знаю прекрасно, что все не так было, я видел, как она несколько месяцев рыдала и плакала. Но вот то, что именно Эванс с ней нашел общий язык и не только его… От этой мысли было совершенно невыносимо. Несколько раз я сам ловил его на мушку винтовки и не особенно мешал тощему парнишке, что охотился в этих краях. Беда в том, что сопляку не хватило смелости прибить этого рваного гандона даже тогда, когда он забрался к нему в комнату ночью. А я уже было надеялся.
— Знаешь что, Аарон… Да пошел ты!
— Конечно, теперь у тебя лидерские сыночки на первом месте.
Пощечина не заставляет себя ждать. Ну что ж, вот и поговорили. Конечно, кто я теперь такой, когда есть Эванс. Вот только я не привык отступать и вижу, что она все еще моя, все еще не забыла. Я перехватываю ее руку и резко дергаю на себя ее тощее тело. Она валится на меня, и меня в очередной раз пронзает пика боли. Но сейчас это совершенно неважно.
— Я знаю, что ты меня не забыла, Эйми. Можешь врать кому угодно — мне, Эвансу, даже себе, но я знаю, что ты все еще любишь меня! — Когда я начинаю ее целовать, Эйми сначала довольно сильно сопротивляется и вырывается, но уже через минуту пыл ее начинает угасать, и она сдается мне на милость. Это самый чувственный и эротичный момент в моей жизни, несмотря на то, что вся повязка опять пропитывается кровью, а от боли сознание покидает меня. После стольких месяцев выживания, слежки, погони, ужасающих условий… у меня в объятиях та, о которой я думал все это время, ее тонкие руки обнимают, а по глазам я вижу, что именно она сейчас чувствует.
***
В жилом корпусе, в небольшой командирской комнате
Кевин с силой запихивает шмотки в походный рюкзак, ни минуты не беспокоясь об их сохранности. Желваки режут его скулы, а в душе одно только отчаяние. Сознание отказывается сотрудничать, кажется, что весь его мир рассыпается на кусочки и собрать их не представляется никакой возможности. Очень хочется курить, но папиросы закончились еще вчера, а чтобы взять новую пачку, пришлось бы идти на склад. Но это долго. Задерживаться здесь не хочется ни на минуту.
Все плохо, все так ужасно, что и предположить трудно. Эта девка… Вот какого хуева члена Анишка, эта чертова девица, приперлась сюда, на дальние рубежи, полностью лишив его покоя и сна? Так жить совершенно невозможно, видеть ее каждый день, каждым миллиметром тела чувствовать ее присутствие, знать, что она так близко, что руку протяни — и дотронешься, но нельзя. Никак нельзя. Ее близость сводит с ума настолько, что включиться в работу не выходит, не получается.
Кевин не умел, не понимал, как еще можно жить. Анишка всегда была рядом, он знал, что она не денется никуда, и от этой мысли привык воспринимать ее как нечто само собой разумеющиеся. Когда он понял, что она нравится ему, и уж тем более, когда он осознал, что она отвечает ему взаимностью, другого сценария развития событий, кроме того, что они могут быть вместе, даже не возникло в его голове. Одного он боялся, спонтанность решений часто приводила к тому, что парочки сами не понимают, что творят. А это было опасно. У Кевина на эту девушку были совсем другие планы.
Он крепился сколько мог. Не то чтобы он боялся отношений с малявками, у него, рано созревшего, были всякие девчонки. Он не хотел, чтобы слишком ранние связи переросли потом в дружбу, как это частенько бывало, только не с ней, ни за что! Кто же мог подумать, что его отказ так обидит ее? Вместо того чтобы подумать и все взвесить, она взяла и сошлась с Джимми. И все как-то пошло по пизде из-за этого!
А сейчас… Он просто больше не может. Все так запуталось, что распутать это может только одно: надо где-то поскорее сдохнуть и больше ни о чем не думать. Пуля в лоб была бы неплохим решением, если бы не одно но… Родители… Они не поймут, не переживут… У Бесстрашных самоубийство считается высшим проявлением трусости, хотя он слышал, раньше было все наоборот. Считалось, что если Бесстрашный прыгнул в пропасть, то он не испугался смерти и исследует новые миры. Бред сивой кобылы, но… Двадцать лет назад, когда самоубийства среди инициируемых были обычным явлением, надо было как-то всем это объяснять, наверное. Херня короче. Не может он так со всеми поступить.
Вспомнились курносые мордашки братанов. Брайану уже двенадцать, девушки на него заглядываются, а он на них. Сам Кевин был чуть постарше, когда он внезапно разглядел в Анишке девчонку. Она всегда была пацанкой, обидеть ее вообще было невозможно, с диким криком она бросалась в атаку на любого обидчика, а если проигрывала, рев в ее исполнении был не тихим и не менее ужасающим. Вечно лохматая, грязная, но страшно довольная, она не ревела из-за ссадин и синяков, не боялась выебываться на старших и придумывала такие авантюры, что они с друганами только диву давались, как она вообще еще жива.
Его тогда очень удивила собственная реакция на нее. Ему хотелось следить за ней, оберегать, хотя он точно знал, что не от кого. Он везде искал ее глазами и очень нервничал, если не находил. Она действительно нарвалась однажды и влипла тогда довольно по-крупному, когда несколько инициируемых парней решили ее проучить. Покалечить не покалечили бы, но унизили бы сильно, а этого Кевин допустить никак не мог. Наградой за освобождение ему стал полный благодарности взгляд ярких до отчетливости, голубых глаз. Он тогда что-то пренебрежительно сказал ей, но этот восхищенный девичий взгляд совсем лишил его покоя. Так отчаянно хотелось еще раз, только разок заглянуть в ее глаза и увидеть море обожания. Но он боялся. Боялся, что получив желаемое, она быстро наиграется, и все закончится.
У него был план, он знал, что и как делать, когда придет время. Он не сомневался, что она будет с ним, ведь он прекрасно понял, что нравится ей. Он никого к ней не подпускал, если вдруг кто-то проявлял к ней неположенный интерес, то был побит и научен не протягивать к этой девице лапы. Тяжелее всего было все это дело скрывать от их компании, нельзя было, чтобы кто-нибудь из парней догадался… Они не поняли бы такого расклада, все испортили бы своими насмешками.
Но один раз он сорвался. После концерта, когда адреналин от восторженной толпы, подогретый алкоголем, еще не выветрился, а чумной дурман вечеринки был в самом разгаре, его вдруг зажала в угол девица, и уже в следующую секунду, он понял, что это она. Он никак не мог ее спутать. Он знал ее запах, его тело ощущало ее какими-то потаенными органами чувств. Она целовала его, а он с места сдвинуться не мог, и поверить, что это происходит с ним наяву, не получалось. Он оторвался от нее, чтобы удостовериться, что не ошибся, и лучше бы он этого не делал. Это действительно была она.
В непосредственной близости девушка была во сто крат лучше, чем в отдалении. Глаза ее, огромные и кажущиеся сейчас объемными из-за расширившихся от страстного поцелуя зрачков, блестели в полумраке, окончательно и бесповоротно сводя с ума. Он целовал ее и никак не мог справиться с собой, чтобы остановиться. Нельзя, еще не время. Она еще совсем… Но какая же сногсшибательная, черт ее дери! О да, он не ошибся, именно она! Такая потрясающе сладкая, упругая, упоительно шикарная! Руки водили по ее спине, зарывались в волосы, она притиснулась так сильно, что не могла не чувствовать его желание, но ему не было стыдно от этого, потому что он видел, что она хочет его не меньше. Он в полной мере ощутил тогда, что еще секунда, и его ничто не остановит, все его теории и сила воли, все пойдет к чертям, и только эта девушка сделает его счастливым, здесь и сейчас! Его всего трясло от вожделения, он знал, или он сейчас поступит как должен, или…
Он оттолкнул ее. Сказал первое, что в голову пришло. Старался не смотреть на произведенный эффект, но не смог отвернуться. Растерянность, разочарование, обида. Не этого он хотел, ну вот совсем не этого. Верните тот объемный взгляд, полный желания и любви, это просто жизненно необходимо! Но момент был упущен, и все стало… плохо.
Когда Кевин, плюнув вообще на все — на неразрывную дружбу, на то, что она малявка, — стал встречаться с ней, он каждый день думал, что это происходит не с ним. Он упивался Анишей и никак не мог в полной мере ощутить счастье, страшно боясь его потерять. Умом понимал, что это неправильно, но поделать ничего не мог. Он любил её, любил так, как, он точно никогда никого полюбить больше не сможет. Она была с ним, он каждый день мог смотреть в ее потрясающие глаза, и ему больше ничего не надо было. Даже вина перед Джимми меркла на фоне этих ощущений и эмоций. Она была его, остальное по хуй.
Он отдавал себе отчет, что ревновать к Джимми, особенно сейчас, после его смерти — глупо. Глупо было завидовать его поступку — Джимми Палмер спас Анишу, закрыл ее собой во время бомбежки, и Кевин понимал, что так поступил бы каждый, кто оказался бы на его месте — и Алекс, и Матиас. Кевин видел, как Аниша страдает, и ревновал ее к этой печали. Она не должна так убиваться, Джимми очень жаль, но как теперь ему, Кевину, стать лучше для нее? Этот поступок ничто не переплюнет.
Это было и до сих пор есть ужасающе больно испытывать к бывшему другу одновременно благодарность и раздражение. Он молодец, конечно, что спас Анишу, но этим своим поступком, пусть и последним в жизни, он перечеркнул все то хорошее, что могло быть у Кевина с ней. Каждый день, каждую минуту, глядя на Кевина, Аниша будет думать о Джимми, сравнивать их, каждый его, Кевина, поступок, будет рассматриваться через призму геройского жеста бесстрашного Джима. Так жить совершенно невозможно.
Он вроде для себя выводы сделал, все свои теории подогнал под это свое решение, что им не судьба быть вместе, что им нельзя. И опять все разбилось о ее непосредственную близость — его тело и все чувства откликаются на ее присутствие. Так нельзя жить, надо уезжать, срочно.
— Сбегаешь? И даже не попрощаешься? — Шерил, подпирая дверной проем, смотрит на него пристально, сложив руки на груди. — Хочешь сказать, тебя только на два месяца хватило? Что же ты за слабак?
— Слушай, Шерил, у нас с тобой, кажется, была вполне конкретная договоренность, я тебя вывожу из того пиздеца, в который ты сама себя загнала, мы показываем всем, что ты приличная и все такое, мы расстаемся, ты находишь себе парня. Мне кажется, полгода уже достаточно, чтобы проверить чувства, может, пора приступать к завершающей части?
— Это все из-за маленькой сучки, что явилась сюда, когда нихуя ее не звали? — чуть дернув губой, презрительно вопрошает Шерил. — Неужто она все-таки раздвинула ножки, несмотря на все оскорбления и потуги с твоей стороны ее бортануть?
— Со своей жизнью я как-нибудь разберусь, а ты не лезь, — уже начиная заводиться, сверкает бледными глазами Кевин. — Я не понимаю, чего ты добиваешься, я свою часть договора выполнил, давай, дерзай, — он выставляет вперед руку, указывая направление, в котором призывал Шерил дерзать. Но девушка явно настроена на другое.
— То есть ты пользовал меня все это время, а теперь появилась она и все? Ты в кусты? Вместе с ней?
— Слушай, я же тебе рассказал все как на духу, ты со всем согласилась, что теперь, блядь, происходит?
— Мудак ты, Кевин! — вскрикивает девица. — Какого хрена ты дал мне надежду? И как же быстро ты сдался! Тюфяк какой-то, а не…
Прежде чем Кевин успевает сообразить, что делать так все-таки не стоит, девица уже валяется на полу, а на скуле ее наливается синим цветом веский аргумент. Кевин вложил в удар все свое накопившееся отчаяние, и получилось слишком. Все слишком. Сильно. Неправильно. По-блядски. Девушек бить некрасиво вообще-то, но эта просто достала. Все они достали! И, вообще, все достало.
— Даю тебе две недели. Две недели ты можешь еще пользоваться моей благосклонностью, но если ты не решишь за это время свои проблемы, пеняй на себя. Меня здесь уже не будет. Ты все поняла?
— А разве у меня какие-то иные варианты есть?
— Ты можешь прилюдно меня бросить сама, на глазах у всех. Тогда ни у кого не останется вопросов, а я поддержу любое твое решение. Но я уеду отсюда, ясно?
— Ясно. — Шерил уже давно поднялась, и сейчас стоит, опираясь о стол и вылущивая из пачки сигарету. Она знает, что у Кевина сигареты кончились, а у нее он просить не станет. Слишком гордый. — У меня только один вопрос. Ты что, всю жизнь от нее бегать будешь?
— О боже, — стонет Кевин, поднимая глаза к потолку, — да заткнись ты уже, видишь, не владею собой! Идите на хуй все, — он поворачивается, чтобы выйти из комнаты.
— Просто рано или поздно получится так: то, к чему ты больше всего стремишься, произойдет. Или ты убежишь от нее навсегда. Или она от тебя. Подумай, Кевин. Ты играешь человеческими жизнями, в том числе и своей, вот только зачем?
— Все, заткнись, поняла, нет? — показывая на нее пальцем и глядя со злобой, говорит Кевин. — Ты сама из дерьма вылези сначала, а потом меня учить будешь. И вот еще что, Анишку перестань задирать. Хватит. И помни о двух неделях. Не уложишься– не мои проблемы.
Он стремительно выходит из комнаты, а Шерил с тоской смотрит в окно. Дерьмо эта жизнь. Даже хвататься за нее не хочется.