Слёзы Бугенвиллеи

  Дальше было всё, как в тумане. Хартли выглядела совершенно рассеянной. Тело как будто существовало отдельно от разума — она пространно смотрела куда-то сквозь окно экипажа, прижимаясь щекой к холодному стеклу и пребывая в полном смятении духа. Стук копыт по мостовой отдавался в голове звенящим эхом, но даже он не был в состоянии заглушить те волнительные мысли, которые Хартли отчаянно пыталась спрятать в самой глубине своего сознания.

Тревога никуда не исчезала. Липкими пальцами она ещё сильнее проникала в разум, забиралась под кожу и отпускать не собиралась. Повернув голову, Хартли поймала на себе цепкий взгляд светло-карих глаз — сердце отчаянно заколотилось где-то в горле, и она вмиг отвернулась.

Николас Макэлрой. Человек, однажды вселивший в её душу ненависть и омерзение. Теперь же только одна мысль о нём вынуждала её испытывать безмятежное чувство неземного блаженства. Витая в эмпиреях, Хартли едва ли могла себе представить, что её тайные желания могут воплотиться в реальность — только одно её присутствие здесь наедине с ним казалось чем-то непостижимым, и в то же время из ряда вон выходящим. Нелепым сном, очнувшись от которого она ещё долго будет сгорать со стыда и корить себя в том, что позволила глупым нескромным фантазиям взять над собой верх.

— У вас такой вид, будто ещё немного — и вы сами себя проглотите, — по его губам скользила едва заметная усмешка.

Вздрогнув, Хартли сильнее прижалась к окну. Столь неучтивый выпад со стороны Николаса лишь обескуражил её, посему она не нашлась, что ответить.

— О, я вас умоляю, — не без нотки снисхождения в голосе продолжил он. — Вы ведь сами согласились на эту авантюру, Хартли.

— Во мне говорил страх, — наконец-то собравшись с силами, тихо ответила она. — Страх перед тётушкой Маргарет. Она собственноручно удушит меня подушкой, если узнает о том, что я куда-то убегала. Вы ведь не скажете ей, правда?

— Да вы издеваетесь, — Николас хмыкнул. — Если бы я того пожелал, то, не раздумывая, привёл бы вас к самому порогу Крендерфорд-Хауса... Но тогда бы мне пришлось объясняться, по какой причине я там оказался. Конечно, можно было бы сказать, что я изъявил желание прогуляться по улицам ночного Ричмонда и внезапно узрел отчаявшуюся мисс Клементайн, но вряд ли бы это звучало убедительно. Тётушка Маргарет прикончила бы не только вас, уж поверьте.

Впервые за длительное время Хартлей слабо улыбнулась.

— Это звучит... так забавно. Очень забавно. Но, всё-таки, в этом есть моя вина. Это я расстроила вашу тётушку...

— Так что произошло? — Николас, продолжая буравить её взглядом, вопросительно вскинул левую бровь.

— Я не знаю, стоит ли мне говорить об этом, но... Иногда я сама не в силах с собой совладать.

— О Хартли, что-то подсказывает мне, что кто-то до сих пор не научился держать свой крутой нрав в узде, — в его уставшем голосе не было ни капли осуждения, и это казалось странным. — Думаю, вам действительно не стоит признаваться мне в том, что вы наговорили тётушке Маргарет. Вы ведь что-то ей сказали, и это ей пришлось не по душе, верно?

Она лишь согласно кивнула, силясь вновь не расплакаться — так или иначе, она больше не желала казаться ему уязвимой. Николас это сразу заметил, и посему поспешил сменить тему для разговора.

— Подумать только, — задумчиво качнув головой, Макэлрой потянулся к окну, дабы поправить занавеску.

Хартли уставилась на него, пытаясь понять лишь одно. Жалеет ли он о содеянном, или же наоборот? Его выражение лица было непроницаемым, и оттого ей оставалось лишь гадать, о чём он думает на самом деле.

— Что?

— Чудный браслет, — Николас перевел взгляд на украшение, что едва поблескивало в темноте.

— Подарок дядюшки Джеймса, — тихо промолвила она.

— Несомненно, он бы привлёк к себе грабителей, если бы вы отправились гулять в одиночестве.

— Но этого ведь не случилось, — замявшись, ответила Хартли.

Николас улыбнулся.

— Как бы там ни было, теперь вы в безопасности, и мы сделаем всё, чтобы тётушка не узнала о ваших... о наших с вами похождениях, — голос его звучал на удивление беззаботно. — А теперь я бы предпочёл не думать об этом, по крайней мере, на ближайшее время. Надеюсь, что мы успеем на представление, а не то нам придётся провести пару лишних часов под открытым небом.

Представление. Она вовсе про него позабыла. Наверное, Николас был прав — ей не следует терзать себя разного рода домыслами и предположениями. В любом случае она обязана принять происходящее за сказочное приключение, о котором ранее мечтала втайне ото всех. Приключение, которое закончится так же быстро, как и началось. Приключение, о котором вскоре придётся забыть.

Оставшуюся часть пути они ехали в молчании. Кэб остановился неподалёку от пустыря, где раскинулся сверкающий огнями парусиновый шатёр — в темноте ночи он казался воистину огромным. Снаружи народу было совсем немного, однако Хартли отчётливо слышала доносившиеся к ней восхищённые выкрики и громкую игру каллиопы. Даже несмотря на попытки отогнать тревожные мысли, мисс Клементайн, съёжившись от дуновения прохладного ветра, застыла в смятении — она всё ещё продолжала сомневаться.

— Этот господин Леруа довольно-таки популярен — его артисты срывают овации во многих странах Европы. Хоть я и не ярый поклонник цирка, но я не впервые слышу о нём. Полагаю, они здесь недавно... — выдержав паузу, Николас остановился рядом с Хартли. — Что-то произошло? Неужели вы передумали?

Последние слова прозвучали с лёгкой иронической насмешкой.

— Отнюдь, — она, гордо вскинув подбородок, отвела взгляд в сторону. — У меня впечатление, будто вы пытаетесь меня ужалить.

— И каким образом?

— Стараясь уверить меня в собственной слабости.

Николас лишь хмыкнул. Необъяснимое желание задеть её за живое вновь овладело им, но он нашёл в себе силы, чтобы сдержаться. Даже невзирая на обманчивые манеры и внешний вид, Хартли Клементайн не была одним из тех кротких домашних ангелков, которые были ему так привычны — она была другой. И он в очередной раз в этом убедился.

— Я знаю, вам здесь не место. Увы, но я не могу предложить вам что-то другое. По крайней мере, у вас всегда есть возможность вернуться домой.

— Ну уж нет, — Хартли пыталась придать себе уверенности, но, судя по снисходительному взгляду Николаса, у неё это плохо получалось.

— Тогда нам нужно поторопиться. Мы рискуем пропустить самое интересное.

Вместе они направились к цветастому фургону. Пока Николас покупал билеты, внимание Хартли привлёк большой плакат, на котором красовались одетые в смущающие взор наряды девушки. Их руки, шея и ноги ниже до колен были полностью открыты; талии были туго затянуты в корсеты, а вместо юбок — пышные панталоны с растительным орнаментом. Прежде Хартли никогда не видела ничего подобного, посему брезгливо поморщилась, сочтя внешний вид нарисованных барышень крайне неподобающим.

Николас, заметив это, хитро улыбнулся.

— Это совсем не смешно, — демонстрируя своё недовольство, мисс Клементайн нахмурила брови.

— Не будьте ханжой, мисс Хартли. Это всего лишь реклама. Но, опять-таки, у вас все ещё есть выбор.

Хартли лишь тяжело вздохнула и, наконец-то переборов себя, направилась к шатру.

Прежде она не бывала в подобных местах. Внутри царил полумрак, и лишь круглый манеж, усыпанный чистыми белыми опилками, освещался, как на тот момент казалось Хартли, сотнями ярких огней. Дабы случайно не споткнуться, Хартли ступала с особой осторожностью. Ей было страшно. Страшно оттого, что среди публики обязательно окажется тот, кто непременно узнает её. Эта мысль была абсурдной, и она прекрасно это понимала, но тем не менее не прекращала опасливо оглядываться по сторонам — к счастью, многие лица скрывала темнота, и это немного успокаивало.

Они с лёгкостью отыскали два свободных места в четвёртом ряду: пропустив Хартли вперёд, Николас направился вслед за ней. Она молча присела на скамью, положила руки на колени и бесцельно уставилась на пустую сцену. Даже когда из-за кулис выскользнул смешной рыжий клоун в мешковатых зелёных штанах, на её лице не дрогнул ни единый мускул.

От Хартли исходило какое-то внутреннее напряжение, и Николас вмиг это почувствовал. Он наклонился к ней и прошептал:

— Вы будто на приёме у самой королевы. Улыбнитесь. Я хочу этого, правда.

Его дыхание обожгло мочку её уха. Хартли вздрогнула, ощутив сквозь лайковую ткань перчатки легкое прикосновение тонких изящных пальцев. Пожалуй, такие пальцы идеально бы подошли для игры на рояле. Сердце бешено заколотилось, и по телу разлилось терпкое, но в то же время приятное тепло.

— Я... Я попытаюсь, — растеряно пробормотала она: в голове стоял туман, и Хартли едва соображала.

— Вот и славно, — Николас, убрав руку, довольно улыбнулся. То, о чём он неоднократно догадывался, в очередной раз подтвердилось, и в этом не было ни капли сомнений.

— О, мой бог, мой бог! — визгливым голоском воскликнул клоун, импульсивно взмахнув руками. — Что же я натворил! Я вновь заседлал леди Одли не ту лошадь, и теперь она убьет меня! Вот, вот... Я слышу стук копыт! Мне конец!

На мгновение воцарилась тишина. Зрители застыли в немом ожидании. Звонко заиграла весёлая музыка, и на манеж выбежала огромная лохматая собака, на спине у которой восседала что ни есть настоящая обезьяна, ряженая в дамский костюм. Публика, увидев сие зрелище, разразилась дружным хохотом.

— О, леди Одли, прошу вас!

Мартышка мигом спрыгнула с собаки — улучив момент, она живо взобралась клоуну на шею. Ухватив ловкими лапками рыжий парик, она принялась яростно теребить его.

— Прошу! Пощадите бедного слугу!

Наконец сорвав парик и бросив его вниз, обезьяна взобралась на лысую голову и издала победный клич.

Хартли с интересом наблюдала за ужимками клоуна. Напряжение, сковывающее её, постепенно отступало — больше не пытаясь сдерживать эмоции, она звонко рассмеялась, в то время как Николас полностью погрузился в свои мысли. Время от времени он с видным удовольствием поглядывал на неё, мимолётно про себя отмечая, что теперь в ней не было ничего нарочитого, искусственного; она будто враз преобразилась прямо на глазах, и это преображение было как никогда по-детски милым. Теперь она ему безмерно напоминала ту, кого он всем сердцем любил, и от осознания этого внутри что-то сладко защемило.

Поймав на себе взгляд Хартли, он лишь улыбнулся краешками губ. Сдержанно и спокойно, как всегда привык это делать.

— Мне бы даже в голову никогда не пришла мысль, что мой кузен посещает подобные места! — не поворачивая к нему лица, весело проговорила она. — А ведь на первый взгляд вы кажетесь таким серьезным!

Николас хмыкнул.

— Не поверите, я ни разу не был в цирке. Смею признать, я не ценитель балаганного искусства, однако... Однако эти представления кажутся мне забавными. Действительно забавными, — он ухмыльнулся, нарочито чопорно наклонив голову. — Особенно этот клоун со своей обезьяной. Он выглядит так по-идиотски. По крайней мере, он ведь должен так выглядеть, правда?

Хартли, задержав взгляд на Николасе и тут же отвернувшись, вдруг прыснула со смеху, и это, как ни странно, даже не смутило её. Она продолжала неотрывно следить за тем, что происходит на сцене. Вслед за клоуном зрителям были представлены акробаты в причудливом блестящем одеянии, что, воспарив под самый купол цирка, выполняли невероятные пируэты — от одного лишь только взгляда на них начинала кружиться голова. Зрители со страхом и напряжением наблюдали за совсем ещё юной девочкой, лет тринадцати на вид. О, как невероятно смелы были её прыжки! Ловко спрыгивая с качелей, она ловила на лету канат, и, крепко ухватившись обеими руками, кружилась вокруг него, словно диковинная экзотическая бабочка.

Несколько минут спустя на арене показался шталмейстер — он вёл под уздцы белоснежную лошадь с длинной шелковистой гривой. Сделав ещё один ловкий прыжок, она, к всеобщему изумлению, приземлилась прямо на спину животному.

— Браво! Превосходно!

Под сопровождающий гром аплодисментов акробатка поспешила скрыться за кулисами.

— А теперь встречайте Джима Стальные Мышцы!

Обнажённый до пояса коренастый мужчина, поправив свои тонкие чёрные усы, принялся жонглировать двухпудовыми гирями. Играли потные мускулы, из толпы доносились восхищённые женские вздохи. Николас взирал на представление без особого энтузиазма. Странное ощущение, будто кто-то наблюдает за ним, не покидало его: убедившись, что внимание Хартли полностью приковано к циркачу, он плавно повернул голову налево. Кровь вмиг отхлынула от его лица, а губы непроизвольно дрогнули. Николас нервно сглотнул — хватило лишь секунды, чтобы убедиться, что буравят взглядом именно его.

— Дамы и господа! Прошу минутку вашего внимания! — демонстративно взмахнув длинным хлыстом, громким голосом объявил шталмейстер. — Прежде, чем объявить антракт, хочу сказать, что впереди вас ждёт нечто непревзойдённое! То, что непременно заставит ваши сердца трепетать и сжиматься от страха!

В одно мгновение свет, освещающий арену, погас. По рядам пробежался шепоток. Кто-то засмеялся. Хартли, едва скрывая своё нетерпение, вновь бросила взор на Николаса — его лицо в этот момент казалось ей мертвецки бледным.

— Это так... Это так интригующе, — воодушевлённо произнесла она. — Мне так здесь нравится. Эти яркие огни, эти изумительные актёры... Я никогда в жизни не видела ничего подобного!

Он сделал вид, будто не услышал её. Опять взглянув налево, Николас подавил вздох.

— Я должен ненадолго покинуть вас. Всего лишь на каких-то несколько минут, — сухо проговорил он, пытаясь сохранять в голосе твердость. — Я скоро вернусь. Обещаю.

— Но... — обескуражено протянула Хартли, боязливо осмотревшись по сторонам. — Я не совсем понимаю...

— Это необходимо, правда. Вам не стоит беспокоиться, слышите? Оставайтесь на месте. И никуда не уходите!

Абсолютно не понимая в чём дело, Хартли лишь согласно кивнула. Так или иначе, она бы не посмела требовать от него каких-то объяснений. Казалось, он чем-то был встревожен, и эта тревога сразу передалась ей, коварною змеей закрадываясь в душу. Хартли деланно улыбнулась. Сопроводив Николаса взглядом, она с лёгкой грустью посмотрела на опустевшее рядом место. Осознание того, что следующие несколько минут ей придётся провести в одиночестве, приводили её в уныние. Дабы отвлечься от назойливых мыслей, Хартли решила сосредоточиться на арене, которую за каких-то десять минут успели превратить в огромную клетку.

Спустя короткое время вновь объявился шталмейстер.

— А теперь встречайте! Смелость и бесконечная обаятельность в одном флаконе! Неповторимая мадемуазель Леруа!

Оркестр заиграл что-то причудливо-таинственное, и на арену вышла юная особа. Изящная и хрупкая на вид, она была облачена, пожалуй, в самую необычную для девушки одежду — чёрный фрак и белоснежные галифе великолепно подчеркивали точеную фигуру, а высокие, отполированные до блеска сапоги задерживали взор на стройных, ещё по-мальчишески худощавых ногах. Её тонкую шею украшало жабо из замысловатых кружев, а из-под цилиндра выглядывали волнистые светлые волосы — при свете огней они казались полностью белоснежными. А лицо? Какое у неё было лицо! Гладкое и миловидное, будто у ребёнка, оно не имело ни единого изъяна. Взмахнув пышными ресницами, блондинка обворожительно улыбнулась. Даже несмотря на мужской костюм, она казалась во всём идеальной.

В тишине раздалась барабанная дробь. Кулисы едва приоткрылись, и на арену начали выпускать львиц.

Казалось, в тот момент сердце Хартли на мгновение замерло. Она восхищённо смотрела на хищников, покорно занявших свои места на тумбах. Подумать только, какие они огромные! Грузное туловище, крепкие лапы и шишковатая голова с мощными челюстями — такой зверь без особых усилий смог бы перекусить шею человеку. Но эти львы были не такими, какими их описывают в книгах о диких животных. Они были особенными.

И вот началось то, чего все с нетерпением и не напрасно ждали. Это было восхитительное зрелище. Львицы по команде перепрыгивали с тумбы на тумбу, брали мясо у юной дрессировщицы прямо изо рта; она садилась на них верхом, словно это были лошади, а не опасные хищники. Львицы действительно вели себя, как домашние кошки, послушно позволяя с собой делать всё, что требовалось. В один момент они все расположились лежа вряд, а мадемуазель Леруа, в очередной раз продемонстрировав своё бесстрашие, взобралась на них сверху и легла так, будто под ней находились вовсе не звери, а безобидный пушистый ковер.

С лица дрессировщицы не сходила улыбка. Наверняка, она была счастлива — во всяком случае, так думала Хартли. Мечтательно прикрыв глаза, она попыталась представить себя на её месте. На самом деле, какая замечательная и насыщенная жизнь! Как это прекрасно, путешествовать с места на место, всякий раз открывая для себя что-то новое и неповторимое. Выступать перед публикой, срывать овации и от этого испытывать пьянящее чувство эйфории. Проводить время в самой необыкновенной компании, которая только может существовать.

Все четыре присутствующие на арене львицы в одно мгновение стали на задние лапы — теперь на их фоне девушка казалась совсем миниатюрной. То, с какой лёгкостью она справлялась со своими подопечными, казалось чем-то невероятным. Но, тем не менее, это было красиво. Смертельно красиво.

* * *

Николас глубоко вдохнул прохладный воздух, вскинул голову и устремил взор в тёмное, будто смола, ночное небо. Снаружи не было ни единой живой души. Где-то позади доносились приглушённые звуки оркестра, изредка прерываемые бешеными аплодисментами. Всё вокруг приобретало мрачные оттенки серого. Разукрашенный вагончик теперь был закрыт: он и прочие незамысловатые конструкции утопали в густом сизом тумане. Влажная земля податливо проседала под ногами, делая шаги практически бесшумными. В воздухе витал запах не так давно прошедшего дождя, мокрой листвы и едкой, царапающей горло, гари. Как бы там ни было, но Николас не придавал этому значения. Вновь остановившись на некотором расстоянии от цирка, он тяжело вздохнул.

В памяти всплыло переполненное свежестью апрельское утро. Кажется, это было воскресенье. Даже невзирая на прохладную погоду, в тот день в Гайд-парке прогуливалось на удивление много народу — леди и джентльмены, как в колясках, так и верхом или же просто пешком, пожилые пары, отпрыски богатых семей со своими нянями и даже уличные беспризорники, так и норовящие запустить кому-нибудь в карман свои чумазые ручонки. В тот день Николас проводил время в обществе Алистера Пламли — старого приятеля и начинающего барристера. Именно здесь, на парковой дорожке, мистер Пламли представил ему внезапно встретившихся на их пути Хьюберта Дарема и его очаровательную сестру мисс Шарлотту.

А потом последовала встреча в «Ровенлайне». Многозначительные взгляды, ласковая улыбка и печальная история о банкротстве и первой несчастной любви. Взволнованные речи и избитые фразы, что абсолютно ничего для него не значили. В памяти отпечатался лишь её прекрасный ангельский голос — как выяснилось, Шарлотта грезила о сцене. Она жаждала внимания. Николас был не против.

Душная комната на втором этаже «Ровенлайна». Запах дешевого бренди. Томные вздохи и вспотевшая кожа... Он не принуждал её, но ситуация вышла из-под контроля. Ту ночь они провели вместе. Для него это была лишь очередная случайная близость, для неё — самый значимый в жизни момент. Он мог бы позабыть об этом навсегда, если бы не роковая случайность.

Он хотел было уже возвращаться, как вдруг услышал чье-то размеренное дыхание. Внутри всё неприятно сжалось.

— Кто же это к нам пожаловал? Неужели сам Николас Макэлрой! Однако, какая приятная встреча. А я уж думал, что ты попытаешься сделать вид, что не заметил меня. Чёртов ублюдок.

Из тумана вынырнула коренастая крепкая фигура. Поправив котелок, молодой человек остановился всего в шаге от Николаса. Даже невзирая на то, что его квадратное широкоскулое лицо выглядело угрожающе злым, а голос сочился ядом, истинные эмоции можно было прочесть только в его бледно-серых глазах: в них не отражалось ничего, кроме безмерной тоски и печали.

— Хьюберт, я вышел сюда не для того, чтобы вступать с вами в словесную перепалку, — несмотря на неприятное покалывание в животе, Николас оставался невозмутимым. — Мне очень жаль, что...

— Жаль? Это тебе жаль?! — неожиданно Хьюберт сморщился, и его лицо исказила гримаса боли. — Да будь ты трижды проклят! Одно я знаю наверняка, что это ты! Это ты виноват в смерти моей единственной сестры. Ты отнял её у меня. Разве тебе кто-то давал на это право?!

— Мистер Дарем, вы только что проявили неосторожность обвинить меня в преступлении, которое я не совершал, — ровным голосом ответил Макэлрой. — У вас нет на это оснований, и... Я попросту не намерен вести дальнейший разговор в подобной манере, — он хотел пройти мимо Хьюберта, но не успел, так как тот крепко ухватил его за руку.

— Она ведь верила тебе. Надеялась, ждала. Она писала тебе письма, на которые так и не дождалась ответа, а ты...

— Письма? — Николас вопросительно вскинул брови. — Я не получил от мисс Шарлотты ни единого письма, Хьюберт. Это всё вздор. Вздор и ложь.

На мгновение в воздухе повисла угрожающая тишина. Где-то рядом вдруг раздался истошный крик совы — воспарив над головами, она улетела прочь, тенью чёрных крыльев растворившись во тьме.

— Да как ты смеешь?!

Слепая ярость застилала глаза Хьюберта. Схватив Николаса за шиворот, он грубо прижал его к ближайшему дереву.

— Я бы прикончил тебя, как собаку, — злобно прошипел он. — Это стоило бы сделать только ради того, чтобы ты взглянул ей в глаза. Там, на том свете. Чтобы испытал то, что испытала она. Если бы не ты, в тот вечер она осталась бы дома. Она осталась бы жива. Жива!

Лицо Николаса было бледнее полотна. Он попробовал вырваться, но тотчас осознал бесполезность этой жалкой попытки: Хьюберт был намного сильнее его.

— Я ничего ей не обещал, — осипшим голосом протянул Николас. — Никогда. Мы встречались лишь трижды, и первая встреча была абсолютной случайностью.

Он бесстрастно уставился в пылающее гневом лицо. Такой поворот дел ему не нравился. Шарлотта Дарем никогда не занимала в его жизни значительного места. Она была лишь кратковременным увлечением, о котором никто не должен был знать. Ни первой, и ни последней. Однако Николас не учёл одно весьма деликатное обстоятельство — мисс Шарлотта была в него безответно влюблена, и теперь это играло ему отнюдь не на руку.

— В ту роковую ночь она была в «Ровенлайне». Вы повздорили. Шарлотта, рыдая, ушла, но ты даже не попытался остановить её!

— Откуда вы... — начал было Николас, но Хьюберт перебил его.

— Тебя видели, Макэлрой. Если ты в этом замешан, тебе не удастся отвертеться, — сквозь зубы процедил он. — Эти убийства поставили на уши весь Скотланд-Ярд, и уж поверь мне на слово, они доберутся и до тебя.

Дарем, отпустив Николаса, с отвращением оттолкнул его в сторону.

— Чёрт подери, я к этому не причастен! — потеряв самообладание, огрызнулся Николас.

Дарем ухмыльнулся.

— А как ты объяснишь убийство Томаса Брикмана?

— Я не понимаю, о чём вы.

— Его тело обнаружили сегодня днём на городском кладбище.

Николас, едва не поперхнувшись, почувствовал, как внутри у него всё похолодело.

— Но я не знал его, — попытавшись вновь взять себя в руки, чётко ответил он.

— Зато он знал тебя, — заметил Хьюберт и ткнул в него пальцем. — Этого разве не достаточно?

— Хм, спешу предположить, что сыщик из вас получился бы совсем никудышный, — высокомерно вскинув подбородок, Николас сложил руки за спиной. — Ваши аргументы совершенно не убедительны и лишены всякой логики. Что вам известно обо мне?

— То, что ты лжец, предатель и малодушная сволочь. Ещё не успело остыть тело Шарлотты, а ты уже проводишь время с очередной девицей.

Макэлрой раздраженно стиснул зубы. Между нахмурившимися бровями легла глубокая складка, а на скулах нервно заходили желваки.

— А вы видимо, пришли сюда повеселиться? — едко заметил он. — Однако странным образом вы чтите память покойной, мистер Дарем. Ваши угрозы мне не помогут вытащить её с того света, увы. Я был лучшего мнения о вас. Всего хорошего.

На этой ноте Николас желал закончить диалог и вернуться к Хартли, но не успел. Послышался свист рассекаемого кулаком воздуха — в первый раз ему удалось увернуться, но не тут-то было: ловкий удар пришёлся ему прямо в бровь. Драться он не умел и не любил, да и не видел в этом смысла — стычка с самим Хьюбертом Даремом не сулила ничего хорошего. Одной из причин была его непредсказуемый нрав и весьма завидная популярность в кулачных боях, из которых он неоднократно выходил победителем. Николас знал это, и не понаслышке.

— Не вынуждай меня идти на крайние меры, — отчеканил Хьюберт, брезгливо отряхнув руки. — Ты ответишь за всё, я тебе это обещаю. И если даже выяснится, что ты не причастен к убийству, это не снимет с тебя ответственность за её смерть. Запомни это.

Больше Дарем не проронил ни слова. Он повернулся спиной и зашагал прочь, исчезнув в темноте.

Макэлрой наконец-то остался один. Хьюберт пытал к нему ненависть, и он это знал, однако рассчитывал на более учтивую беседу. Его не так волновала разбитая бровь, как произнесённые Даремом слова. Кто такой был этот Томас Брикман и откуда он знал его? Эта мысль не давала покоя. Ситуация с убийствами абсолютно не вязалась в голове. Что-то связывало погибших, это уж наверняка. Что-то или кто-то. И это что-то — сам Николас.
Он вел себя всегда предельно осторожно — во избежание скандалов и интриг, барышни из знатных семей были для него под строжайшим запретом. Теперь же сложившаяся ситуация принимала абсолютно иной поворот. Дарем не пользовался определённым влиянием в обществе, но был настроен более чем решительно.

Впервые за последнее время Николасу стало по-настоящему страшно. Отшатнувшись, он поморщился и прислонился к дереву. Голову пронзила острая боль. Глаза застилала мутная пелена, увлекая сознание в бездонную чернильную яму.